Голубая кровь - де ла Круз Мелисса. Страница 5

Но сейчас, в «Квартале-122», Джек Форс встал, и Блисс встала тоже, извинившись перед Мими. Она встала, повинуясь импульсу, исключительно ради возможности подвигаться, сделать хоть что-нибудь, а не работать зрителем в театре одного актера, Мими. Правда, сказав, что ей хочется курить, она поняла, что и вправду очень этого хочет. Эгги Карондоле, один из клонов Мими, уже пробиралась к выходу. Блисс потеряла Джека из виду еще на полпути, пока продвигалась через толпу; она взмахнула рукой перед носом у охранника, показывая ему печать на запястье. Охраннику надлежало выпускать людей и впускать обратно в соответствии с драконовскими законами Нью-Йорка касательно курильщиков. Блисс видела в этом некую иронию: ньюйоркцы при этом считают себя свободными от всяких ограничений! В то время как в Хьюстоне человек может курить где угодно, хоть в салоне красоты, сидя под феном, а вот в Манхэттене курильщиков считают неким отклонением и выгоняют на улицу при любой погоде.

Блисс распахнула дверь черного хода и оказалась в переулке, в небольшом темном закутке между двумя зданиями. Переулок между «Кварталом-122» и «Банком» был чашкой Петри воюющих культур: с одной стороны — ухоженные хипстеры в дорогих, сшитых по фигуре европейских нарядах, с обесцвеченными волосами, ниспадающими на жакеты расцветки зебры, а с другой — неряшливая группа заблудшей молодежи в потрепанной, рваной одежде. Но между двумя группами существовало шаткое перемирие, незримая граница, которую ни одна из групп не пересекала. В конце концов, все они здесь были курильщиками. Блисс увидела Эгги, та прислонилась к стене и болтала с двумя моделями.

Блисс покопалась в карманах своего полудлинного пальто от Марка Джейкобса (пальто было позаимствовано у Мими, в рамках создания нового имиджа) в поисках сигарет и вытряхнула одну из коробки. Нашаривая спички, девушка поднесла сигарету к губам.

Из темноты протянулась чья-то рука, предлагая ей огонек. Рука с другой стороны переулка. Впервые кто-то бросил вызов границе.

— Спасибо, — поблагодарила Блисс, подалась вперед и прикурила, кончик сигареты зарделся красным.

Сквозь дым она узнала парня, предложившего ей огонь. Дилан Бард, подобно ей переехавший из другого города. Один из учеников, кажущихся чужаками в Дачезне, где, подобно Степфорду, все всех знают еще с детского сада и уроков танцев. Дилан казался красивым и опасным в обычной своей потрепанной кожаной куртке мотоциклиста, грязной футболке и джинсах, усеянных пятнами. Ходили слухи, будто его исключили из нескольких частных школ.

Глаза Дилана блестели в темноте. Он со щелчком захлопнул крышечку зажигалки, и Блисс заметила на его лице робкую улыбку. Что-то было в нем такое — печальное, надломленное, трогательное… Его внешний вид в точности соответствовал самочувствию Блисс. Дилан подошел к девушке.

— Привет! — произнес он.

— Меня зовут Блисс, — сказала она.

— Конечно, ты Блисс, — кивнул Дилан.

ГЛАВА 4

Школа Дачезне располагалась в бывшем особняке Флудов на пересечении Мэдисон-авеню и Девяносто девятой улицы, в районе частных школ, напротив Далтона и по соседству со школой Пресвятого Сердца. Некогда этот особняк служил домом Розе Элизабет Флуд, вдове капитана Армстронга Флуда, основателя компании «Флуд ойл». Трех дочерей Розы воспитывала и обучала бельгийская гувернантка, Маргарита Дачезне, и когда все три дочери погибли во время злосчастного затопления «Эндевора», убитая горем Роза вернулась на Средний Запад, а дом завещала мадемуазель Дачезне, дабы та могла исполнить свою мечту и основать школу.

Чтобы преобразовать дом в школу, сделать пришлось не так уж много: согласно условиям завещания, всю мебель и отделку помещений надлежало тщательно сохранять, а потому всякий, входя в здание, словно бы переносился в прошлое. Над мраморной лестницей по-прежнему висел портрет трех наследниц состояния Флудов кисти Джона Сингера Сарджента: они словно приветствовали гостей на великолепной лестничной площадке. В бальном зале, окна которого выходили на Центральный парк, висела хрустальная люстра в стиле барокко, а в фойе до сих пор стояли диваны «Честерфилд» и антикварные пюпитры. Начищенные до блеска латунные подсвечники были теперь приспособлены под электрические лампочки, а скрипучий пульмановский лифт по-прежнему работал (хотя пользоваться им дозволялось только преподавателям). Очаровательная мансарда была преобразована в центр искусств, с печатным прессом и литографской машиной, а расположенные на нижнем этаже гостиные приютили у себя полностью оборудованные театр, гимнастический зал и столовую. Вдоль коридоров, оклеенных обоями с изображениями геральдических лилий, выстроились теперь металлические шкафчики, а в спальнях на втором этаже разместились кабинеты для занятий по гуманитарным предметам. Учащиеся из поколения в поколение клялись, что третью лестничную площадку навещает призрак миссис Дачезне.

В коридоре перед библиотекой висели общие фотографии всех выпущенных классов. Поскольку поначалу школа была строго женской, первый выпускной класс 1869 года состоял из шести чопорных девиц в белых бальных платьях, под фотографией были каллиграфическим почерком выгравированы их имена. С течением лет дагерротипы с изображениями светских девиц девятнадцатого века сменились черно-белыми фотографиями девушек с пышными прическами пятидесятых годов, затем в шестидесятые добавились веселые длинноволосые джентльмены, когда в Дачезне наконец-то перешли на совместное обучение, и завершалось это все цветными фотографиями обворожительных юных женщин и красивых молодых мужчин из нынешнего поколения. Но на самом деле изменилось не так уж много. Девушки по-прежнему являлись на выпускной в белых чайных платьях из «Сакса» и белых перчатках из «Бергдорфа», в венках из плюща, а вместе с дипломами им вручали букеты красных роз. Юноши же приходили в приличествующих случаю костюмах, с жемчужными зажимами на широких серых галстуках.

Серая клетчатая форма давно ушла в прошлое, но в Дачезне плохие новости по-прежнему являлись в виде прерывающего урок объявления по шипящей, древней радиосвязи: «Срочное собрание в часовне. Просьба всем ученикам немедленно явиться в часовню».

Шайлер встретилась с Оливером в коридоре у музыкального зала. Они не виделись с вечера пятницы. Никто из них не упоминал о встрече с Джеком Форсом у «Банка», что было весьма необычно, поскольку они привыкли препарировать все пережитые ими ситуации поминутно. Утром, при встрече, Оливер заговорил с Шайлер с преднамеренной холодностью. Но Шайлер не обратила на это никакого внимания: она тут же подбежала к Оливеру и ухватилась за его руку.

— Что происходит? — спросила она, склонившись головой к его плечу.

Оливер пожал плечами.

— А я откуда знаю?

Но Шайлер не отставала.

— Ты всегда все знаешь.

— Ну ладно… только не говори никому, — смягчился Оливер, наслаждаясь ощущением прикосновения ее волос к шее.

Сегодня Шайлер была особенно красива. Она в кои-то веки распустила длинные волосы и в своем слишком большом для нее темно-синем бушлате, выцветших джинсах и стоптанных черных «казаках» походила на пикси. [6] Оливер беспокойно огляделся по сторонам.

— Думаю, это как-то связано с той компанией, которая на выходных собиралась в «Квартале сто двадцать два».

У Шайлер глаза полезли на лоб.

— С Мими и ее компашкой? Но почему? Их что, собираются гнать?

— Может быть, — отозвался Оливер, наслаждаясь этой идеей.

В прошлом году из Дачезне исключили целую гребную команду за противозаконное поведение на территории школы. Празднуя свою победу в регате, они вернулись в школу, разгромили кабинеты на втором этаже и разрисовали непечатными словами стены; следы их пребывания — битые пивные бутылки, груды окурков и несколько свернутых в трубочку долларовых купюр со следами кокаина — были обнаружены наутро уборщиками. Родители завалили администрацию петициями о пересмотре решения (некоторые считали исключение слишком суровой мерой наказания, в то время как другие вообще требовали возбуждения уголовного дела). То, что заводила, вздорный ученик выпускного класса, имевший виды на Гарвард, был племянником директрисы, лишь подливало масла в огонь. (Гарвард тут же аннулировал предварительное соглашение о приеме молодого человека, и исключенный старшина шлюпки теперь надрывал глотку в Университете Дюка.)