Острые предметы - Флинн Гиллиан. Страница 49

Джеки взяла таблетки одну за другой, по размеру, от самой большой до самой маленькой, раскрошила их на батончик и проглотила. Ее грудь была усеяна фантиками, губа по-прежнему в томатном соке, зубы в густой карамельной начинке. От тепла моих ладоней ее ноги начали потеть.

– Извини. Ты права, – сказала я. – Но как ты думаешь, может быть, она… нездорова?

Джеки перестала жевать, положила свою ладонь на мою и глубоко вздохнула.

– Дай я наконец скажу это вслух, ведь я об этом думала так долго. А мысли у меня в голове задерживаются не всегда – иногда ускользают, как рыба из рук. – Она приподнялась и сжала мне руку. – Адора губит тебя, и если ты ей этого не позволишь, тебе же будет хуже. Посмотри, что происходит с Эммой. Вспомни, что было с Мэриан.

«Да». У меня под грудью стало пощипывать «бежать».

– Значит, ты думаешь… – подсказала я.

«Скажи как есть».

– Я думаю, что она больна, причем ее болезнь заразна, – прошептала Джеки. Ее руки дрожали так, что лед в бокале зазвенел. – И еще я думаю, что тебе, моя милая, пора уезжать.

– Извини, не хотела злоупотреблять твоим гостеприимством.

– Я имела в виду, уезжать из Уинд-Гапа. Здесь тебе оставаться опасно.

Не прошло и минуты, как я вышла из дома Джеки, оставив ее смотреть на собственное лицо, хищно улыбающееся с фотографии над каминной полкой.

Глава четырнадцатая

Я едва не упала, спускаясь с крыльца дома Джеки на дрожащих ногах. Сзади во дворе ее сыновья пели гимн футбольной команды школы имени Калхуна. Я заехала за угол, остановилась под тутовыми деревьями и опустила голову на руль.

Действительно ли моя мама много болела в детстве? А Мэриан? А Эмма, а я? Иногда я думаю, что в каждой женщине сидит болезнь, которая только и ждет подходящего момента, чтобы проявиться. За свою жизнь я знала много больных женщин. Неизлечимо, хронически больных. С расстроенным здоровьем. Конечно, мужчины тоже болеют: у них хрустят кости, болят спины, им делают операции – удаляют гланды, ставят искусственное бедро. Женщины болеют иначе – они изнашиваются. Что неудивительно, если учесть, сколько через них проходит инородных тел. Тампоны и гинекологические зеркала. Пенисы, пальцы, вибраторы и прочее – между ног, в заднее отверстие, в рот. Мужчины ведь любят вставлять в женщин разные вещи? Огурцы, бананы, бутылки, бусы, фломастер, кулак. Один мужик хотел вставить в меня портативный приемник. Я отказалась.

Одна слабее другой. Что правда, а что ложь? Может быть, Эмма болела по-настоящему и нуждалась в мамином лекарстве? Или она болела от самого лекарства? От маминой ли голубой таблетки мне стало так плохо или без нее было бы только хуже?

Не осталась ли Мэриан жить, если бы у нее была другая мать?

Стоило бы позвонить Ричарду, но мне нечего было ему сказать. Страшно подумать – я оказалась права. Жить не хочется. Я проехала мимо маминого дома и двинулась на восток, к свиноферме, потом остановилась возле бара «У Хилы», здания без окон, внушающего доверие: здесь любой, кто узнает дочь хозяйки, благоразумно оставит ее в покое и даст подумать о своем.

В баре пахло свиной кровью и мочой; даже попкорн в мисочках на барной стойке пропах сырым мясом. Двое усатых хмурых мужчин в бейсбольных кепках и кожаных куртках подняли головы и тут же опустили их к своим кружкам пива. Бармен молча налил мне бурбона. Из колонок тихо звучала песня Кэрол Кинг. Налив мне второй стакан, бармен, показав куда-то за моей спиной, спросил: «Вы не его ищете?»

В единственной в баре кабинке сидел Джон Кин, сгорбившись над своим стаканом и ковыряя расщепленный край стола. Его светлая кожа была в розовых пятнах от алкоголя, и, судя по мокрым губам и тому, как он цокал языком, я поняла, что его уже рвало. Взяв стакан, я пошла в кабинку и молча села напротив него. Он улыбнулся, взял меня за руку через стол.

– Привет, Камилла. Как дела? Вы такая миленькая, чистая. – Он посмотрел по сторонам. – А здесь… здесь так грязно.

– Я ничего, в порядке. А вы, Джон?

– О, просто прекрасно, конечно. Сестру убили, меня скоро арестуют, а моя девушка, которая липла ко мне как банный лист, все время, пока я живу в этом дрянном городишке, считает, что теперь я для нее не подарок. Хотя это меня не очень огорчает. Она хорошая, но не…

– Не очень интересная, – предположила я.

– Да. Да. Я собирался с ней расстаться еще до того, как убили Натали. А теперь не могу.

Расстался бы он с ней сейчас – и все в городе, включая Ричарда, сразу навострили бы уши. «Что это значит? Как это доказывает его вину?»

– К родителям я не вернусь, – пробормотал он. – Я скорее пойду в этот чертов лес и убью себя, чем буду жить среди вещей Натали.

– Я вас не виню.

Он взял солонку и стал посыпать солью стол.

– По-моему, вы одна это понимаете, – сказал он, – что такое потерять сестру и когда при этом от тебя еще ждут, что ты спокойно переживешь случившееся. У вас это получилось? – Он произнес фразу с такой горечью, что я бы не удивилась, если бы его язык оказался желтым.

– От такого горя оправиться невозможно, – ответила я, – оно проникает в кровь. Меня оно погубило.

Произнеся это вслух, я почувствовала облегчение.

– Почему всех удивляет то, что я горюю по Натали? – Джон уронил солонку, которая со звоном покатилась по полу. Бармен бросил на него недовольный взгляд. Я подняла солонку, поставила рядом с собой, бросила две щепотки соли через плечо, на счастье для каждого из нас.

– Наверное, люди считают, что молодому легче смириться с потерей близкого, – сказала я. – Тем более вы юноша. Мальчики обычно не особо чувствительны.

Он фыркнул.

– Родители дали мне книгу о том, как пережить смерть близкого человека. Под названием «Мужчина в трауре». Там сказано, что иногда нужно отойти от моральных устоев, просто отвергнуть их. Мужчине это может помочь. Я попробовал – в течение часа внушал себе, что мне все равно. И сначала действительно мне было все равно, но очень недолго. Я сидел в своем фургоне у Мередит и думал… о всякой ерунде. Просто смотрел из окна на кусочек голубого неба и твердил: «Все нормально, все в порядке, все хорошо». Как мальчишка. А потом, когда перестал, понял, что мне уже никогда не будет ни нормально, ни хорошо. Даже если поймают того, кто это сделал. Не знаю, почему все говорят, что нам станет легче, когда кого-то арестуют. А теперь, похоже, этим кем-то стану я. – Он хрипло рассмеялся и покачал головой. – Какой абсурд.

Потом неожиданно спросил:

– Давайте выпьем еще, вместе?

Он качался, уже сильно пьяный, но я не стану мешать товарищу по несчастью впадать в забытье. В некоторых случаях это желание наиболее оправданно. Всегда считала, что надо обладать жестким сердцем, чтобы трезво и ясно смотреть на вещи. Я выпила еще один стакан у барной стойки, чтобы догнать Джона, потом вернулась с двумя стаканами бурбона. Себе взяла двойной.

– Похоже, что убийца выбрал в Уинд-Гапе двух девочек с характером и их истребил, – сказал Джон, отпил виски. – Как ты думаешь, наши сестры могли бы дружить?

Представить себе, что они обе живы, при этом Мэриан не становится старше…

– Нет, – сказала я и вдруг засмеялась.

Он тоже засмеялся.

– Значит, твоя покойная сестра слишком хороша для моей?

Мы снова рассмеялись, но скоро помрачнели опять. Я уже начала пьянеть.

– Я не убивал Натали, – прошептал он.

– Знаю.

Он взял мою руку в свою, накрыл ее другой.

– У нее были ногти накрашены. Когда ее нашли. Убийца накрасил ей ногти, – пробормотал он.

– Может быть, она сама.

– Натали этого не любила. Она даже причесывалась с боем.

Несколько минут мы молчали. После Кэрол Кинг запела Карли Саймон. Хороший репертуар в баре для мясников.

– Ты такая красивая, – сказал Джон.

– Ты тоже.

На парковке Джон стал возиться с ключами и с легкостью отдал их мне, когда я сказала, что для водителя он слишком набрался. Хотя сама была не намного лучше. В голове стоял туман. Я повезла его к дому Мередит, но, когда мы почти приехали, он покачал головой и попросил отвезти его в мотель за городом. Тот самый, в котором я остановилась по пути сюда, готовясь к нелегкой встрече с Уинд-Гапом.