Задача – выжить! - Замковой Алексей Владимирович. Страница 28

Наконец-то вымывшись, я почувствовал себя гораздо лучше. Конечно, это не горячая ванна и даже не душ, но при данных обстоятельствах… Для полного счастья не хватало только бритвы. Блаженно щурясь под лучами летнего солнца, приятно согревающими после холодной воды, я направился к сложенной неподалеку одежде. И сразу же наткнулся на выходящую из леса Олю. После секундной немой сцены она, пискнув, бросилась обратно в лес. Я, кое-как прикрывшись, принялся быстро натягивать штаны. Получилось далеко не сразу.

— Можешь выходить! — крикнул я в лес.

Через минуту снова появилась Оля. Глаза на пунцово-красном от смущения лице смотрели куда угодно – только не на меня.

— Извини, — сказал я, надевая гимнастерку. — Я тут мылся…

— Меня Феликс Натанович за водой отправил… — тихо произнесла девушка и, будто в качестве доказательства, качнула пустым ведром.

Я молча взял у Оли ведро и повторил процедуру добывания воды. Когда ведро было наполнено, девушка попыталась его взять, но я подхватил ведро быстрее и зашагал к лагерю. Оле ничего не оставалось, как пойти за мной.

— Ну и как тебе в лазарете работается? — после минутной ходьбы в молчании спросил я.

— Ничего работается. Феликс Натанович – хороший, — ответила девушка. — Не загружает сильно. Вчера вот мне спать приказал идти, а сам всю ночь над раненым просидел.

Мы прошли молча еще немного.

— И следит, чтобы не обижал никто, — добавила вдруг Оля. — На третий день, как сюда попали, один за мной ходить начал. Так Феликс Натанович с ним поговорил, и больше я того типа вообще не видела.

— Молодец! — сказал я, хотя где-то глубоко внутри было немного обидно, что девушке помог не я, а врач. — А вообще как? Не обижают?

— Нет! — Оля помотала головой. — Никто не обижает!

— Леша, ты где ходишь! — Окрик некстати прервал наш разговор.

Мы как раз входили в лагерь. Обернувшись на голос, я увидел старшину, который махал мне рукой.

— Извини, Оля. Надо бежать… — сказал я, ставя ведро на землю, и направился к старшине.

— Мылся я, товарищ старшина. К речке ходил, — доложился я, подойдя к Трепову.

— Мылся – это хорошо… — протянул он. — Поделишься мылом? Тоже надо бы.

В ответ я просто протянул старшине кусок мыла.

— О как! — обрадовался Трепов. — Ну, раз такое дело, ты отдохни еще маленько, а я пойду тоже помоюсь.

Старшина убежал к реке, а я направился к кухне. Как мало надо человеку для счастья, думал я, поглощая выданный мне на завтрак кусок хлеба с колбасой, из запасов, привезенных вчера группой Трофимова. Еда есть, помылся, убить никто не пытается… Видимо, все те лишения, которые я перенес, попав в прошлое, сильно снизили планку моих представлений о хорошей жизни. Ведь там, в будущем, постоянно было какое-то недовольство. Хотелось ведь всего и побольше. И новый телефон, хотя старый вполне нормально работал, и машину, чтоб за город покопать ездить, и новый компьютер, телевизор и кучу еще всего. Про деньги вообще промолчу. А зачем все это? Ну, машину – это еще понятно, хотя можно и на маршрутке поехать, да потом пешком пару километров. А остальное? Без нового телефона и телевизора прожить, что ли, нельзя? Или это оттого, что у кого-то оно все есть, а у меня нет? Или постоянной рекламой мне мозги так промыли? Ведь пишут же статьи про общество потребления. Похоже, в них таки доля правды есть. Просто навязывают нам товары, без которых вполне можно прожить. Формируют у человека стереотип: без новейшего крутого сенсорного телефона ты – лузер! Ну да, по телевизору вот реклама постоянная, в транспорте все светят новыми игрушками. Поневоле чувствуешь себя неполноценным. И это притом, что большинству людей девяносто процентов функций этого телефона и не нужны вовсе. Им достаточно, чтобы экран цветной да музыку можно было слушать. Так нет же, достанешь в том же транспорте простенький телефон и так и чувствуешь косые взгляды и ухмылки окружающих. Или обувь, например. Никак не могу понять, почему красивые, но абсолютно непрактичные ботинки, имени какого-нибудь знаменитого дизайнера, которые рвутся и разваливаются, даже если ходить в них по ровному асфальту, стоят в несколько раз дороже добротных армейских или туристских ботинок, которым не страшно никакое бездорожье? Но воспринимаются эти ботинки людьми с точностью до наоборот – придешь в офис в армейских ботинках, и снова косые взгляды, если не выговор. Это ведь глупо! Вас бы, избалованных достатком, переходящим в избыток, сюда, в этот лес сорок первого года. Да заставить идти километры по бездорожью в вашей брендовой обуви, дизайнерской одежде да без «Макдоналдса» через каждые пару километров. Готов спорить, что через полдня с радостью поменяли бы свои стильные фирменные туфли, точнее – то, что от них бы осталось, на самые старые, затертые, но крепкие сапоги. Только кому здесь, в лесу, ваши туфли нужны?

Кстати об одежде. Пока я философствовал, в голову пришло, что с теми лохмотьями, в которые я одет, надо что-то делать. Желательно выбросить и найти что-то другое. Тут я вспомнил, что среди взятых в недавнем выходе трофеев была и немецкая форма. Только позволят ли мне ее надеть? Еще ведь только начало войны, отряд партизанствует очень недолго, а до зимних холодов далеко. Так что мудрая мысль одного из бойцов отряда Ковпака, запомнившаяся мне из мемуаров, — «встать на довольствие к Гитлеру», еще долго не придет в голову нашему командиру. Это потом, когда наступят холода, если, конечно, отряд доживет до этого времени, оставшись на полном самообеспечении, бойцы начнут спокойно носить захваченную в бою униформу противника.

Но в любом случае надо что-то решать. Ходить в грязной дырявой гимнастерке, которую уже вряд ли возможно привести в божеский вид, больше не хотелось. Поразмыслив, я решил переложить эту проблему на плечи начальства. К капитану было идти боязно – неизвестно, как отреагирует, поэтому я решил поговорить с Митрофанычем. Он – вояка бывалый и должен понять.

Митрофаныча я нашел у командирского шалаша. Тот сидел на бревне и, затягиваясь самокруткой, блаженно грелся на солнышке. Я подошел и остановился, не зная, как начать разговор. Понаблюдав за мной с полминуты, Митрофаныч подвинулся немного в сторону и приглашающе похлопал по бревну:

— Ну говори, чего надо? Мнешься как девка…

— Митрофаныч. — Я присел рядом и тоже достал сигарету. — Тут такое дело. С одеждой надо что-то решать.

— А чего с ней решать? — удивился старик.

— Ну, ходить в этом, — я указал на самую большую дыру в своей гимнастерке, — уже сил нет. Переодеться бы…

— А я тут при чем?

Зашел я, видимо, слишком издалека, и Митрофаныч пока не мог понять, к чему я веду.

— Запасной одежды у нас в отряде нет?

— Откуда? У нас там токо оружие да патроны. А довольствия нам здесь, в лесу, окромя немца никто не дает.

— Так и я о том. — Теперь плавно переводим разговор в нужное русло. — Эти лохмотья уже выбросить давно надо, а другой нашей одежды нет. Зато я с немца тогда, когда колонну расстреляли, снял штаны и куртку…

— А, вот ты к чему! — наконец-то понял мою мысль Митрофаныч. — Ну а я-то тут при чем?

— Так одежда та – вражеская! Вот, узнать решил, как отреагируют, если я в ней ходить буду?

Митрофаныч задумался. Он успел сделать четыре неторопливые затяжки – специально считал! — пока не продолжил разговор.

— С одного боку, — медленно проговорил он, — во вражеской форме нехорошо ходить… — Он снова замолчал, но через некоторое время, окинув меня взглядом, продолжил: – А с другого, ходил бы солдат моего взвода в таком дранье в германскую войну – в рыло ему засветил бы, так шоб все зубы врозь!

Вдруг полог шалаша откинулся и вышел капитан. Я сразу же вскочил, а Митрофаныч только снова затянулся.

— Сидите! — сказал капитан и, дождавшись, пока я снова присяду, тоже устроился на бревне. — Я тут слышал ваш разговор. Прав Митрофаныч, ходить во вражеской форме – не дело. И в том, что боец не должен ходить в таком виде, как ты, Найденов, тоже прав.