Там, где ты - Ахерн Сесилия. Страница 52

— Может, она выпала в машине? — сказала я, скорее себе, чем ему.

— На улице дождь, Сэнди. Ты же не собираешься сейчас выходить?!

Мог бы и не спрашивать, ответ и так ему известен. Но он спросил, потому что продолжал свою игру. И теперь делал вид, будто его постоянная подружка, неизменно хранящая ему верность, подвергает себя опасности, собираясь выбежать под дождь, чтобы найти пропажу. Как необычно, до чего забавно, что за милая причуда. Так прикольно!

Я осмотрелась — где бы взять пиджак или одеяло, которое можно накинуть на плечи. На глаза ничего не попалось. В таких ситуациях я остаюсь внешне спокойной, а вот внутри чувствую себя так, словно ношусь взад-вперед, визжа, вопя, исследуя все углы, не в состоянии ни на секунду остановиться. Чтобы подняться наверх и что-то набросить на себя, понадобится слишком много времени, это отнимет у меня драгоценные минуты. Я перевела взгляд на Грегори: он как раз заливал кипяток в смешной чайник, который я подарила ему на прошлое Рождество. Грегори явно уловил в моем взгляде отчаянный вопрос, немой крик о помощи. И поступил, как всегда, красиво.

— Ладно, ладно. — Он развел руками. — Можешь взять мой халат.

И правда, о халате я даже не подумала.

— Спасибо. — Я встала с пола и направилась на кухню.

Он развязал пояс, невозмутимо сбросил халат, протянул его мне и остался в клетчатых тапочках и серебряной цепочке, подаренной мною на сорокалетие в прошлом году. Я хихикнула и взялась за халат, но он крепко держал его, не отдавая. Потом вдруг стал серьезным:

— Не надо, Сэнди. Не ходи на улицу.

— Пожалуйста, Грегори, ну, пожалуйста, — мямлила я и тянула халат.

Мне не хотелось снова заводить привычный спор, в очередной раз повторять по кругу одно и то же, отстаивать свое право, не находить никакого решения, извиняться неизвестно за что и сдерживать обиды, тлеющие под спудом серьезных проблем.

Его лицо сморщилось.

— Послушай, Сэнди, давай вернемся в постель, пожалуйста. Мне через четыре часа вставать.

Я ослабила хватку и посмотрела на него, стоящего передо мной обнаженным и с каким-то особенным выражением лица. Не знаю, что на нем было написано, на этом лице, что светилось в его взгляде, направленном на меня, какая немая мольба — не бросать его, остаться с ним и не уходить, не знаю, что во всем этом было, но я перестала бороться.

Потом окончательно отпустила халат.

— Ладно, — сказала я. — Сдаюсь. Ладно, — повторила я скорее себе самой. — Пошли спать.

Грегори, похоже, испытал одновременно удивление, облегчение и смущение, и все это я прочитала на его лице. Но он решил не углубляться и ни о чем не спросил. Ему не хотелось разрушать хрупкое согласие, рассеивать сон и рисковать оттолкнуть меня снова. Вместо этого он взял меня за руку, и мы поднялись по лестнице обратно в спальню, оставив на полу в прихожей груду моих вещей и косметичку. Впервые я повернулась спиной к проблеме и двинулась в противоположном направлении. По лестнице меня вел Грегори, и в данном случае это было справедливо.

Когда мы улеглись в постель, я положила голову на теплую, мерно дышащую грудь, ощутила, как под щекой бьется его сердце, а дыхание колышет мои волосы. Почувствовала, что меня любят, что я в безопасности и, значит, никогда моя жизнь уже не будет лучше и восхитительнее, чем сейчас. Перед тем как погрузиться в сон, он прошептал мне, чтобы я запомнила это чувство. Тогда я подумала, что он имеет в виду нас, когда мы вместе. Но по мере того как ночь все тянулась и тянулась, а мелочные мысли снова стали одолевать меня, я начала догадываться, что он хотел сказать другое: следовало зафиксировать в памяти чувство, которое я испытала, когда мы уходили из прихожей, и причину, по которой приняли такое решение. Нужно было держаться за эти ощущения, хранить их и возвращаться к ним всякий раз, когда знакомая проблема подымет свою уродливую голову.

Мне так и не удалось поспать этой ночью. Я собиралась всего лишь спуститься по ступенькам и убрать свои вещи. Потом, когда я это сделала, мне захотелось выйти под дождь и поискать свою машину. А уж когда ее не оказалось на месте, я начисто забыла чувство, которое пыталась удержать, пока оставалась в объятиях Грегори и в его постели.

Этим утром он проснулся один, и мне было больно думать, что он вообразил себе, когда ощупал постель и нашел под руками только холодные простыни. Он спокойно спал, веря во сне, что его любимая рядом, а я в это время вернулась в свою холодную комнату и сразу увидела зубную щетку, которая так и лежала нераспакованной на столе. Впервые найденная пропажа не принесла никакого облегчения. При виде щетки я почувствовала себя еще более опустошенной, чем до того. Получалось, что, когда я с Грегори, каждая найденная вещь влечет за собой пропажу чего-то внутри меня. И вот в пять утра я лежала в одиночестве в своей кровати, покинув теплую постель мужчины, которого любила и который любил меня. Мужчины, который не захочет больше меня видеть и расстанется со мной. Мужчины, который после тринадцати лет усердных попыток узнать обо мне все, что заслуживает маломальского интереса, сдастся и откажется иметь со мной дело.

Но для начала я сама сдалась, рассталась с ним и не возвращалась, пока не почувствовала себя слишком одинокой, слишком усталой. Пока мое сердце окончательно не погрузилось в печаль из-за того, что я сама себе внушила, будто множество ничего не значащих встреч с ненужными мне людьми гораздо важнее, чем единственная значащая с единственно нужным. В то утро я повторяла себе, что должна держаться за это чувство, вспоминать, каким безумием было покинуть тепло, чтобы в одиночестве шагать по холоду, и как глупо отказываться от чего-то важного ради пустоты.

Он согласился пустить меня обратно при одном условии. Если я признаю, что у меня проблемы, и буду ежемесячно посещать встречи в группе под названием АЖНИ. Первое, что узнаешь, придя в АЖНИ, — это то, что ты здесь только ради себя, а не ради кого-то еще. То есть ложь с самого начала. Каждый месяц, когда я являлась на очередную встречу, оборачивался еще одним месяцем, проведенным с Грегори, более счастливым Грегори, который радовался тому, что я делаю шаги — всего двенадцать, если быть точной, — к выздоровлению. Речь опять-таки шла о самообмане, так как всем и каждому было ясно, что никаких перемен в моем поведении не наблюдается. В глубине души я знала, что не такая, как остальные мои соратники по АЖНИ. Мне казалось полным абсурдом, что он считает, будто я нахожусь среди себе подобных и так же, как они, соскребаю с себя слой за слоем свои проблемы, часами, до изнеможения очищаю себя, каждый вечер перед сном и столько же утром, перед работой. Или что я — как эта женщина, делающая тонкие надрезы на собственных руках, или как тот мужчина, который ощупывает, нумерует и прячет любой, даже самый незначительный предмет, попавшийся ему на глаза. Я не такая, как они. Мою преданность спутали с навязчивой идеей. А ведь это разные вещи. Я — другая.

Годами я посещала эти встречи, но оставалась все тем же существом двадцати одного года от роду, которое каждую неделю сидело на бетонных ступеньках напротив кабинета доктора Бартона, уперев локти в колени, положив подбородок на сплетенные пальцы и наблюдая за проходящей мимо жизнью, в ожидании момента, когда удастся пересечь улицу.

И всякий раз Грегори делал это за меня, переходил на мою сторону. Теперь я понимаю, что ни разу не пошла ему навстречу. И не думаю, чтобы хоть однажды поблагодарила его.

Но сейчас я говорю «прости меня». Кричу это по тысяче раз в день, в этом месте, откуда он не может услышать меня. Повторяю «спасибо тебе» и «прости меня», снова и снова выкрикиваю эти слова среди деревьев, над горами, заполняю своей любовью озера и посылаю по ветру поцелуи, надеясь, что они долетят до него.

Я приходила на встречи АЖНИ ежемесячно. Потому что, являясь сюда, знала: весь следующий месяц я смогу оставаться с Грегори.

В этом месяце я пропустила встречу.