Там, где ты - Ахерн Сесилия. Страница 9

Так уверенно, будто могут справиться с любыми проблемами, люди обычно выглядят лишь тогда, когда случается что-то плохое.

— Что-нибудь стряслось? Папа улыбнулся:

— Что ты, дорогая! Не волнуйся! Ничего не стряслось…

Когда он это сказал, мамины брови поползли вверх, и я поняла, что она с ним не согласна. Было очевидно, что папа и сам не согласен со своими словами, тем не менее он их произнес. В том, чтобы отправить меня к психотерапевту, не крылось ничего, решительно ничего дурного, однако я знала, что они предпочли бы сами помочь мне. Им хотелось, чтобы мне хватило их ответов на мои вопросы. Я подслушивала их бесконечные споры о методах воздействия на мое поведение. Они вроде бы поддерживали меня всеми известными способами, и вот теперь им пришлось разочароваться в собственных возможностях. Я физически ощущала это разочарование и ненавидела себя за то, что была его причиной.

— Понимаешь, детка, все дело в том, что ты задаешь слишком много вопросов, — пояснил папа.

Я кивнула.

— Ну вот. Мы с мамой… — Он бросил на нее быстрый взгляд, словно ища одобрения, и ее глаза сразу потеплели. — Так вот, мы с мамой нашли человека, с которым ты сможешь обсудить все свои вопросы.

— И этот человек сумеет на них ответить? — Я широко раскрыла глаза и почувствовала, как заколотилось сердце, — неужели все тайны жизни вот-вот раскроются передо мной.

— Надеюсь, что да, моя милая, — подтвердила мама. — Ты с ним поговоришь, и эти вопросы перестанут тебя мучить. Он знает гораздо больше нас обо всем, что тебя беспокоит.

Пришло время засыпать их пулеметной очередью вопросов. Так, палец на спусковой крючок!

— Кто он?

— Мистер Бартон. (Говорит папа.)

— Как его зовут?

— Грегори. (Говорит мама.)

— Где он работает?

— В школе. (Мама.)

— Когда я его увижу?

— В понедельник, после уроков. У вас будет целый час. (Опять мама.)

Она лучше папы выдерживает мои обстрелы. Привыкла к спорам, которые мы ведем, пока папа на работе.

— Он психиатр, правда? — Они никогда не врали мне.

— Да, дорогая. (Это уже папа.)

Думаю, именно в этот момент я возненавидела свое отражение в их глазах, и тогда же мне, к сожалению, перестала нравиться их компания.

Кабинет мистера Бартона представлял собой комнатку размером со стенной шкаф: в ней хватало места как раз для двух кресел. Я выбрала то, что с грязной оливково-серой бархатной обивкой и подлокотниками из темного дерева, а не покрытое коричневым бархатом в пятнах. Оба кресла, похоже, изготовили в сороковые годы и с тех пор ни разу не чистили и не выносили из маленькой комнатки. Крохотное окошко на задней стенке, расположенное очень высоко, позволяло разглядеть только небо. Когда я пришла к мистеру Бартону в первый раз, оно было светлоголубым. Время от времени по нему проплывали облака и затопляли своей белизной все окошко, а потом исчезали из виду.

На стенах висели плакаты со школьниками: они казались счастливыми и сообщали пустой комнате, что говорят «нет» наркотикам и хулиганству, рассказывали, как борются с экзаменационными стрессами, неправильным режимом питания и обидами, давали ясно понять, что достаточно умны и потому у них не может быть проблем с подростковой беременностью — ведь они не занимаются сексом. Впрочем, на случай, если все же вдруг займутся, имелся еще один плакат: на нем те же самые девочка и мальчик объяснили, как использовать презервативы. В общем, святые или типа того. Да и от самой комнаты веяло такой положительностью, что я испугалась, как бы мне ракетой не вылететь из своего кресла. Наверняка всем этим персонажам помог сам мистер Бартон Великолепный.

Я ожидала, что он окажется мудрым старцем с густой седой шевелюрой, с моноклем в глазу и в длинном сюртуке, из кармана которого свешивается цепочка от часов. И что его мозги просто лопаются от знаний, накопленных за долгие годы изучения человеческого разума. Представляла, как встречу укутанного в плащ мудрости западного гуру, который будет говорить загадками и постарается убедить меня в том, что я обладаю огромной внутренней силой.

Когда реальный мистер Бартон вошел в комнату, во мне забурлили смешанные чувства. Любопытная часть моего «я» испытала разочарование, тогда как жившая во мне четырнадцатилетняя девочка затрепетала от немыслимого восторга. Он был скорее Грегори, чем мистер Бартон. Молодой и красивый, сексапильный и соблазнительный. В джинсах и футболке, с модной стрижкой, он выглядел так, будто только сегодня закончил колледж. Я, как обычно, быстренько прикинула в уме: по всей видимости, он ровно вдвое старше меня. Всего несколько лет — и я достигну совершеннолетия, да и школу к тому времени закончу. Я успела распланировать всю свою дальнейшую жизнь еще до того, как он закрыл за собой дверь.

— Привет, Сэнди. — У него был веселый и бодрый голос.

Он пожал мне руку, и я поклялась себе, что оближу ее, как только вернусь домой, и никогда больше не буду мыть. Мистер Бартон сел напротив меня в коричневое бархатное кресло. Готова поспорить: все эти барышни на плакатах просто выдумывали себе проблемы, чтобы иметь предлог явиться к нему в кабинет.

— Надеюсь, тебе удобно в этом авангардном дизайнерском кресле? — Он сморщил нос от отвращения, устраиваясь на сиденье с прорванной сбоку обивкой, из которой торчал поролон.

Я засмеялась. О да, он крут.

— Спасибо, удобно. Я хотела бы знать, что вам рассказал обо мне выбор кресла.

— Ладно, — улыбнулся он. — Твой выбор свидетельствует об одном из двух. Я внимательно слушала.

— Во-первых, о том, что ты не любишь коричневый цвет. Или, во-вторых, о том, что ты любишь зеленый.

— А вот и нет, — улыбнулась я, — мне просто захотелось сесть напротив окна.

— Ага, — подхватил он, — значит, ты — из тех, кого мы в лаборатории называем «сидящими лицом к окну».

— Угу, я одна из таких.

Он секунду поглядывал на меня с любопытством, потом положил на колени ручку и блокнот, а на подлокотник диктофон:

— Не возражаешь, если я буду записывать?

— А зачем?

— Чтоб запомнить все, что ты говоришь. Иногда мне не удается толком понять какую-нибудь деталь, пока я еще раз не прокручу запись разговора.

— Ладно. А зачем тогда ручка и блокнот?

— Чтобы рисовать чертиков. На случай, если мне надоест тебя слушать.

Он нажал кнопку диктофона и назвал сегодняшнюю дату и время.

— Я себя чувствую в ожидании допроса в полицейском участке.

— С тобой такое уже случалось? Я кивнула:

— Когда пропала Дженни-Мэй Батлер, нас всех в школе просили сообщить все, что мы об этом знали. Как быстро мы заговорили о ней. Она бы пришла в восторг от такого внимания.

— Ага, — кивнул он. — Дженни-Мэй была твоей подругой, да?

Я напрягла мозги. Рассматривала висящие на стене плакаты против хулиганства и размышляла, как ответить. Мне не хотелось, сказав «нет», оказаться бесчувственной в глазах этого соблазнительного мужчины, но ведь она не была моей подругой. Дженни-Мэй ненавидела меня. Тем не менее она пропала, и, наверное, мне не следовало плохо говорить о ней, потому что все считают ее ангелом. Мистер Бартон ошибочно принял мое молчание за знак печали, что смутило меня, а следующий вопрос задал таким сочувственным тоном, что я едва не расхохоталась.

— Ты скучаешь по ней?

Я обдумала и эту версию. Вы бы скучали по ежедневной пощечине? Я чуть не задала ему этот вопрос, но, как и раньше, не захотела, чтобы он счел меня бессердечной, и потому не ответила «нет». А то он никогда не влюбится в меня и не заберет из Литрима.

Он наклонился ко мне. Ах, какие синие у него глаза.

— Твои мама с папой говорили, что ты хочешь найти Дженни-Мэй. Это правда?

Ну и дела! Чем дальше, тем больше путаницы. Я помотала головой: ладно, хватит притворяться.

— Мистер Бартон, не хочу показаться жестокой и бесчувственной, потому что, как известно, Дженни-Мэй пропала без вести и все этим опечалены, однако… — Тут я замолчала.