Алая королева - Авеярд Виктория. Страница 4

Мама трудилась у плиты, помешивая в кастрюле какое-то варево. Папа сидел в инвалидном кресле и наблюдал за ней. Гиза вышивала, сидя за столом, нечто красивое, изысканное, такое, что выше моего понимания.

— Я дома, — сказала я, ни к кому конкретно не обращаясь.

Папа махнул мне рукой, мама кивнула, а Гиза не оторвала взгляда от шелка.

Я швырнула на стол сумку с украденными мной сегодня вещами. Я постаралась, чтобы монеты звякнули как можно звонче.

— Думаю, я добыла достаточно для покупки торта к папиному дню рождения. А еще хватит на батарейки до конца месяца.

Гиза, взглянув на сумку, презрительно скривилась. Ей исполнилось всего лишь четырнадцать лет, но девочка была резка не по годам.

— Наступит день, и придут люди, которые заберут все, что у тебя есть.

— Зависть тебя не красит, Гиза, — сделала я сестре замечание, а затем погладила ее по голове.

Ее руки взметнулись к идеально уложенному узлу блестящих рыжих волос.

Я с раннего детства завидовала ее волосам, хотя ни разу этого сестре не говорила. Волосы Гизы горели жарким пламенем, а мои отличались тем невыразительным оттенком, который у нас называют «речной коричневый». У корня они почти коричневые, а на кончиках становятся безжизненно блеклыми. Мне всегда казалось, что всему виной тяготы жизни в Сваях. Именно жизненные невзгоды высасывают из нас силы. Большинство женщин предпочитают стричься коротко, чтобы не видны были седоватые кончики, но я не из таких. Я предпочитаю, чтобы даже мои волосы свидетельствовали о том, что наша жизнь не должна быть такой невыносимой…

— Я тебе не завидую, — рассердившись, заявила Гиза и возвратилась к своей вышивке.

Я увидела огненно-алые, очень красивые цветы, вышиваемые стежок за стежком на черном, как нефть, шелке.

— Красиво, Гиза.

Я провела пальцами по цветку, изумляясь мягкости ткани. Сестра подняла голову и улыбнулась, демонстрируя ровные зубы. Хотя мы часто ссорились, Гиза никогда не забывала, что я ее старшая сестра.

«Все знают, что я завистлива, Гиза. Единственное, на что я способна, — красть у тех, кто преуспел в этой жизни».

Когда Гиза окончит обучение у белошвейки, она сможет открыть свою собственную мастерскую. Серебряные отовсюду будут съезжаться и щедро платить за одежду, носовые платки и флаги. Гиза достигнет того, что доступно лишь немногим из красных. Она будет жить вполне вольготно, сможет помогать нашим родителям и со временем наверняка ухитрится предоставить мне и братьям какую-никакую работу для того, чтобы мы смогли вернуться с войны домой. Наступит день, и Гиза спасет нас… И все благодаря игле и нитке…

— Небо и земля, девочки мои, — тихо произнесла мама.

Никого обидеть она не хотела. Мама просто констатировала факт. Гиза — умница, трудяга и красавица, а я, как, смягчая оценки, заявляет мама, немного грубовата. Я являюсь темной стороной Гизы. Единственное, что нас объединяет, — серьги и память о братьях.

Папа шумно сопел, сидя в углу, и время от времени стучал кулаком в свою грудь. Ничего необычного в его поведении нет, поскольку у папы всего лишь одно здоровое легкое. К счастью, лекарь красных его спас, заменив поврежденное легкое устройством, которое «дышало» ненамного хуже настоящего легкого. Это устройство придумали не серебряные. Им оно просто не нужно. У них — свои лекари, которые не тратят время на красных, даже не работают на передовой, спасая солдатам жизни. Большинство лекарей серебряных живут в больших городах, где они продлевают жизнь древним серебряным, лечат печень, разрушенную алкоголем, и тому подобное. Красным приходится иметь дело с подпольным рынком технологий и изобретений, создаваемых ради того, чтобы спасать нам жизни. Кое-что оказывается неэффективным, кое-что — вообще ни на что не годится, но кусок тикающего металла в груди папы спас ему жизнь. Я иногда прислушиваюсь к этому тихому тиканью, поддерживающему в папе жизнь.

— Я и без торта обойдусь.

— Чего бы тебе хотелось, папа? Может, новые часы или…

— Мара!

Прежде чем очередная война разразилась бы в доме Барроу, мама сняла с плиты свое варево и сказала:

— Кушать подано.

Она поставила кастрюлю на стол. Меня обдало волной не особо аппетитного запаха.

— Пахнет вкусно, мама, — соврала Гиза.

Папа, не настолько тактичный, только скривил губы.

Не желая никого обижать, я с трудом запихнула в себя тушеное месиво. Как ни странно, но в этот раз мамина стряпня оказалась не особо плохой.

— Ты поперчила тем перцем, который я тебе принесла?

Вместо того чтобы кивнуть головой, улыбнуться и сказать спасибо дочери, мама лишь покраснела и ничего не ответила. Она знала, что перец ворованный, как и все, что я приношу в дом.

Гиза оторвала взгляд от своей тарелки, понимая, о чем идет речь.

Вы можете подумать, что я уже свыклась с подобного рода отношением, но на самом деле их осуждение каждый раз болью отзывалось в моем сердце.

Печально вздохнув, мама закрыла лицо руками.

— Мара! Ты знаешь, что я очень ценю твою заботу, но мне бы хотелось…

— Чтобы я больше была похожа на Гизу, — закончила я за нее.

Мама отрицательно покачала головой. Очередная ложь.

— Нет, конечно же нет. Я не то имею в виду.

— Ладно. Я просто хочу вам чем-то помочь, прежде чем мне придется вас покинуть.

Я уверена была, что горечь, терзающая мне душу, слышится в каждом произнесенном мною слове, как бы сильно я ни сдерживалась. Впрочем, всякое упоминание о том, что мне придется идти на войну, способно было тотчас же угомонить всех в нашем доме. Умолк даже свист, исходящий из груди папы. Мама повернула голову в мою сторону. Щеки ее покраснели. Она явно рассердилась. Под столом сестра сжала мою руку в своей.

— Я понимаю, что все, что ты делаешь, ты совершаешь исходя из лучших побуждений, — тихо произнесла мама.

Видно было, что маме это далось с трудом, но ее слова меня успокоили.

Я замолчала и кивнула.

А потом Гиза встрепенулась.

— Ой! Я почти позабыла! Я зашла на почту, когда возвращалась из Саммертона. Вот письмо от Шейда!

В доме словно бомба разорвалась. Мама и папа потянулись за грязным конвертом, который Гиза вытащила из кармана своего жакета. Я им не мешала. Никто из них грамоте не обучался. Пусть полюбуются конвертом.

Папа обнюхал конверт, желая уловить, чем он пахнет.

— Пахнет сосновой живицей, а не дымом. Это хорошо. Значит, он сейчас далеко от Чоука.

Все мы почувствовали большое облегчение. Чоук был разбомбленной полоской земли, соединяющей Норту с Озерным краем. Именно там почти постоянно пылал костер войны. Большая часть жизни солдата проходила в окопах. Там на него сыпались бомбы и снаряды. Время от времени его бросали в убийственные атаки, заканчивающиеся общей резней. Остальная граница проходила по озеру, а за ним на севере простиралась тундра, слишком холодное место для того, чтобы воевать. Папу ранили в Чоуке много лет назад. Бомба тогда угодила прямиком в ряды его подразделения. За прошедшие с момента первых вооруженных столкновений десятилетия это место настолько изрыто взрывами снарядов и бомб, что там ничего не растет, а в воздухе постоянно висит пыль и реет дым. Короче говоря, в Чоуке все серо и мертво, как после войны.

Наконец родители передали мне письмо. Я с нетерпением распечатала конверт. Мне очень хотелось получить от Шейда весточку, но в то же время я страшилась того, о чем он может написать.

— Дорогая семья! Я жив, как вы можете уже догадаться.

Я и папа рассмеялись. Даже Гиза улыбнулась. А вот маму шутка Шейда не порадовала.

— Нас отвели с передовой. У папы хороший нюх, поэтому, мне кажется, он об этом уже догадался. Я рад вернуться в базовый лагерь. Здесь, как только рассветает, остаются одни красные. Прямо-таки красный рассвет, когда мы встанем все вместе. Даже серебряных из офицеров почти не встретишь. Без дыма, как в Чоуке, можно по утрам наблюдать за тем, как встает солнце. Жаль, но долго я в тылу не пробуду. Командование планирует отправить нас обратно на озеро. Нас припишут к новому военному кораблю. Здесь я встретил военврача из подразделения, в котором служит Трами. Она сказала, что с ним все в порядке. Получил осколок, когда его подразделение выводилось из Чоука. Теперь он идет на поправку. Никакой инфекции, никаких серьезных повреждений.