Наследник (СИ) - Кулаков Алексей Иванович. Страница 12

Вообще, некоторые люди вспоминались с первого взгляда — тот же дядюшка тому яркий пример. Или взять хотя бы ту няньку, что так лихо сдернула с него сапоги. Как только зашла, так в голове сразу и появилось ее имя — Алевтина [13]. Угадали родители с имечком, ничего не скажешь!.. Другие люди, и было их уже заметно больше, узнавались словно бы через пелену дождя — нехотя и кое–как. Но узнавались. В отличие от явно знакомых, но полностью безымянных верховых служек и постельничих сторожей, — словно бы видел он их чуть ли не с младенчества, но проходили они исключительно по категории «живые предметы обстановки». Хотя чему уж тут удивляться? В сословном обществе бывает и не такое… Сон пришел легко и незаметно — впрочем, как и всегда после его вечерних упражнений со средоточием. Легкий, цветной и абсолютно незапоминающийся: нахватавшийся всего за полдня впечатлений разум тасовал все, что увидел и услышал, в стройные цепочки воспоминаний, раскладывая их затем по полочкам памяти…

А вот пробуждение на новом месте что–то не порадовало. Открыв глаза от легчайшего прикосновения к плечу, Дмитрий пару минут бездумно смотрел на суетящуюся по его спальне Авдотью. Затем, с некоторым трудом, осознал сразу две вещи. Во–первых, ему очень не нравится просыпаться НАСТОЛЬКО рано — подсвеченная звездами тьма за единственным узеньким окошком и собственное чувство времени в один голос утверждали, что на дворе никакое не утро. Потому как половина четвертого часа после полуночи — это только и исключительно ночь, а кто считает иначе, тот просто больной на всю голову извращенец!.. А во–вторых, отныне и на долгое время вперед подобные побудки станут для него нормой: царская семья была опутана множеством цепей старинных традиций. Одной из которых было обязательное присутствие всех членов семьи на воскресной заутрене в Успенском соборе. Обязательное! Как и регулярная раздача милостыни, участие во всех больших церковных праздниках, обязательные поездки по святым местам, участие в соколиной охоте и многом–многом другом. Для него же, как наследника, это самое «многое» было еще больше и категоричней — особенно это касалось обучения наукам и языкам. Вдобавок, как только он войдет в должный возраст (ждать этого события оставалось не больше двух–трех лет), его начнут приучать и к делам правления. Поначалу — во время каждого заседания Боярской думы или приема чужеземных послов он будет сидеть в специальной горенке над входом в Грановитую палату [14], прилежно слушая и запоминая все происходящее. Затем позади отцовского трона (или еще где–нибудь в укромном уголке) появится небольшая такая скромная скамеечка. Для него. Чтобы не только слушал, но видел, кто, что и как говорит. Потом, когда посчитает нужным отец, его пошлют на «преддипломную практику» в Тверь — традиционную уже вотчину наследников престола. А лет в шестнадцать–семнадцать начнут подыскивать невесту…

— Ну, где он там?..

С усилием отогнав незаметно подкравшийся сон (спасибо, дядюшка!..), Дмитрий встал с ложа, на которое присел с четверть часа назад, и зашагал навстречу ранней пташке Никите свет Романовичу. Вернее, вслед за ним: увидев малолетнего племянника, тот без лишних слов развернулся и направил свои стопы под своды Успенского собора. По пути (кстати, не такому уж и долгому) царевич с некоторым удивлением узнал, что он просто невозможный засоня. Потому что количество челяди, суетящейся по хозяйственным делам, и бояр, возжелавших духовного окормления в столь несусветную рань, было столь значительно, что становилось непонятно — когда все они вообще спят. Да и спят ли? Тот же окольничий, чья грузная фигура в данный момент служила ему путеводной звездой, совсем не выглядел человеком, умирающим от непосильных нагрузок.

«Наверное, тоже, как и я, любят поспать днем. Часик–другой. Хе–хе, третий–четвертый, да еще и не в одиночестве».

Сам храм… Даже не так — Храм Божий! — юного наследника впечатлил. Своей красотой, свежими, как будто только вчера закончили, красками настенных росписей, изобилием золота и драгоценных камней на окладах больших и малых икон, умиротворяющим сиянием множества свечей и наличием чего–то такого, что можно было бы назвать возвышенной радостью. А еще чем–то таким неуловимым и непонятным, но определенно интересным. Словно какая–то часть его души резонировала в такт с белокаменной громадой храма, самым краешком прикасаясь к истекающей из него спокойной силе…

— Да проснись ты уже!

Увлекшись столь новым и абсолютно неожиданным ощущением, Дмитрий пропустил тот момент, когда надо было остановиться, и уперся головой прямо в дядюшкину спину. Ничуть не расстроившись, спокойно отстранился, повел головой по сторонам и вновь выпал из реальности, потому что рядом переминался с ноги на ногу удивительно похожий на него мальчик примерно шести или пяти лет.

«Иван!»

Жадно ищущий взор прошелся дальше, отыскав вначале трехлетнюю Евдокию на руках у дюжей мамки, а потом и четырехлетнего Федора — тоже на руках, но у незнакомого боярина. Пристально всмотрелся в младших сестру и брата, перевел взгляд на среднего…

«Да, к таким пухлым щечкам рука прямо сама по себе тянется. Херувимчики, да и только! Федя спит с открытыми глазами. Эх, тоже хочу!!! Дуня вроде как недавно плакала, один Иван полон сил и энергии. А нет, тоже позевывает, да так заразительно!»

Внезапно собравшуюся в храме толпу (иначе и не скажешь) бояр охватила мертвая тишина. Прокатилась волна тихих говорков, еще одна, а затем в полнейшей тишине раздались шаги сразу нескольких человек. Где–то за спиной Дмитрия кто–то кому–то сдавленно прошептал:

— Говорил же я тебе, что великий государь на заутрене будет, а ты?!.

— Цыц!

Хоть и стоял Дмитрий в самых что ни на есть первых рядах, а отца увидел только мельком — тот, быстро пройдя по моментально образовавшемуся перед ним проходу, встал на Царское место [15]. Тут же в храме стали гаснуть свечи, и вознесшийся к сводам сочный бас возвестил о начале заутрени:

— Бог Господь, и явися нам, благословен Грядый во Имя Господне!

Голос священнослужителя, выводящий первые строки шестопсалмия [16], был настолько силен и низок, что отдавался в голове легким гулом, проникая чуть ли не до костей.

— Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение…

«Силен! Прямо живой генератор инфразвука получается!..» Ему, впервые попавшему на такое богослужение, все было интересно и в новинку, а вот его средний брат после первых десяти минут гулкого молитвенного «бдения» стал потихоньку поклевывать носом. Разумеется, многоопытный дядюшка такие моменты отслеживал прекрасно (и густой сумрак ему в этом совсем не мешал), тут же взбадривая племяша едва заметным тычком в плечо. Ткнул раз, потом другой… А после третьего другой его племянник не выдержал и сделал ровно два шага вбок, вставая в аккурат за спиной брата Ивана. Положил ему руки на плечи, чуть–чуть прижал к себе и дружелюбно улыбнулся, когда тот от неожиданности повернул голову. Легонько кивнул на священника, наконец–то добравшегося до отпуста [17], и тихо–тихо прошептал:

— Немного осталось.

Услышав в ответ такое же тихое:

— Ага.

Сквозь длинные и узкие окна–бойницы под куполами виднелось серое небо, когда утих последний звук заканчивающей службу молитвы. Выдержав приличествующую паузу, шевельнулся государь, вслед за ним свободнее вздохнули его ближники, ну а потом этот почин подхватили и остальные бояре, наполнив воздух шорохом одежд и осторожными шепотками.

— Митя, а ты де был? Я заходил, а тебя все не было и не было…

Средний брат так и стоял, даже не пытаясь вывернуться из–под рук, даже наоборот, прижался чуть поближе. Дмитрий тихонечко вздохнул, но ответить не успел — к ним подошел Великий государь, царь и Великий князь Иван Васильевич всея Руси [18]. Привстал на одно колено, слабо улыбнулся, обхватывая и одновременно притягивая к себе сыновей, ласково взъерошил им волосы и ненадолго замер, позволяя себя рассмотреть. Едва заметные морщины на лице, тени под глазами, резко обострившиеся черты лица — двадцатидевятилетний великий князь выглядел заметно старше своего реального возраста. А еще, кроме тщательно скрываемой тоски и застарелой боли, в его глазах можно было увидеть утихшую на время жестокость и обещание большой крови. Ничего не забыл государь, никому не простил: ни сиротства своего, ни того, как они голодали и мерзли в собственном дворце с младшим братом Юрием. Ни бесчинств боярских, ни смертей близких людей, с матери и кормилицы начиная и любимой супругой заканчивая…