Соавтор неизвестен (СИ) - "Старки". Страница 33

— Ну, всё! Сейчас держись, греководник! Вслед за Давидкой, я первая на очереди! — радостно инициировала первый в их заведении «график отпусков» Борисовна. — Сегодня же дам добро на путёвку в Турцию! Пусть только попробует не отпустить.

— Натравим на него Давидкиного писателя! — поддержал оптимизм Ник. — Думаю, если бы не Серёга, то хрен бы Дейв деньки получил.

Это правда. Факаидис упёрся рогом, отпускать работника не хотел, тем более «в самый сезон». Как будто для пива в Москве есть какой-то особый сезон. Сначала он просто бегал от рыжего официанта, не говорил ни «да», ни «нет». Партизанил. Тогда и пожаловал Сергей. Чем уж там он угрожал ресторатору, неизвестно, но результат отменный: три недели типа оплачиваемого отпуска.

Только после этого Давид проникся предчувствием встречи с родным городом. Стал раздражительным. Срывался на Сергее: ни с того ни с сего на пустом месте устраивал ссоры, и даже пытался выгнать сожителя вон. Навсегда! Совсем! Адье! Но Сергей старше и мудрее, терпел, извинялся ни за что, молчал и, конечно, никуда не уходил. Потом он принёс билеты на поезд до С. И ночью Давид выдохнул ему в ухо, сознавшись: «Боюсь!»

Билеты были в разных вагонах, так велел сделать Семён. Он вообще не считал эту поездку хорошим решением. Увещевал: вместе по городу не ходить, Давида поселить в гостинице, а не в отчем доме Безуглых, у матери. Сергей слушал и кивал головой:

— Знаю, знаю… Я как бы профессионал. А ты своим героям советы давай!

Все меры конспирации от всяческих коварных незримых врагов были соблюдены. Давид и Сергей встречались только в тамбуре, курили, болтали и коротко целовались «до следующего перекура».

Когда Давид вышел из вагона и ступил на перрон родного города, он почувствовал себя Эдмоном Дантесом, который вернулся во Францию крушить злодеев. Набрал в лёгкие побольше знакомого липового воздуха напополам с мазутным ароматом и направился сквозь вокзал в город. Сначала в гостиницу «Волга», где был забронирован одноместный стандартный номер, а потом, оставив сумку, гулять по городу. Сергею, уехавшему к маме, наврал по телефону, что лёг спать.

Давид прошёл по длинной улице, параллельной набережной. Свернул в переулок к своей школе. Стоит, и даже цвет фасада не поменяли, только на асфальтовой площадке перед зданием появилось множество надписей, сделанных выпускниками: «Мы вас любим! Будем помнить!» Похожи на траурные эпитафии. Потом отправился на набережную, посидел в знакомом открытом кафе, которое летом всегда оккупирует пластиковыми стульчиками часть тротуара, мешая мамочкам прогуливаться с колясками. Зашёл на речной вокзал. Там он и увидел плакаты «Все на выборы». Осенью выбирают нового мэра. Давид даже рот открыл от неожиданности: на плакате фотография Андрона. «Преемственность и молодость», — оптимистично гласил слоган. Давид подошёл ближе к стенду. «Я не обещаю чудес. Я обещаю рабочие места. Я не обещаю праздников. Я обещаю, что будет труд и созидание. Я реалист и готов осуществлять реальную политику». Давид минут десять стоял у стенда. Рядом остановился толстый мужик с чемоданом на колёсиках, тоже стал читать — видимо, от нечего делать.

— М-да… — философски высказался мужик. — Лет тридцать парню. Отзажигался, захотелось сурьёзу.

— А он зажигал? — подключился к разговору Давид.

— Ха! Конечно! Его ж батя мэр бывший! Не этот, который щас, а тот, который был до него. Вечный был мэр. Сыночек куролесил — будь здоров! Но четыре года назад батяньку переизбрали, Андрон бизнесом занялся, объездную дорогу построил. Они с одним местным авторитетом все остановки в городе переделали, построили гигантский торговый центр. Ходят слухи, что и машиностроительный завод он прибрал в свои руки, в Москве связями обзавёлся, на Урале акции какого-то суперпредприятия приобрёл. Новый-то мэр тютя тютей, свадебный генерал: только на церемониях отсвечивает, да на фуршетах жрёт. Вот сейчас все на Горинова смотрят, как на перспективного, молодого, делового и борзого.

— Думаете, изберут?

— Чёрт те знает! — почесал пузо мужик. — Конкурентов-то у него стоящих нет. Разве только что Архаров.

— Архаров? — Давид даже подпрыгнул. — Илья?

— Ты что? Илья совсем зелёный! Отец его. Он и есть тот самый авторитет, что с Гориновым сотрудничал. Сильный мужик, знающий, не погремушка. Но беспартийный! Да и слухи о нём нехорошие, что дел за ним много, у-го-лов-ных! Хотя за кем их нет? — опять философски изрёк местный политобозреватель.

— А вы за кого будете голосовать? — робко спросил Давид. Мужик насторожённо покосился.

— А ни за кого! Делать мне, что ли, нечего, как голосовать? Без меня решат!

— Ну-ну… — Давид не хотел продолжать разговор, развернулся и пошёл вон.

Успел съездить в свой бывший двор, поглазеть на окна родительской квартиры. Там на родной балкон вдруг вышла тётка и стала развешивать бельё. Из подъезда выперся лохматый парень. Давид его сразу узнал и чуть не окликнул. Это его сосед Витька. Совсем не изменился, кажется только, что ещё больше похудел. Витька равнодушно посмотрел на незнакомца и уселся в бордовую «девятку», которая уже через несколько секунд исчезла, оставив противный запах некачественного бензина.

Уже совсем вечером Давид встретился с Сергеем в центре, они пошли в кино в полупустой зал. Вместо просмотра фантастического боевика они шептались на последнем ряду, подальше от малочисленных зрителей. Сергей рассказал, что был у Горинова и сказал нанимателю, что «подозреваемый» рыжий официант, оказался не «тем, кого мы ищем». Горинов слушал молча и не задал ни одного вопроса, велел искать дальше, но и не упускать из виду этого «рыжего парня». Назавтра они договорились идти на кладбище. Утром. Как положено. Утром. Так правильно, считал Давид. Утром так утром. Сергей не стал спорить.

Встретились у Троицкого собора. Поехали на общественном транспорте. Уже перед входом на Воскресенское кладбище около кирпичной арки Сергей придержал бледного парня за локоть и сказал:

— Давид, там всё заросло. Ты ничего не прибирай, не вырывай траву, не оставляй ничего. Горинов распорядился докладывать ему, если на этой могиле будут какие-либо изменения.

— Серёж, я к маме иду… И пошёл Горинов на хуй, я оставлю цветы. Он же всё равно узнает, что я жив, что я дышу и люблю.

— Давид, но… — но Сергей не удержал. Парень ринулся к бабусе, что продавала букетики нарциссов перед входом.

Несмотря на то что на кладбище он был пять лет назад, ориентировался здесь Давид очень хорошо. Идти нужно было далеко, через всё кладбище к западному выходу. Мёртвые фотокарточки насторожённо пялились на странную парочку: рыжего, бледного парня с решительным лицом и здорового мужчину, который шёл, оглядываясь, не доверяя даже упокоенным под разнокалиберными плитами.

Когда дошли до развилки основной дорожки около небольшой берёзовой рощицы, что даже при ветре не шелестела в угоду кладбищенской тишине, Давид вдруг остановился.

— Серёж… Прости, но я пойду один. Подожди меня здесь и пойми. Я недолго.

— Но…

— Никаких «но». Я хочу побыть один.

Сергею пришлось согласиться. Перечить этим глазам невозможно.

— Иди. Я здесь побуду.

Давид похлопал ободряюще напарника по плечу и свернул на извилистую тропинку, что уводила всё дальше и дальше, мимо разных лиц, мимо грязных венков и формальных слов на лентах, мимо старых и юных. И Сергей остался на дороге, ему вдруг показалось, что все мёртвые сговорились и не пускают его дальше, там единоличная зона слёз Давида. Пусть идёт.

И Давид шёл. Он не сразу узнал участок своих родителей. Так всё заросло. Проржавевшая ограда обросла зарослями колючего, злого шиповника, плит было не видно, их скрывала пожухлая листва, мох и выпяченная трава. Маленькая рябина, посаженная бабушкой на девятый день после похорон, превратилась в деревце и уныло склонялась над двумя прижавшимися друг к другу обелисками. Давид отогнул ржавую проволоку на калиточке и с трудом открыл её. Пришёл к родителям. Не плакал. Приблизился к памятникам и рукой оборвал траву, убрал листья, обломал рябиновые ветки, которые скрывали фотографии на эмалированных овалах.