Преданная - Рот Вероника. Страница 28

Она останавливается перед дверью в лабораторию, чтобы открыть ее с помощью своего значка. Проходим в темный кабинет, где Дэвид дал мне записи моей матери. Мэтью уткнулся носом в экран компьютера, его глаза прищурены. Он нас едва замечает.

А мне одновременно хочется плакать и смеяться. Молча сажусь в кресло около пустого стола. Папа был тяжелым человеком. Но хорошим.

— Твой отец хотел уйти от эрудитов, а твоя мать не хотела присоединяться к ним, невзирая на то, что именно в этом заключалась ее миссия. Гораздо важнее для нее было быть рядом с Эндрю, и они вместе выбрали альтруистов, — Зоя вновь делает паузу. — Это вызвало раскол между Натали и Дэвидом. В конце концов, он извинился, но сообщил, что больше не может с ней переписываться. Не знаю почему. После ее отчеты стали очень короткими. Потому-то их нет в твоем журнале.

— Но ведь она могла выполнять свою миссию, будучи во фракции альтруистов.

— Да. И еще — она была гораздо счастливее там, если бы стала эрудитом, — говорит Зоя. — Конечно, в каком-то смысле, альтруисты оказались не лучшим вариантом. Нет никакой возможности избежать всех последствий. Даже руководство альтруистов было испорчено ими.

— Вы говорите о Маркусе? — хмурюсь я. — Но Маркус — дивергент. У него нет генетических повреждений.

— Человек, живущий среди людей с генетическими повреждениями, волей-неволей начинает вести себя так же, как они, — отвечает Зоя. — Мэтью, Дэвид хочет встретиться с твоим руководителем, чтобы обсудить одну из разработок по сывороткам. Последний раз Алан не смог сообщить нужную информацию. Мэтью, пожалуйста, зайди к Дэвиду.

— Конечно, — бормочет Мэтью, не отрываясь от компьютера.

— Прекрасно. Мне пора. Надеюсь, что ответила на твой вопрос, Трис, — она улыбается мне и покидает комнату.

Я не шевелюсь. Маркус — дивергент, то есть «ГЧ», как и я. Не думаю, что он мог стать плохим человеком только потому, что находился среди генетически поврежденных. Ведь и я была среди таких. И Юрайя. И моя мать. Но никто из нас не кидался с кулаками на своих близких.

— В ее объяснениях имеется несколько слабых мест, не так ли? — спрашивает Мэтью.

— Ага.

— Некоторые люди готовы все валить на генетические нарушения, — говорит он. — Это легче принять, чем правду. Но знаний пока недостаточно.

— Каждый человек находит для себя виноватого. Для моего отца это были эрудиты.

— Кстати, они мои любимчики, — слегка улыбается Мэтью.

— В самом деле? — напрягаюсь я. — Почему?

— Я не знаю. Наверное, потому, что я с ними во многом согласен. Если каждый постарается как можно больше заботиться об окружающем нас мире, проблем будет гораздо меньше.

— А я всю жизнь их боялась, — признаюсь я. — Мой отец ненавидел эрудитов, и я от него это переняла. Только теперь я начинаю понимать, что он был неправ. Или просто предвзят.

— Неправ в отношении эрудитов или в том, что научил тебя их ненавидеть?

— И в том, и в этом, — пожимаю я плечами. — Кое-кто из эрудитов помогал мне, даже когда я не просила их о помощи.

Уилл, Фернандо, Кара… Они все — из эрудитов и, вместе с тем, одни из лучших людей, которых я только знала. Пусть даже недолго.

— Они слишком зациклены на том, чтобы сделать мир лучше, — возражаю я. — То, что сотворила Джанин, не имеет ничего общего с жаждой знаний. Она жаждала власти, по словам моего отца. И она получила по заслугам. А лихачи, наверное, хоть что-то соображали.

— Есть такое выражение, — парирует Мэтью, — «Знание — сила». Когда у тебя есть сила и власть, ты можешь либо творить зло, как Джанин, а можешь — добро, как мы. Сама по себе власть злом не является.

— А я с детства привыкла относиться с подозрением как к первому, так и ко второму, — сообщаю я. — Альтруисты считают, власть может быть доверена только тем людям, которым она не нужна.

— Да, — соглашается Мэтью, — но не пора ли отбросить старые подозрения?

Он встает из-за стола и достает книгу, — толстую, потертую с загнувшимися уголками. На обложке напечатано: «Биология человека».

— Здесь, конечно, самые основы, но они помогли мне кое в чем разобраться, — продолжает он. — Удивительно быть непознанной частью сложнейшего биологического механизма и иметь потенциал для исследования себя самого. Наша способность познавать себя и мир — самое беспрецедентное, что произошло за всю историю эволюции, именно она и делает нас людьми.

Он протягивает мне книгу и возвращается к компьютеру.

Смотрю на изношенную обложку, перелистываю страницы. Значит, тут кроется прекрасная тайна? Наверное, если я прочту книгу, смогу что-нибудь понять. И таким образом, почувствовую себя частью чего-то неизмеримо большего и древнего, чем я сама.

— Спасибо тебе, — благодарю я Мэтью.

Он вернул мне то, что я потеряла.

В холле отеля пахнет хлоркой и лимоном. Сочетание запахов безумно раздражает мои ноздри. Прохожу мимо комнатного растения с ярким цветком среди глянцевитой листвы и направляюсь к нашей комнате. Протираю экран планшета подолом рубашки.

Калеб сидит один, его волосы взъерошены, а глаза опухли со сна. Я швыряю книгу по биологии на кровать, он растерянно моргает. Внутри меня все сжимается от боли, и я сильнее прижимаю к груди планшет с маминым дневником. Он — тоже ее сын. У него есть право прочитать это.

— Если тебе есть что сказать, — ворчит он, — не молчи.

— Мама жила здесь, — я произношу слова слишком громко и быстро, как будто избавляюсь от груза. — Она родилась на Окраине, но они привезли ее сюда, и она прожила в Бюро пару лет, а затем отправилась в наш город, чтобы остановить убийства дивергентов эрудитами.

Калеб продолжает моргать. Боясь, что потеряю решимость, быстро протягиваю ему планшет.

— Здесь находятся ее файлы.

Он хватает планшет. Он очень вырос и гораздо выше, чем я. А раньше все было наоборот. В детстве я не чувствовала, что хуже, глупее или трусливее, чем он.

— И как давно ты об этом узнала? — спрашивает он, прищурившись.

— Какая тебе разница? — бросаю я и отступаю на шаг.

Он вытирает экран рукавом и быстро точными движениями открывает первую запись. Я жду, что он сядет, начнет читать, но он глубоко вздыхает.

— Мне тоже надо кое-что тебе показать, Трис. Это касается Эдит Прайор.

Ее имя, а вовсе не вновь возникшая привязанность к Калебу, тянет меня за ним. Он ведет меня по коридору, мы пару раз сворачиваем и, наконец, заходим в узкую комнату.

На стенах — полки с книгами в одинаковых серо-голубых обложках. Они толстые и тяжелые, как словари. Посередине — деревянный стол с задвинутыми стульями. Калеб щелкает выключателем, и бледный свет озаряет помещение, напоминающее мне штаб-квартиру эрудитов.

— Я провел тут много времени, — объясняет он. — Это — хранилище записей. Есть данные по эксперименту в Чикаго.

Калеб идет вдоль полок, ведя рукой по книжным корешкам, достает один из томов, кладет его на стол и раскрывает. Внутри — сплошной убористый текст с картинками.

— Почему они не перенесут информацию в компьютер?

— Полагаю, для большей безопасности, — произносит он. — Данные имеют свойство уходить из-под контроля, а вот бумагу всегда можно уничтожить и избавиться от опасных документов. Поэтому иногда надежнее хранить их в печатной форме.

Его пальцы проворно листают страницы, а зеленые глаза пробегают по строчкам, пока он ищет нужное место. Я вспоминаю, как брат скрывал наклонности эрудита, пряча книги между спинкой кровати и стеной в нашем доме. Пока не уронил свою кровь в воды эрудитов в день Церемонии Выбора. Да… он прирожденный лжец, верный лишь самому себе.

Меня снова начинает тошнить от Калеба. Я с трудом могу находиться с ним наедине в комнате, заваленной книгами.

— Ага, — восклицает он.

Я читаю что-то вроде копии договора, написанного от руки: