Попаданец со шпагой - Коротин Вячеслав Юрьевич. Страница 72

— Ничего, этот вопрос решаем. Продолжим?

— А что, ещё планируете стрелять?

— Ещё два залпа, попробуем дистанции побольше.

На этот раз я остался возле установки. При первой пробе направляющие были практически параллельны земле, а теперь угол увеличили, и вторая серия легла уже на расстоянии версты, а третья, при еще большем возвышении – около двух. Наверное, можно было бы стрельнуть и подальше, но полигон для этого у нас оказался явно неудачным – пустырь не безразмерный, а стрелять по лесу не стоило.

Засядько был всерьёз раздосадован. Понятно, он и дальностью похвастаться хотел. Да и не только мне, в рапорте этот показатель тоже указывать нужно.

Хотя… Чего расстраиваться-то? Если добросил взрывчатку почти до самых деревьев, и видно, что можно и дальше, значит, испытания прошли успешно. Более чем.

Пришлось задуматься на предмет моей идеи с шестнадцатью направляющими – сыровата. Это со стороны пуск ракет выглядел эффектно и красиво, а возле самой стартовой площадки даже четыре снаряда выпущенные за короткий промежуток времени давали столько дыма, что очень хотелось покинуть это место с максимальной скоростью – дышать было и неприятно, и затруднительно. Что же будет твориться, если одновременно выстрелить хотя бы из девяти труб, не говоря уже о шестнадцати.

Что же мне всё бросать, чтобы переделать для ракет мой бездымный порох? В итоге одно точно не закончу, а второе, может быть и не успею.

Кстати, при увеличении дистанции возрастало и рассеивание. То есть издалека имело смысл бить только по крупным силам противника или по осаждаемым городам. Точность ракет пока с пушками не сравнить: слишком много факторов влияют на полёт реактивного снаряда данного времени, это вам не банальное ядро, которое "пнули под зад", а дальше оно уже направляется по строго расчётной траектории. Слегка колеблющиеся массы ядра и заряда или скорость ветра – "сопли", практически не влияющие на результат.

То есть с одной стороны, стрелять нужно залпами, а с другой – не выжить личному составу батареи при залповом огне – перетравятся газами к едреней фене.

И с осколочным действием нужно что-то делать. Картечь тяжеловата будет. Наверное, насечённые железные полоски стоит вокруг боевого заряда намотать.

Надо будет всё это с подполковником обсудить.

По дороге обратно этим и занимались. И не ограничились: приехав на "базу" мы тут же засели за чертежи Александра Дмириевича часа на три. Просидели бы и больше. Но под вечер в кабинет начальника "шарашки" заявился один из караульных:

— Так что прощения просим: у ворот какой-то мужик к господину штабс-капитану…

Тихон! Неужели добрался?!

— Александр Дмитриевич! — вскочил я со стула. — Вероятно это мой слуга. Разрешите?

— Ну конечно, Вадим Фёдорович, ступайте. Только… Да на вас лица нет! Вы из-за слуги так разволновались?

Я выскочил из кабинета подполковника, не успев ответить.

Все-таки, даже очень хорошие люди – дети своего века. Засядько совершенно искренне был удивлён, что меня так взволновало прибытие "какого-то мужика". И ведь не объяснишь же…

Тихон здорово похудел и выглядел не очень бодро, если что – не поленюсь к мельнику заехать и переставить на уши всю его семейку…

— Здравствуй, Тихон! Как добрался? — как мне хотелось обнять этого славного человека, но не поймут ни находящиеся рядом солдаты, ни он сам.

— Здравия желаем вашему благородию! Добрался вот потихоньку, — было видно, что он слегка не в своей тарелке.

Ну да ладно – позже разберёмся. Я приказал пропустить прибывшего и провёл в свою "келью".

Хорошо, что после стрельб Засядько распорядился вне срока баню протопить – Тихону она явно сейчас кстати будет.

— Как рана? Всё в порядке?

— Благодарствуйте, Вадим Фёдорович, всё зажило, рука почти свободно работает.

— А почему исхудал-то так? Неужто денег, что я оставил, не хватило? Или эти Петряковы…

— Нет, ваше благородие, у мельника меня хорошо кормили. Слова худого про эту семью не скажу. И ни копейки, сверх того, что вы оставили хозяину, не взяли.

— Так в чём же дело? У тебя же достаточно денег было.

— Обшептали меня, ваше благородие. На первом же постоялом дворе. Хорошо хоть бумагу, что вы оставили, не увели. Вот пять дён и добирался почти не снедавши.

Ни черта себе! Пять дней не есть!

Я быстро метнулся на кухню и распорядился насчёт ужина. Лёгкого ужина. Помню, что после длительной голодовки наедаться не стоит.

После того, как мужик умял половину отведённой пайки, отобрал то, что осталось и отправил слугу в баньку – пусть пропарится-прогреется. А доест попозже.

Сам тем временем решил вопрос с его проживанием.

Три дня ушло на акклиматизацию моего "Планше", а потом жизнь наладилась. Моя. Тихон, придя в обычное состояние, избавил меня от всех проблем с бытом: больше не приходилось беспокоиться о чистоте одежды, питании и порядке в своей комнате.

То есть я и до этого и питался нормально, как все офицеры, и бардака в своём жилище не разводил, но для этого приходилось напрягаться, а теперь жизнь пошла как в отеле: всё делалось само собой.

Вот ёлки! Как же агрессивно фехтует! И ведь умело. Дико трудно пробиться сквозь его "парады", а самому в защите работать приходится очень аккуратно.

На короткой "дорожке" Засядько бы меня уделал – только работа на дистанции позволяла нейтрализовать атаки этого артиллериста-фехтовальщика. Не ожидал, честное слово. Такого соперника в этом веке у меня не было. Ни Кнуров, ни мэтр Жоффре, ни Егорка таких проблем не доставляли, а ведь они не из последних…

Он, впрочем, тоже был удивлён, нарвавшись в дебюте наших поединков на мои связки из двух-трёх защит и подготовленные флешь-атаки.

Если взять среднее по нашим поединкам, то счёт будет где-то "пять-два" в мою пользу, но напрягаться приходилось изрядно – ни полсекунды расслабухи – наказывал мгновенно.

Когда Александр Дмитриевич снял маску после первого нашего поединка, на его лице читался весьма сложный коктейль чувств: удивление и восхищение, слегка приправленные лёгким раздражением.

— Удивили, Вадим Фёдорович, — произнёс соперник, пожимая мне руку, — совершенно необычная у вас техника.

— Тоже удивлён, — не остался в долгу я, — вы самый сложный соперник из всех, с кем мне приходилось скрещивать клинки.

— Здесь-то как раз ничего удивительного. Я, простите за нескромность, один из самых титулованных фехтовальщиков в армии. Но о вас-то я в этом плане никогда не слышал. Тем не менее, разделали вы меня под орех.

— Во-первых "под орех" – это слишком: десять-шесть – вполне себе пристойный счёт. И я выиграл во многом из-за того, что некоторые мои приёмы вам незнакомы, не так ли?

— Не столько сами приёмы, сколько связки из них. И двигаетесь не совсем обычно…

— Двигаюсь как учили…

— А кто, позвольте узнать?

Итак… Очередная порция вранья про соседа-испанца в Америке, что, разумеется, вызвало тьму вопросов про страну, "где ни разу я не был"… В общем, вечер прошёл в "тёплой, дружественной обстановке" за парой бутылочек вина.

В дальнейшем мы с Засядько многому научили друг друга в плане фехтования и мне во всяком случае парочка вновь узнанных приёмов здорово помогла в будущем.

А в начале лета пришёл приказ о моём назначении в Новгород.

Женюсь, женюсь…

Пожалуй, я волновался больше Насти: а вдруг в самом деле?

Гром среди ясного неба шарахнет или крест с церкви свалится, когда мы подойдём…

Хоть мы с Ленкой и не венчаны, хоть в разных мирах теперь и не встретимся больше никогда, но кто его знает, что за порядки в небесной канцелярии, вдруг решат, что нельзя даже такого "двоежёнства" допускать?