Сборник сборников - Брэдбери Рэй Дуглас. Страница 45
Он улегся в постель.
Когда же? Когда Смит «вылупится» из своей скорлупы? Когда?
Дождь тихонько шуршал по крыше санатория.
Макгайр дремал на раскладушке под ропот дождя и грохот грома, слышалось его шумное, тяжелое дыхание. Где-то скрипнула дверь, но он дышал все так же ровно. По прихожей пронесся порыв ветра. Макгайр всхрапнул, повернулся на другой бок. Тихо затворилась дверь, сквозняк прекратился.
Смягченные толстым ковром тихие шаги. Медленные шаги, опасливые, крадущиеся, настороженные. Шаги. Макгайр мигнул, открыл глаза.
В полутьме кто-то над ним наклонился.
Выше, на площадке лестницы, горит одинокая лампочка, желтоватая полоска света протянулась рядом с койкой Макгайра.
В нос бьет резкий запах раздавленного насекомого. Шевельнулась чья-то рука. Кто-то силится заговорить.
У Макгайра вырвался дикий вопль.
Рука, что протянулась в полосу света, зеленая.
Зеленая!
– Смит!
Тяжело топая, Макгайр с криком бежит по коридору.
– Он ходит! Не может ходить, а ходит!
Всей тяжестью он налетает на дверь, и дверь распахивается. Дождь и ветер со свистом набрасываются на него, он выбегает в бурю, бессвязно, бессмысленно бормочет.
А тот, в прихожей, недвижим. Наверху распахнулась дверь, по лестнице сбегает Рокуэл. Зеленая рука отдернулась из полосы света, спряталась за спиной.
– Кто здесь? – остановясь на полпути, спрашивает Рокуэл.
Тот выходит на свет.
Рокуэл смотрит в упор, брови сдвинулись.
– Хартли! Что ты тут делаешь, почему вернулся?
– Кое-что случилось, – говорит Хартли. – А ты поди-ка приведи Макгайра. Он выбежал под дождь и лопочет, как полоумный.
Рокуэл не стал говорить, что думает. Быстро, испытующе оглядел Хартли и побежал дальше – по коридору, за дверь, под дождь.
– Макгайр! Макгайр, дурья голова, вернись!
Бежит под дождем, струи так и хлещут. На Макгайра наткнулся чуть не в сотне шагов от дома, тот бормочет:
– Смит… Смит там ходит…
– Чепуха. Просто это вернулся Хартли.
– Рука зеленая, я видел. Она двигалась.
– Тебе приснилось.
– Нет. Нет! – В дряблом, мокром от дождя лице Макгайра ни кровинки. – Я видел, рука зеленая, верно тебе говорю. А зачем Хартли вернулся? Ведь он…
При звуке этого имени Рокуэла как ударило, он разом понял. Пронзило страхом, мысли закружило вихрем – опасность! – резнул отчаянный зов: на помощь!
– Хартли!
Рокуэл оттолкнул Макгайра, рванулся, закричал и со всех ног помчался к санаторию. В дом, по коридору…
Дверь в палату Смита взломана.
Посреди комнаты с револьвером в руке – Хартли. Услыхал бегущего Рокуэла, обернулся. И вмиг оба действуют. Хартли стреляет, Рокуэл щелкает выключателем.
Тьма. И вспышка пламени, точно на моментальной фотографии высвечено сбоку застывшее тело Смита. Рокуэл метнулся в сторону вспышки. И уже в прыжке, потрясенный, понял, почему вернулся Хартли. В секунду, пока не погас свет, он увидел руку Хартли.
Пальцы, покрытые зеленой чешуей.
Потом схватка врукопашную. Хартли падает, и тут снова вспыхнул свет, на пороге мокрый насквозь Макгайр, выговаривает трясущимися губами:
– Смит… он убит?
Смит не пострадал. Пуля прошла выше.
– Болван, какой болван! – кричит Рокуэл, стоя над обмякшим на полу Хартли. – Великое, небывалое событие, а он хочет все погубить!
Хартли пришел в себя, говорит медленно:
– Надо было мне догадаться. Смит тебя предупредил.
– Ерунда, он… – Рокуэл запнулся, изумленный. Да, верно. То внезапное предчувствие, смятение в мыслях. Да. Он с яростью смотрит на Хартли. – Ступай наверх. Просидишь до утра под замком. Макгайр, иди и ты. Не спускай с него глаз.
Макгайр говорит хрипло:
– Погляди на его руку. Ты только погляди. У Хартли рука зеленая. Там в прихожей был не Смит – Хартли!
Хартли уставился на свои пальцы.
– Мило выглядит, а? – говорит он с горечью. – Когда Смит заболел, я тоже долго был под этим излучением. Теперь я стану таким… такой же тварью… как Смит. Это со мной уже несколько дней. Я скрывал. Старался молчать. Сегодня почувствовал – больше не могу, вот и пришел его убить, отплатить, он же меня погубил…
Сухой резкий звук, что-то сухо треснуло. Все трое замерли.
Три крохотных чешуйки взлетели над Смитовой скорлупой, покружили в воздухе и мягко опустились на пол.
Рокуэл вмиг очутился у стола, вгляделся.
– Оболочка начинает лопаться. Трещина тонкая, едва заметная – треугольником, от ключиц до пупка. Скоро он выйдет наружу!
Дряблые щеки Макгайра затряслись:
– И что тогда?
– Будет у нас сверхчеловек, – резко, зло отозвался Хартли. – Спрашивается: на что похож сверхчеловек? Ответ: никому не известно.
С треском отлетели еще несколько чешуек. Макгайра передернуло.
– Ты попробуешь с ним заговорить?
– Разумеется.
– С каких это пор… бабочки… разговаривают?
– Поди к черту, Макгайр!
Рокуэл засадил их обоих для верности наверху под замок, а сам заперся в комнате Смита и лег на раскладушку, готовый бодрствовать всю долгую дождливую ночь – следить, вслушиваться, думать.
Следить, как отлетают чешуйки ломкой оболочки, потому что из куколки безмолвно стремится выйти наружу Неведомое.
Ждать осталось каких-нибудь несколько часов. Дождь стучится в дом, струи сбегают по стеклу. Каков-то он теперь будет с виду, Смит? Возможно, изменится строение уха, потому что станет тоньше слух; возможно, появятся дополнительные глаза; изменятся форма черепа, черты лица, весь костяк, размещение внутренних органов, кожные ткани; возможно несчетное множество перемен.
Рокуэла одолевает усталость, но уснуть страшно. Веки тяжелеют, тяжелеют. А вдруг он ошибся? Вдруг его домыслы нелепы? Вдруг Смит внутри этой скорлупы – вроде медузы? Вдруг он – безумный, помешанный… или совсем переродился и станет опасен для всего человечества? Нет. Нет. Рокуэл помотал затуманенной головой. Смит – совершенство. Совершенство. В нем нет места ни единой злой мысли. Совершенство.
В санатории глубокая тишина. Только и слышно, как потрескивают чешуйки хрупкой оболочки, падая на пол…
Рокуэл уснул. Погрузился во тьму, и комната исчезла, нахлынули сны. Снилось, что Смит поднялся, идет, движения угловатые, деревянные, а Хартли, пронзительно крича, опять и опять заносит сверкающий топор, с маху рубит зеленый панцирь и превращает живое существо в отвратительное месиво. Снился Макгайр – бегает под кровавым дождем, бессмысленно лопочет. Снилось…
Жаркое солнце. Жаркое солнце заливает палату. Уже утро. Рокуэл протирает глаза, смутно встревоженный тем, что кто-то поднял шторы. Кто-то поднял… Рокуэл вскочил как ужаленный. Солнце! Шторы не могли, не должны были подняться. Сколько недель они не поднимались! Он закричал.
Дверь настежь. В санатории тишина. Не смея повернуть голову, Рокуэл косится на стол. Туда, где должен бы лежать Смит.
Но его там нет.
На столе только и есть, что солнечный свет. Да еще какие-то опустелые остатки. Все, что осталось от куколки. Все, что осталось.
Хрупкие скорлупки – расщепленный надвое профиль, округлый осколок бедра, полоска, в которой угадывается плечо, обломок грудной клетки – разбитые останки Смита!
А Смит исчез. Подавленный, еле держась на ногах, Рокуэл подошел к столу. Точно маленький, стал копаться в тонких шуршащих обрывках кожи. Потом круто повернулся и, шатаясь как пьяный, вышел из палаты, тяжело затопал вверх по лестнице, закричал:
– Хартли! Что ты с ним сделал? Хартли! Ты что же, убил его, избавился от трупа, только куски скорлупы оставил и думаешь сбить меня со следа?
Дверь комнаты, где провели ночь Макгайр и Хартли, оказалась запертой. Трясущимися руками Рокуэл повернул ключ в замке. И увидел их обоих в комнате.
– Вы тут, – сказал растерянно. – Значит, вы туда не спускались. Или, может, отперли дверь, пошли вниз, вломились в палату, убили Смита и… нет, нет.