Пленники дорог (СИ) - Корнилова Веда. Страница 50

Долгое молчание. Затем снова раздался голос бабушки:

— Ну, насчет Эри ты хватила лишнее. Ни Лия, ни Дая ничуть не хуже твоей. Пресветлые Небеса были добры к нам, не обделили наших девочек своей милостью. Все мои внучки — красавицы из красавиц! Еще неизвестно, какая из них самой пригожей будет, когда в возраст войдет. Вот ты говоришь — перенести болезнь на Лию… А если лихорадка ей лицо испортит? Ведь скорее всего, так оно и будет.

— Велика беда! — в голосе тетушки явно слышалось облегчение — Ну и что с того? Продержишь ее недели три в сарайке, чтоб никто не увидел, пока лицо не очистится от струпьев. Скажешь потом, что она обожглась или что иное придумаешь. Так даже лучше. Хоть мы с тобой и позаботились, чтоб в будущем моя сестра брошена не была и до конца жизни за ней уход был, да кто знает, как жизнь повернется? Вырастет Лия красивой — может и такое случится, что не до матери ей будет, жизнь свою устраивать начнет, на родных рукой махнет. А если то, что мы сделали, не поможет? Такие истории сплошь да рядом происходят. Ну а с корявым лицом всю жизнь при матери останется, не бросит ее, да и о Дае все время заботиться будет. Кому, кроме родных, нужна уродина?

При этих словах у меня упало сердце. Вспомнилось, что недавно у нас в поселке от черной лихорадки умер проезжий торговец. Эта болезнь страшна не только сама по себе, хотя от нее умирает почти каждый второй заразившийся. Не менее страшны ее последствия: лицо, руки и шея заболевшего покрываются черной кровоточащей коркой, которая после высыхания оставляет на коже ямки, рубцы и шрамы, бесконечно уродующие человека. Некоторых выживших после перенесенной болезни даже родня не сразу узнает, настолько меняется лицо. Болезнь так опасна, что поселковая стража сожгла без малейшего сожаления вместе с телом умершего все привезенные им товары. Не знаю, что от нас надо тетушке, но мне отчего-то стало страшно. Ой, бабушка, не соглашайся! Не соглашайся ни за что!

— А если я буду против? — это снова бабушка.

— Ты меня знаешь, я за свою дочь пойду на что угодно! Если ей лихорадка лицо испортит, то и жизнь у нее поломается! А этого я допустить никак не могу! На все пойду.

— Ты на что намекаешь?

— Я не намекаю, я прямо говорю. Мне тогда терять нечего будет. Совсем нечего! Я прилюдно и покаяться могу кое в чем. Тогда, сама знаешь, какие последствия будут… Не доводи до греха, соглашайся. Ты же, да моя сестра — вы же обе в результате в выигрыше останетесь!

— Может, ты и права — помолчав, вздохнула бабушка. — Однако, дрянь ты у меня редкая, доченька! Да и я не лучше. Ладно, возьму еще один грех на душу. Надеюсь, поймут меня Пресветлые Небеса, что не для себя с Лией так поступаю. Ради своей больной дочери стараюсь. Сразу хочу тебя предупредить: если Лия, не допусти этого Всеблагой, после сегодняшнего не выживет или с ней что плохое случится и не сможет она ухаживать за больной матерью, то… Тогда твоя Эри займет ее место. Иначе я не согласна. Такое мое последнее слово.

Тетушка ушла, а бабушка велела мне собираться. На робкий вопрос: "Куда?", — я в очередной раз получила палкой по спине: "Не твое дело! Придем — узнаешь". Всю дорогу до избушки ведуньи я сдерживала слезы, но когда там появилась тетушка, держащая за руку бледную, едва стоящую на ногах дочь, не смогла удержаться. Поняла, зачем меня сюда привели… Слезы закапали помимо воли, и я заплакала навзрыд — кому хочется иметь изуродованное лицо? Ноги подкосились, и я осела на землю, не в силах встать. Тут уже не помогли ни окрики бабушки, ни затрещины. А когда по моей спине стала вновь ходить палка, я услышала властный голос ведуньи:

— Хватит! Еще раз такое увижу — уйдете назад в сей же миг! И пусть тогда вашу Эри лечит кто другой.

— Болтаешь много. И не лезь с приказами туда, куда тебя не просят. Своими делами занимайся, за ними тоже присмотр нужен. Грешков и у тебя навалом. Или я не права? — это голос тетушки. — Что касаемо Лии, то это наше, семейное дело, и не тебе вмешиваться. Делай, что сказано, а нет — так я и рассердиться могу.

— Отойдите, — скомандовала ведунья, причем произнесено это было так, что все подчинились без слов. — Детка, прости меня, — затем негромко заговорила ведунья, наклонившись ко мне, и при этом голос у нее был такой добрый и виноватый, что я заплакала еще сильней. — Я так понимаю, что ты догадываешься, зачем тебя сюда привели. Правильно? Извини, детка, я вынуждена сделать то, что требует твоя тетка, хотя этого мне совсем не хочется. Так получилось… Но я обещаю, что ничего очень плохого с тобой не произойдет. Хорошего тоже будет немного, но не бойся: с твоим лицом все будет в порядке. Сделаю так, что после болезни даже еще краше прежнего станешь. Договорились?

Я кивнула головой. А что мне оставалось делать? Вот тогда я и узнала, что такое переклад…

После него Эри две седмицы лежала дома, окруженная всеобщей заботой — соседям сказали, что у нее сильная простуда. А меня бабушка на то же время заперла в сарае с сеном, дав одеяло и подушку. Первые два дня я провела в бреду, потом стало чуть легче. Каждый день ко мне приходила ведунья, выхаживала, поила водой. Больше никто не заглядывал: бабушка боялась заразы и не пускала ко мне сестрицу, что бы там не говорила Марида о том, что после переклада болезнь дальше не распространяется. И после того, как я пошла на поправку, с лицом у меня ничего худого не случилось — как было чистым, гладким, таким и осталось. Больше того, мне иногда приходило в голову, что, в пику тетушке, ведунья сделала с моей внешностью что-то ведовское, отчего многие стали говорить, будто бы после болезни я даже похорошела. Но вот шрам на руке остался. Грубый, неровный, похожий на веревку… Очень некрасивый. С ним ничего не могла поделать даже Марида. Таким уродливым он останется навек и красоваться на руке будет всю оставшуюся жизнь. Причем у обоих: как у того, кому делали переклад, так и у того, с кого снимали болезнь…

Кстати, именно после переклада наша с Эри прежняя дружба распалась окончательно. И до того произошло что-то такое, лично для меня оставшееся неизвестным, отчего тетушка перестала пускать Эри к нам, а уж потом мы с ней стали и вовсе чужими. Не ссорились, но Эри с той поры явственно начала избегать меня.

Спустя годы, уже после смерти бабушки, Марида научила меня делать переклад. "На всякий случай. Неизвестно, что нам в жизни в дальнейшем пригодится, а что нет", — как она сказала мне. Тогда же рассказала, что отныне, после единожды удачно сделанного переклада, ко мне уже не пристанет ни одна лихорадка, даже если я долго буду находиться среди людей, заболевших этой болезнью. Если у меня (не приведи такого Пресветлые Небеса!) вновь возникнет необходимость сделать переклад на себя, то проболею я всего сутки и в куда более легкой форме. Так что на память о болезни у меня остался некрасивый шрам на левой руке, да неприятные воспоминания.

Что касается тетушки, то вот ее ведунья не любила, причем это чувство у них было взаимным. Тетушка больше не говорила о том, что Марида у нее "в кулаке", а у ведуньи при упоминании имени тетушки нехорошо загорались глаза. Хотя они при встречах и кивали друг другу головой, и даже улыбались, но чувствовалось, будь их воля, каждая с удовольствием стерла бы другую в порошок и пустила его по ветру…

Глава 5

Меня разбудили голоса и веселый птичий гомон. Открыв глаза, я увидела, что люди в обозе просыпаются и готовятся к отъезду. Утро, солнце, теплый рассвет… Сегодня снова будет хороший летний день. Снова над поляной плыл запах еды, но он больше не вызывал у меня отвращения. Наоборот, я бы не отказалась от завтрака и поскорее. Значит, я поправилась, и переклад прошел гладко. Замечательно! Особенно радует, что все закончилось так быстро. Обычно с момента переклада да выздоровления того, на кого делают переклад, проходит не менее суток. Хотя Марида как-то говорила мне, что отныне с лихорадкой мой организм будет справляться без проблем, но такого быстрого выздоровления я никак не ожидала! И хорошо, и замечательно! А есть-то как хочется! И желательно, чтоб еды в тарелке было побольше, и чтоб там мяса целая куча лежала! Уж сегодня я свой завтрак никому не отдам, пусть не рассчитывают!