Оборотный город - Белянин Андрей Олегович. Страница 42

Нет, братцы, стоп! Нам, православным казакам, о таких вещах даже задумываться возбраняется. Наше дело — с земли на коня, да за шашку, да всей лавой, да на «ура-а!», а там кому как повезёт — иль «Георгий» на груди, иль могила впереди! Выход из сложившейся ситуации был один, традиционный и популярный, а главное, действенный…

— Пошли, выпьем с горя!

— Ты всерьёз, хорунжий? — не поверили упыри. — Не побрезгуешь с нами в кабаке за один стол сесть, водки выпить, под лягушачью икру да маринованные поганки?!

— Ни в жизнь, — перекрестился я. — Этой дрянью закусывать не стану! А водки выпью, душа просит…

— Видать, и впрямь подкосила Хозяйка нашего казачка, — скорбно вздохнул Моня. — Идём, Иловайский. Мы тя и в кабак сводим, и наверх сопроводим, и на разговоры, что меж мужиками по пьянке бывают, не поскупимся. Припади к моей груди, брат, выплакай, что накипело…

— Э-э, ну не до такой степени! И руки убери, и обниматься со мной не надо, а про родственные поцелуи вообще забудь! Ничего личного, только выпить и поговорить! Усекли? А то уже губки раскатали на версту по бездорожью и румянец по щёчкам такой, что сразу кастрировать хочется, гильотиной, по-французски, как котов блудливых…

Первая моя серьёзная ошибка была в том, что я напрочь позабыл советы Катерины и позволил сердобольным умникам увести меня совсем в другое заведение.

— Чё те у Вдовца-то делать? Тока стопки считать, чтоб на чётную не угодить да лапти не склеить… Пойдём в другое место, там и напoют, и накормят, и денег лишних не сдерут. У тя, кстати, гроши-то есть?

Бум-с! Вот это была моя вторая ошибка, я пригласил парней выпить, не имея ровно ни копеечки наличных средств. Заложить сапоги и папаху, конечно, можно, но тогда по возвращении мой суровый, но страсть какой справедливый дядя не только прикажет меня выпороть, но ещё и засадит в какой-нибудь сарайчик под «домашний арест». Мы ведь форму казачью не от царя-батюшки получаем, у нас и мундир, и конь, и сабля — всё за свой кошт. Кто не может, тому вся станица помогает. Я вот на полном дядином содержании…

— Ох ты ж горе луковое, совсем ни единой монетки нет?

— Из всего серебра только крест нательный на верёвочке, но его не отдам! А в долг нальют? Под честное благородное?

— Выкрутимся. — Упыри, не сбавляя шага, пожали плечами. Денег, как видно, не было и у них, так бы, думаю, выручили до завтра, не первый день знакомы.

За поворотом мы упёрлись в свежеструганую дверь, над которой красовалась потёртая вывеска «Пивняк-стопарик». Сбитые до скользкости каменные ступени вели вниз, в полуподвальное помещение, где в полумраке чадящих свечей едва можно было разглядеть всего три грубых стола, за которыми практически никого не было. То есть лишь два тощих студента в углу и один натуральный ёж размером с хорошую откормленную свинью. Этот монстр на миг вынул курительную трубку из зубов, повернул ко мне испитую мордочку, повёл носом-бусинкой, икнул и вновь уткнулся в ополовиненный мутный штоф. Чего только не насмотришься…

Моня и Шлёма бодро уселись за свободный стол, благо вдалеке от зыбко покачивающегося в тумане пьяного ёжика, и что-то быстро шепнули на ухо невнятно шамкающему толстяку за стойкой. Нам сию же минуту подали запотевшую бутыль настоящей гербовой, государственных винокурен, и три относительно чистые стопки.

— Закусь не заказываем, — подмигнул Шлёма. — Ты наших разносолов жрать не станешь, а мы опосля первого литру не закусываем, а к серединочке второго уже под столом лежим. Смысл зазря тратиться?

Моня без лишних слов быстренько откупорил бутыль и ловко плесканул каждому едва ли не всклень:

— Давай, хорунжий, скажи тост! За что пьём — за вас, за нас и за спе…

— За Хозяйку, — тихо перебил я. За нечисть пить не стал бы, водка б в горло не пошла, а за Катеньку душа горела. — Уходить надо вовремя, раз ей без меня спокойнее будет, так чего ж такой красе жизнь портить? За её счастье!

— За Хозяйку! — подняли посуду упыри, и даже ёж поддержал нас согласным глотком.

А вот после первой стопки я резко поумнел и больше грубых ошибок не совершал, то есть за полчаса умудрился довести ребят до нужной кондиции и ни капли не принять сам. Слишком важные вопросы были поставлены на карту. Хотя, по чести говоря, упыри вроде и пили, но не пьянели…

— Стало быть, ты хошь нас, честных кровососов, сподвигнуть богоугодное дело совершить на благо всей необъятной Российской империи?! Да нам-то с того какой резон — в сырой земле ногтями копаться?

— Ну мало ли… Вдруг где на косточку на обглоданную набредёте? Всё ваше. Я на кости без претензий.

— А вот энто уже деловой разговор, — загорелись упыри. — Тут уже есть об чём лясы поточить, за что языками завязаться. Ежели в цене сойдёмся, так и мы не без патриотизму! Французы, говоришь, на нашем кладбище чегой-то там сныкали?

— Угу, — тупо кивнул я, всё ещё не веря, что они так легко купились.

— Да как посмели? Куда царь смотрел?! Кто энтим лягушатникам, ваще, волю дал по нашинским погостам под шарманку шляться, из-под холмиков могильных самое вкусное выбирать, права наши упырьские, суверенные, нарушать прилюдно, да ещё и карты потомкам оставлять — где что недоели?!! — завёлся Шлёма.

— Бонапартисты, что с них взять.

— Ни стыда ни совести, — подтвердил более образованный Моня. — А вот, Иловайский, коли мы тебе всё кладбище перекопаем, нам медаль дадут? За заслуги перед Отечеством…

— Всё перекопаете, скажите «спасибо», если не расстреляют, — строго осадил я. — Нам там потом не картошку сажать, думать же надо.

— Расстрел что-о, тьфу! — не слушая меня, дружно отмахнулись упыри. — Вот ежели в Сибирь сошлют, оно куда как неприятнее. Там, говорят, в морозы лютые земля как камень промерзает и покойников хоть кайлом долби, а толку? Ни одну могилку не вскроешь, ни в один гроб греться не влезешь, так уж лучше расстрел. Всё из огнестрельного оружия… Тока ты нас заранее предупреди, чтоб мы хари умыли и чистые рубахи надели.

— Э-э, не проблема. — Я доразлил по стопкам остатки уже второго штофа и, видя, что беседа уходит не туда, попытался вернуться на прежнюю тему. — Давайте начнём с малого. Вы просто найдёте мне три могилы, отмеченные вот тут на карте крестиками, а в нужном месте я уже сам пороюсь.

— Дык чё ж тут гадать-то… Две могилки прямо, а третья с разворотом. Вот дерево, вот лес, а вот… загогулина нереалистичная обрисована. Всё криво-косо, сикось-накось, руки бы оборвать Рафаэлю галльскому за энти безобразные художества! Ну не дано человеку в один прилив против ветра пожар тушить, дык неча и штаны расстёгивать… — витиевато опустил неизвестного французского оккупанта практически трезвый Шлёма. Потом посмотрел на собрата, икнул и безмолвно рухнул под стол.

— Всё, готов. Абзац котёнку, не умеет пить, — чуть виновато пожал плечами Моня и плавно сполз туда же.

Я остался один, в компании двух тощих типов студенческого телосложения и пьяного ёжика, продолжающего окутывать себя табачными кольцами. Ну, молодёжь, кем бы она ни была (начинающими вампирами, колдунами-первогодками, вурдалаками-самоучками), вела себя тихо, посасывала через соломинку зелёную жидкость с убойным ароматом полыни и на меня внимания не обращала. Бурдюк с иголками вроде тоже, не факт, что он вообще и разговаривать умеет. Сам кабатчик, дважды подав нам водку, пропал бесследно, ни слуху ни духу. Но вот только стоило мне встать, как он мигом возник у стола, криво улыбаясь и подмигивая:

— Плати, казак!

Я незаметно пнул ногой сначала Моню, потом Шлёму, потом наоборот, но толку ноль — оба находились в состоянии абсолютной недобудимости, хоть ажурной резьбой их покрывай или кубачинской чеканкой, даже не почешутся.

— Сколько?

— Да денег не надо, давай чего обещался.

— В смысле? — осторожно уточнил я.

— Ну дружки твои заранее предупредили, что платить по-иному будешь… Языком!

Я окончательно ничего не понял. То ли от меня ждут мытья посуды языком, то ли отдать его на отрезание, то ли вылизывания чьей-нибудь…