Маг с изъяном - Щепетнов Евгений Владимирович. Страница 8

Первый караван догнал вяло шагающего Илара часа через три, когда тот пыхтел, изнемогая под полуденным солнцем в куртке, любезно предоставленной покойником. Куртка была старой, но крепкой и удивительно теплой – старик явно любил тепло и не пожалел денег на меховую подкладку. Ночью это было бы в самый раз, но теперь, когда солнце било в мир лучами-копьями так, будто старалось спалить все сущее, передвигаться в этой меховой штуке было совершеннейшим мучением. И снять нельзя – тогда в руках тащить, а это тоже противно.

– Эй, с дороги! – рявкнул грубый бас, и замечтавшийся о своей великолепной будущности Илар ойкнул и даже присел под дружный смех дюжих охранников каравана.

Выругал себя, какого демона он так уходит в свои мысли? Этак можно снова получить по башке и следующего раза уже не пережить!

– Не спи, парнишка! – не унимался усатый румяный охранник в высоком коническом шлеме и блестящей кольчуге на покатых плечах. – Так судьбу свою проспишь!

– А какая моя судьба? – с интересом осведомился Илар, невольно ухмыляясь в ответ веселому вояке.

– Твоя судьба? – на миг задумался охранник и внезапно просветлел. – Твоя судьба забраться на телегу, достать свой далир и спеть что-нибудь веселенькое, чтобы ехалось приятнее!

– Да я так-то не против, – пожал плечами Илар, – только мне бы лучше пелось, если бы у тебя нашелся кусок лепешки и фляжка с водой! Особенно фляжка – во рту пересохло от жары, я не то что петь, говорить-то могу с трудом.

– Ничего сложного, – не удивился охранник. – Эй, Сигор, дай парнишке фляжку с водой и пирога! Он нам сейчас петь будет, пусть подкрепится!

Охранник, гарцующий на своем коне возле повозки, расстегнул переметную суму на седле, достал пирожок и ловко метнул его Илару, с трудом подхватившему «снаряд». Следом отправилась фляжка, но ей была уготована более трудная судьба – поваляться в горячей дорожной пыли. Впрочем, от того, что она покаталась по нагретой солнцем земле, ее содержимое не стало ни лучше, ни хуже, и через минуту Илар уже с наслаждением глотал куски пирожка с мясом, запивая теплой, восхитительно вкусной водой, разбавленной кислым соком стура. Пирожок исчез в мгновение ока – папин пирожок, эти пирожки Илар узнал бы и с закрытыми глазами, фляжка наполовину опустела, и жизнь стала гораздо привлекательнее.

Илар забрался на передовую повозку, рядом с сонным возчиком, снисходительно покосившимся на непрошеного соседа, скинул надоевший кожушок, затем вещмешок и с легким трепетом вынул инструмент из чехла.

Проверить его состояние Илар так и не успел и боялся, что тот непригоден для игры – или струны надорваны, или тело инструмента треснуто. Но нет, инструмент сиял на солнце красотой настоящего сокровища, струны были высшего качества – серебряные, изготавливаемые где-то на юге (у них дома на далире были обычные, медные), очень дорогие, звенели они великолепно. Рука Илара привычно обхватила гриф инструмента, пальцы тронули серебро струн, и понеслась баллада – вначале тихо, несмело, потом все громче и громче. И вот уже Илар поет почти в полный голос, перебирая струны, весь отдавшись музыке.

Слова просты, как и всегда в балладах, – любовь, разлука, измена и трагедия, радость и горе. Голос Илара несильный, но приятный, с легкой хрипотцой, вибрирующий, проникающий в самую душу.

Мать всегда ему говорила, что если бы он не был сыном уважаемых родителей, то снискал бы себе славу как музыкант – талант у него несомненный. И добавляла: пусть даже не думает о карьере бродячего музыканта! Позор для потомка древнего рода петь и играть за миску жалкой похлебки! Илар с ней согласен не был, но… возражать не осмеливался во избежание слез и долгих мучительных внушений на тему: «Как неблагодарны дети, не слушающиеся своих добрых, мудрых родителей, знающих, что нужно детям, и направляющих их на правильную стезю».

Когда Илар закончил петь, минуты две все молчали, потом стражник уважительно, без улыбки, сказал:

– Парень, да ты большой музыкант! Никогда бы не подумал – такой молоденький! Великолепно! Ты вообще-то куда направляешься?

Илар на миг запнулся, не решаясь сказать правду, потом все-таки ответил:

– В столицу иду. Хочу найти там себе работу. Я, кроме как играть и петь, ничего не умею.

– Но ты умеешь это делать хорошо! – довольно кивнул стражник. – Слушай, у меня предложение. Давай я поговорю с хозяином – он в пятом фургоне едет, в середине каравана, мужик хороший. Может, и позволит тебе ехать с нами? Мы в столицу едем, металл везем. А ты нам по дороге петь будешь – все веселее. Я командир охраны, Биргаз мое имя. Тебя как звать?

– Я И… Иссар, – запнулся Илар. – Иссар меня звать.

– Иссар так Иссар, – усмехнулся стражник, от которого не ускользнула заминка нового знакомого – так что, Иссар, говорить с хозяином?

– Конечно, – счастливо улыбнулся Илар, – если позволит, я буду вам петь на стоянках, могу рассказывать истории; я много знаю: и про создание Мира, и про битвы богов, и про путешествия на драконах героя Идруна, и про однорога, унесшего молодую деву Шессену, славящуюся своим дурным нравом, – я тыщи историй знаю, не пожалеете! Только у меня еды нет. И денег нет. Так вышло…

– Да ладно, – отмахнулся стражник. – Питаться будешь из нашего котла, небось не объешь. Спать можешь в фургоне, как и все. Можешь подрабатывать, кстати, – в трактирах петь, мы все равно возле трактиров ночевать становимся. Спим только в фургонах, чтобы не обворовали. Шантрапы сейчас всякой столько, что только гляди! Ты, кстати, не воруешь? Смотри, не дай боги, попадешься на воровстве…

– Да ты что… – обиделся Илар. – Я потому и остался без денег, что меня обворовали. Сам терпеть не могу воров и грабителей!

– Вот и хорошо. Я сейчас!

Стражник пришпорил коня, и тот легкой рысью пошел вдоль каравана, к большому светлому фургону под полотняной крышей. Биргаза не было минут пять, и Илар, честно сказать, сильно волновался – вдруг хозяин каравана откажет! Зачем ему незнакомый парень, нахлебник, подозрительный тип с большой дороги?

Действительно – тут, на тракте, всякой шантрапы хватает.

Однако Биргаз вернулся довольным и с ходу сообщил:

– Хозяин согласен! Иди, подойди к нему, он на тебя посмотрит. Заодно и споешь. Оставь тут барахло, никуда не денется, мы следим. Инструмент только возьми.

Илар кивнул и, ловко спрыгнув с колышущейся на неровностях дороги повозки, погромыхивающей по булыжникам тракта, пошел к фургону хозяина.

Караванщик оказался добродушным на вид мужчиной лет пятидесяти, слегка полноватым, когда-то обладавшим иссиня-черной шевелюрой, теперь полуседым, бородатым и курносым – типичный представитель расы торговцев, как черви, пронизавших весь материк из конца в конец. Вся его жизнь проходила в дороге, и он не собирался терпеть лишения и страдать от недостатка комфорта. В его фургоне было все, что нужно для приятного времяпрепровождения – удобные лежанки, плита для разогрева пищи и кипячения воды, куча красивой посуды, а еще – симпатичная молодая жена, приятно улыбавшаяся незнакомцу.

Илар вскочил в фургон, усевшись на скамейку для погонщика, караванщик с интересом посмотрел на него, потом покосился на жену, изогнувшую в хитрой улыбке полные губы:

– Эй, эй, ты чего уставилась на молодого жеребца! Да при живом муже! Как тебя звать, молодое дарование? Иссар? Так? Я Юстан, а это моя похотливая жена Гатруза. Да ладно, не смущайся – шучу! Но на жену не заглядывайся! Не смотри, что я старый и толстый, потому бегаю медленно, все равно догоню, сяду на тебя, ты и помрешь!

Караванщик гулко засмеялся, его жена мило улыбнулась, на вид ей было лет двадцать с небольшим, не более, а Илар покраснел, чем вызвал у караванщика еще больший смех. Отсмеявшись, спросил:

– Ты вправду так хорошо играешь, как сказал Биргаз? Ну-ка, побренчи нам чего-нибудь!

Илар коснулся струн и запел песню про моряка, ушедшего в море и попавшего в плен к разбойникам. Он долго страдал в рабстве, а его любимая ждала, ждала всю жизнь, и, только когда он стал седым и старым, моряка отпустили умирать на родину. И тогда он встретил свою любимую. Девушка так и не вышла замуж, состарилась, ожидая его у околицы деревни, а когда состарившийся на чужбине мужчина пришел, обнял любимую – оба упали мертвыми, их сердца не выдержали и разорвались.