Пленники дорог (СИ) - Корнилова Веда. Страница 4

Этой зимой матушке совсем плохо стало. Долго она мучалась, но к концу зимы умерла. Не один месяц с тех пор прошел, а меня мысли не оставляют — легкими ли были ее последние дни, не обидела ли я ее чем?… Ведь ничего-то хорошего у нее в жизни последние годы не было — лишь стены комнаты, да боль и слезы! Почти восемнадцать лет быть прикованной к постели — не приведи, Всеблагой, такой судьбы даже злейшему врагу! За что ей такая судьба выпала, за какие грехи?.. За два месяца перед смертью она в забытье впала, только стонала. Матушка, хоть и без памяти была, а чувствовала, когда меня с ней рядом нет — сразу начинала метаться, Лию звать… Мне в эти дни от ее постели было сложно отойти хоть ненадолго. С Вольгастром в это время почти не виделась — он все это время куда-то уезжал, если и заходил ко мне, то совсем ненадолго, а после смерти матушки и вовсе безвылазно в поездках пропадать стал.

Как же мне было тогда тяжело!..: Матушку, несмотря ни на что, я очень любила, и после ее смерти в душе образовалась какая-то пустота. Сестрица к тому времени уже вышла замуж, причем, на мой взгляд, крайне неудачно, и обстановка в нашем доме стала, скажем так, несколько напряженной…

Я только одной надеждой жила — на скорое возвращение Вольгастра. Так хотелось, чтоб он рядом был — все бы, кажется, отдала за это! Всегда хочется иметь подле себя близкого человека, который в тяжелую минуту может разделить с тобой горечь утраты, или облегчить душевную боль.

Но мой жених неделями стал пропадать по своим торговым делам. Виделись с тех пор лишь несколько раз, и то мельком, да и эти короткие встречи были не в радость. Расстроенный он был все время, хоть и старался этого не показывать, вечно торопился куда-то, минутки свободной у него для меня не находилось. От расспросов лишь отмахивался, просил не брать в голову всякую ерунду, советовал мне заниматься своими делами, а к нему в душу не лезть.

Я считала, что это моя вина — совсем мало ему внимания уделяла последнее время из-за болезни матушки. Может, не любила так, как он того хотел… Последний раз мы встретились в конце весны. У него тогда опять нужда в деньгах возникла, за ними и пришел, и что-то уж очень много золота ему тогда понадобилось. Да не жалко мне, сколько Вольгастр попросил, столько ему и дала!

Но все равно: плохо наша встреча прошла, без радости. Я к нему со всех ног кинулась, на шею бросилась, а он отстранился. Больше того — постарался не задерживаться, даже проходить в комнату не стал. Меня вроде слушал, головой кивал, а мыслями где-то далеко был, думал о своем, отвечал редко и невпопад. Решила, что неприятности у него в торговле пошли, иначе бы он не был таким хмурым. Я-то, (вот еще ума хватило!), о свадьбе заговорила с ним в это время… Тут он впервые на меня голос повысил: что, мол, вам всем, бабам, кроме как о свадьбе и думать больше не о чем?! Зачем под руку лезу, когда ему не до меня?! Неужели не вижу, что не до бабских разговоров ему сейчас? Совсем, что ли, ослепла над своими нитками? У него и без меня хлопот немеряно, голова от забот кругом идет, а тут еще я со своими глупостями! Что, сказать мне ему больше нечего? Если так, то лучше будет мне помолчать — все толку больше! Надоело, сказал, нытье беспрерывное до зубовного скрежета! Слушать тошно! Да и некогда ему со мной без дела рассиживаться, на кислую физиономию смотреть. Когда вернется назад из поездки, вот тогда и поговорим да и обсудим все.

С тех пор я его и не видела. Хотя слышала, что приезжал домой несколько раз, но ко мне не зашел. Как узнавала, что он приехал, бежала к ним, да каждый раз его уже не заставала. Мне до слез обидно было, что мы с ним никак встретиться не могли. Его мать, когда я заглянула к ним в последний раз, заявила, что, дескать, радость великая у них в доме — услышали Великие Небеса ее мольбы. Больше не нужна я Вольгастру, что, мол, у него гораздо лучше девушка появилась, и что видеть меня в своем доме она больше не желает. А сыну ее залежалый товар отныне и вовсе без надобности. Зачем, дескать, холостому парню старая рухлядь сдалась?

Но ее крики и ядовитые слова я всерьез не восприняла — то ли еще мне от нее слышать приходилось! Хотя, честно сказать, появилась в душе маленькая заноза, но они всегда возникали после разговоров с матерью Вольгастра.

Не знаю, о чем бы любой другой на моем месте подумал, а мне пришло в голову, что обидела я чем-то его. Я ведь на что грешила? С глазами у меня в последнее время стало плоховато — работы набрала много, да все такой кропотливой…. Ночи напролет над ней просиживала, вот и досиделась до дела… Чувствую, что-то неладное у меня с глазами творится! Многие мне на это пеняли: что, мол, не здороваешься со знакомыми да соседями, идешь мимо как чужая! Особенно плохо видела, когда темнота на улицу опускалась, или в доме сумерки сгущались. Тыкалась, как слепая… Может, Вольгастр приезжал, приметил меня где, подойти хотел, а я его не заметила — сослепу да по недогляду… Наверное, мимо прошла. Вот на это Вольгастр вполне мог рассердиться. Решила, что раз моя вина, то мне и извиняться. Подарок ему решила сделать к приезду…

Тропинка оборвалась на лесной полянке, заросшей, как это ни удивительно, яркими полевыми цветами. Именно сюда-то, на эту поляну, я и торопилась. Посреди высокой травы стоял небольшой домик — здесь жила ведунья. Хоть и не до окрестных красивостей мне было в ту минуту, и видела всю эту красоту уже много раз, а какой-то частью души поневоле залюбовалась. Даже чуть-чуть полегче стало. Первое время меня удивляло: как это полевые цветы и травы растут в лесу, да еще умудряются вымахать чуть ли не в человеческий рост? Потом Марида мне рассказала, что сама сеет у своего дома семена любимых растений, ну и без волшбы над ними тоже не обходится.

Ведунья сидела на лавочке перед домом. Глаза у нее были закрыты: похоже, разморило бедную на теплом вечернем солнышке, и она задремала. Палочка, на которую ведунья опиралась при ходьбе, лежала рядом. Высокая, уже старая женщина. Чувствуется, что когда-то в молодости была очень красива. Даже сейчас в ней нет-нет, да и промелькнет нечто такое, не позволяющее в этом сомневаться. Мне нравилась эта женщина, хотя многие ее побаивались. Да и она ко мне хорошо относилась. Иногда, наблюдая за ней, за ее словами, движениями, мне казалось, что Марида знатного происхождения. Во всяком случае, многое из ее речей, поведения, того, как и чему она учила меня все эти годы, давало кое-какие основания считать ведунью не простой сельской бабой. Не знаю, что такого особенного было в этой старой женщине, но к ней с уважением и робостью относились даже самые грубые люди, и занятия ведовством тут были не при чем. Но что делать высокородной в нашей глуши? Да и не слыхала я, чтобы знатные люди ведовством занимались — это удел простолюдинов, часто даже изгнанников. Дело ведь как обстоит: с одной стороны к ведунам за помощью идут, а с другой, если что не так, им же в полной мере от людей и достается. Всяко бывает в жизни… В последнее время без палочки ходить нашей ведунье становилось сложно, быстро уставала — годы уже брали свое. Вот и сейчас, находилась, видимо, за день, приморилась, бедная, а тут я со своим горем…

Но будить ее не пришлось. Стоило подойти к крыльцу, как Марида, не открывая глаз, спросила с едва заметной усмешкой:

— Что-то ты долго добиралась до меня. Давненько жду, даже поспать успела. Заблудилась или заглянула куда по дороге?

Я потерянно стояла перед ней, не зная, с чего начать. Слезы снова, помимо воли, стали накапливаться в глазах. Все заготовленные по дороге слова вылетели из головы. Марида тем временем открыла глаза, внимательно оглядела меня и усмехнулась, уже не скрывая.

— Вижу, где пропадала. Под березкой слезы лила или под елочкой? Надо же, а я, грешным делом, считала, что ты плакать не умеешь! — не дожидаясь от меня ответа, она кивнула на место подле себя. — Садись, в ногах правды нет.

Когда я присела на лавочку, а Марида своими длинными пальцами сняла с моих волос прилипшую травинку