Телени, или оборотная сторона медали - Уайльд Оскар. Страница 3

«И знаете почему?»

«Нет — если только причина не в том, что театр набит до отказа».

«О, нет! Просто, играя гавот, я чувствовал, что меня кто-то слушает».

«Кто-то?!» — переспросили молодые люди и рассмеялись.

«Вы думаете, среди французской публики, особенно на благотворительных концертах, много людей, которые слушают? Я имею в виду тех, кто слушает внимательно и воспринимает всей душой и всем сердцем. Молодые люди любезничают с дамами, а те изучают туалеты друг дружки; скучающие отцы либо думают о подъеме и падении акций, либо считают газовые лампы и прикидывают, во сколько обошлось освещение».

«И все же в такой толпе обязательно найдется внимательный слушатель, и не один», — сказал Одилло, адвокат.

«О да, разумеется! Например, барышня, что напевает только что сыгранную пьесу; но едва ли найдется более одного, — как бы это выразить? в общем, более одного сопереживающего слушателя».

«А что значит “сопереживающий слушатель”?» — спросил Куртуа, биржевой маклер.

«Человек, с которым как будто устанавливается связь; кто-то, кто, слушая, чувствует то же, что чувствую я, когда играю, у кого бывают те же видения…»

«Что?! Во время игры у вас бывают видения?» — удивлению спросил кто-то из стоявших рядом.

«Как правило, нет, но когда у меня находится сопереживающий слушатель — всегда».

«И часто у вас бывает такой слушатель?» — проговорил я, ощутив сильный укол ревности.

«Часто? О нет! Редко, очень редко, почти никогда, а если и бывает, то…»

«Что тогда?»

«Все равно не такой, как сегодня».

«А если у вас нет слушателя?» — спросил Куртуа.

«Тогда я играю механически и как-то банально».

«Вы догадываетесь, кто был вашим слушателем сегодня?» — сардонически улыбаясь, спросил Брайанкорт и плотоядно взглянул на меня.

«Конечно же одна из множества прекрасных дам, — промолвил Одилло. — Вы счастливчик».

«Да, — добавил кто-то, — хотел бы я быть вашим соседом за табльдотом, чтобы после того, как обслужите себя, вы передавали блюдо мне».

«Это некая прекрасная девушка?» — предположил Куртуа.

Телени пристально посмотрел мне в глаза, слабо улыбнулся и ответил:

«Возможно».

«Как вы думаете, вы когда-нибудь узнаете своего слушателя?» — осведомился Брайанкорт.

Телени вновь остановил взгляд на мне и еле слышно произнес:

«Возможно».

«Но каким образом вы раскроете эту тайну?» — спросил Одилло.

«Его видения должны совпасть с моими».

«Я знаю, каким было бы мое видение, если бы таковое мне явилось», — промолвил Одилло.

«И каким же?» — осведомился Куртуа.

«Две лилейно-белых груди с сосками, похожими на два розовых бутона, а ниже две влажные губки, словно розовые створки раковины, которые по мере пробуждения страсти раскрываются и впускают в сочный роскошный мир темно-кораллового цвета; и еще эти две пухлые губки должны быть окружены нежно-золотистым или черным пушком…»

«Хватит, хватит, Одилло, от вашего видения у меня слюнки бегут и язык жаждет почувствовать вкус этих губок», — проговорил биржевой маклер, сверкая глазами, как сатир; он явно был возбужден.

«Не это ли ваше видение, Телени?»

Пианист загадочно улыбнулся:

«Возможно».

«Что касается меня, — сказал один из молодых людей, до сих пор хранивший молчание, — то видение, навеянное “Венгерской рапсодией”, было бы либо о бескрайних равнинах и цыганских таборах, либо о людях в круглых шляпах, широких штанах и коротких жакетах, скачущих на горячих лошадях».

«Или об одетых с иголочки солдатах, танцующих с черноглазыми девушками», — добавил кто-то.

Я улыбнулся, подумав о том, насколько мои видения отличались от описываемых. Телени, наблюдавший за мной, заметил движение моих губ.

«Джентльмены, — сказал он, — видение Одилло было вызвано не моей игрой, а некой красивой девушкой, которую он пожирал глазами; что до ваших — то это просто реминисценции картин или балетов».

«Так какое же видение было у вас?» — спросил Брайанкорт.

«Я хотел задать вам тот же вопрос», — парировал пианист.

«Мое видение было похоже на видение Одилло, хотя и не во всем».

«Тогда, это, должно быть, была le revers de la medaille [11] оборотная сторона, — рассмеялся адвокат. — То есть два прелестных белоснежных холмика, а в глубокой впадинке — крохотное отверстие с темными краями, или, вернее, с коричневым ореолом».

«Ну хорошо, а теперь поведайте нам о своем видении», — настаивал Брайанкорт.

«Мои видения столь туманны и расплывчаты, они так быстро рассеиваются, что я не могу их запомнить», — уклончиво ответил музыкант.

«Но они прекрасны, не так ли?»

«И ужасны», — добавил он.

«Словно божественный труп Антиноя, плывущий по мрачным водам Нила при серебристом свете опаловой луны», — сказал я.

Все молодые люди посмотрели на меня с изумлением. Брайанкорт резко рассмеялся.

«Вы поэт или художник, — произнес Телени, глядя на меня из- под полуопущенных век. Он немного помолчал. — Вы правы, это действительно смешно; однако не стоит обращать внимания на мои фантазии, ибо в сочинении каждого художника всегда так много безумного». Глаза его были печальны; он метнув на меня быстрый неясный взгляд и добавил: «Когда вы узнаете меня лучше, то поймете, что во мне больше от безумца, чем от художника».

Он вынул сильно надушенный тонкий батистовый носовой платок и вытер пот со лба.

«А теперь, — сказал он, — не стану вас задерживать своими пустыми разговорами, не то патронесса рассердится, а я не могу позволить себе вызвать неудовольствие дам, не так ли?» — и он украдкой взглянул на Брайанкорта.

«Это было бы преступлением против прекрасного пола», — ответил тот.

«Более того, другие музыканты скажут, что я сделал это назло, ибо никто не наделен такой силой ревности, как любители — будь то актеры, певцы или музыканты, так что au revoir [12].

Затем, удостоив нас поклоном более низким, чем ранее — публику, он уже было собирался уйти, но снова остановился:

«Но вы, месье де Грие, вы сказали, что не собираетесь оставаться; могу я просить об удовольствии составить вам компанию?»

«С радостью», — отвечал я нетерпеливо.

Брайанкорт вновь иронично улыбнулся — почему, я понять пе мог. Потом он стал напевать мелодию из модной тогда оперетты «Мадам Ане»; я разобрал лишь слова “Il est, dit-on, le favori” [13], которые он намеренно выделил.

Телени, который слышал их так же хорошо, как и я, пожал плечами и что-то процедил сквозь зубы.

«У чёрного хода меня ждет экипаж, — сказал он, мягко взяв меня под руку. — Однако если вы предпочитаете пройтись…»

«Именно так — в театре ужасно душно».

«Да, очень душно», — повторил он, очевидно, думая о чём- то другом, и совершенно неожиданно, словно пораженный внезапной мыслью, спросил: «Вы суеверны?»

«Суеверен? — Его вопрос меня ошеломил. — Да, наверное».

«А я очень суеверен. Думаю, такова моя природа, — видите ли, во мне сильны цыганские черты. Говорят, что образованные люди не суеверны. Так вот, во-первых, я получил жалкое образование, а во-вторых, я полагаю, что, если бы мы действительно разгадали тайны природы, мы, возможно, смогли бы объяснить все те странные совпадения, что происходят постоянно».

Он внезапно замолчал, а потом спросил: «Вы верите в передачу мыслей, чувств?»

«Ну, я не знаю… я…»

«Вы должны верить, — сказал он решительно. — У нас ведь было одно и то же видение. Сначала вы увидели Альгамбру, сверкающую в огненных лучах солнца, не так ли?»

«Так», — ответил я удивленно.

«И вы подумали, что хотели бы позвать ту могущественную губительную любовь, что разрушает и тело, и душу? Не отвечайте. После этого — Египет, Антиной и Адриан. Вы были императором, я был рабом».

Потом, словно разговаривая с собой, он задумчиво добавил: «Кто знает, возможно, однажды я умру за вас!» И его лицо приобрело то милое смиренное выражение, какое бывает у статуй полубогов.