Сокол и Ласточка - Акунин Борис. Страница 29

Мы прошли на квартердек, откуда вниз вела грязноватая лестница (ещё один верный признак не слишком примерного порядка на борту).

Папаша Пом на ходу рассказывал:

— «Ласточка» наша — птичка-невеличка, всего 250 тонн. Кого надо, догонит, от кого надо упорхнёт. А если что, в обиду себя не даст. Главный канонир у нас хват, каронады из шведского чугуна, и пушки тоже самые лучшие, не какие-нибудь железные — бронзовые.

— Велика ли команда? — опасливо спросила Летиция, наверное, прикидывая, скольких пациентов ей придётся пользовать.

— Не особо. На абордаж мы никого брать не собираемся. Кто напугается и спустит флаг — тот наш. А кто заерепенится и начнёт отстреливаться, пусть катится к чёрту. В плавание пойдут шесть офицеров, трое «сухопутов», да кубричного народу сорок две души. Ребята все ловкие — десять марсовых, шестеро ноковых, — похвастался Кербиан.

Девочка моргнула. Откуда ей знать, что марсовые матросы, кто работает на верхушке мачты, да ноковые (эти и вовсе добираются до кончиков рей) — цвет и костяк команды. Из сорока двух матросов шестнадцать мачтовых — очень недурно. «Сухопуты» — это, надо полагать, врач со священником и адмиралтейский писец.

— Вообще же, — понизил голос штурман и оглянулся, — команда на «Ласточке» особенная. Чуть не треть приходится нашему капитану роднёй, остальные соседи или давние приятели. Рука руку моет. Посторонних не жалуют. До сих пор чужаками тут были я да писец. Теперь прибавитесь вы с попом. Надо и нам друг дружки держаться.

Это меня несколько удивило. Чтобы капитан ходил в море со штурманом, которому не доверяет? Странно.

Однако папаша Пом тут же эту странность разъяснил:

— Меня сам господин Лефевр назначил. Без верного человека, кто блюдёт хозяйский интерес, хитрованы-малоанцы вовсе от рук отобьются.

— А вы разве не из Сен-Мало?

— Я родом из Лориана! Неужто не слышно по моей чистой речи? — с обиженным видом воскликнул Кербиан, и Летиция, умница, уважительно кивнула.

— Хорошо ли вы знаете путь в Сале?

— Я-то? Да я ходил в Барбарию раз сто! Считай, что с первым плаванием тебе повезло, малыш. Через месяц, много через два вернёмся обратно. Ходка лёгкая, короткая. Ни с цингой, ни с жёлтой лихорадкой возни у тебя не будет. И боевых ран много не жди, наш капитан на рожон лезть не любит.

Ободренная этими словами, моя девочка, пригнувшись под низкой притолокой, вошла вслед за штурманом в кают-компанию и с любопытством огляделась.

— Э, с животными сюда нельзя! — показал на меня Кербиан — Капитан не позволяет. Пусть твой попугай полетает снаружи.

— Это Клара, моя подруга. Я с ней не расстаюсь.

На сердце у меня потеплело. А тут Летиция ещё прибавила, с железом:

— С капитаном я поговорю. Он возражать не будет.

Папаша Пом поглядел на лекаря и подмигнул:

— Ты, я смотрю, паренёк с характером. Это правильно.

Я быстро исследовал кают-компанию, перелетев сначала на стол, потом на лафет кормовой пушки. Их тут было две — именно что шестифунтовые, я не ошибся. Во время боя стволы просовывают в открытые порты и палят. Оттого стены помещения, тесного и довольно неприглядного, были пропитаны копотью и пороховым дымом.

М-да, видал я на своём веку кают-компании и получше.

Дощатый стол, вокруг — восемь привинченных к полу грубых стульев. Оконные стёкла поцарапаны. По бокам рундуки — самые простые, из просмолённой сосны. На «Святом Луке» в кают-компании была мебель красного дерева, серебряная посуда. Индийский ковёр. А тут единственное украшение — тронообразное капитанское кресло на глухом дубовом коробе, да и то зажатое меж двух орудий.

— Это зачем? — спросила Летиция, разглядывая круглую крышку посреди сиденья.

Папаша Пом скривился:

— Дезэссар важничает. Не может, как все нормальные люди, в ведро делать. — Он поднял крышку, я заглянул в дыру и увидел внизу воду. Выходит, эта часть кормы нависала над морем. — Ишь, барин. Справляет нужду, будто король на троне.

Сглотнув, она спросила:

— А остальные, значит, делают в ведро? И что потом?

Её, кажется, сильно беспокоил этот вопрос. В сущности, с учётом физиологических различий между полами, это и понятно.

— Как что? Если ты ……, просто выплёскиваешь за борт. А коли ……, то кидаешь на верёвке в море и потом вытаскиваешь.

Штурман использовал два весьма пахучих словечка, которые я повторять не стану. Я заметил, что Летиция повторила их про себя, пошевелив губами. Очевидно, в пансионе её таким выражениям не научили.

— Но почему капитан …… здесь, за обеденным столом, а не в своей каюте? — тут же применила она новообретённое знание на практике.

— Это и есть его каюта. Вон на том рундуке он спит, а другой рундук запирается на ключ. Это капитанский шкаф. Там корабельная казна, ключ от порохового погреба, карты. На таком просторе живёт один, бесстыдник! — с осуждением молвил штурман. — На других кораблях в кают-компании квартируют ещё старший лейтенант и штурман. Но у нас порядки другие. Все офицеры, будто бараны, должны в одной каюте тесниться: оба лейтенанта, канонир, мичман, я. Каждый раз, когда мне надо в лоцию заглянуть, изволь разрешения у Дезэссара спрашивать! Слыханное ли дело? Для вас с монахом, правда, отгородили закуток на пушечной палубе. И то лишь потому, что нужно же где-то устроить исповедальню.

— Значит, я буду жить в исповедальне? — растерялся мой бедный Эпин. — Но это… довольно странно!

— А не странно, что в исповедальне стоит 12-фунтовая каронада? Ничего, в тесноте да не в обиде. Кроме капитана один только адмиралтейский писец живёт на особицу. Ему так по закону полагается — обитать отдельно, с несгораемым шкафом.

— Скажите, папаша Пом, а в чём состоят обязанности писца?

Штурман принялся объяснять, но вскоре рассказ был прерван.

В дверь постучали, просунулась щербатая рожа дневального.

— Ребята собрались. По одному заходить или как?

Летиция подобралась, села за стол и достала из широкого кармана тетрадку, кожаную чернильницу с крышечкой и перья.

— Ясное дело, по одному! Да раздевайтесь заранее, снаружи. Нечего зря время терять! — Кербиан повысил голос, чтоб его слышали за дверью — Офицеров, сынок, осматривать незачем — обидятся. Я тебя с ними после познакомлю.

И медицинский осмотр начался.

— Ты уж не привередничай, — напутствовал лекаря папаша Пом. — По закону положено, чтоб у человека конечности были целы, чтоб на каждой руке не меньше трёх пальцев, а во рту не меньше десяти зубов.

— Я знаю, — отрезала Летиция, хотя, уверен, впервые об этом слышала.

«Спокойно, спокойно», прокурлыкал я ей в ухо. Уголок рта у девочки подрагивал, голубая жилка на виске отчаянно пульсировала.

В кают-компанию, переваливаясь на кривых ногах, вошёл совершенно голый волосатый дядька и ощерился единственным жёлтым зубом.

— Это Хорёк, корабельный плотник. У него немножко меньше десяти зубов, но очень уж нужный человек.

— А фамилия как?

Летиция приготовилась записывать.

— Хорёк, — подумав, ответил плотник. — Господин доктор, мне бы мази какой, а то свербит — мочи нет.

Он показал себе на пах, и моя питомица затрепетала.

Мужской предмет у Хорька был весь в струпьях и язвах — обычное для матроса дело. Меньше надо шляться по портовым борделям.

Насколько мне известно (а мне, напоминаю, известно о Летиции всё) сей орган, будучи девицей, она доселе видела только на античных скульптурах и представляла себе совершенно иначе.

— Что это за уродство?! — вскричала она, безмерно оскорбив плотника.

— Чего это «уродство»? Обычная испанка!

Вот ведь интересно: испанцы ту же самую хворобу называют «французской».

— Морскими правилами не запрещено, — заступился штурман. — Не то придётся полкоманды отчислять. Дай срок, сынок, у тебя тоже будет. Ишь, покраснел как! Вот если по пути зайдём в Кадис, я тебя в такое местечко свожу — живо краснеть разучат. А хочешь, прямо нынче заглянем к толстухе Марго, на Еврейскую улицу? Угощаю, ради знакомства.