Исповедь души - Джонс Лиза Рене. Страница 25

Приоткрыв дверь, я обнаруживаю высоченные потолки и темноту, пронизываемую только теплым мерцанием лунного света, вливающегося в окно. Я чувствую Криса раньше, чем вижу, и его присутствие просачивается в меня подобно солнечному теплу в холодный безрадостный день.

Когда я полностью вхожу в тень, мой взгляд тут же устремляется туда, где Крис стоит, опираясь рукой о стену, спиной ко мне, глядя в огромное, от пола до потолка, арочное окно, напоминающее двери позади меня. Он не оборачивается и ничего не говорит, но слабое движение воздуха говорит мне: он знает, что я здесь.

Мои колебания – всего лишь короткое мгновение, прежде чем я бросаюсь к нему. Я просто не в силах и дальше терпеть это эмоциональное напряжение, да, думаю, и Крис тоже. Мое нетерпение поскорее покончить с ним так велико, что я не останавливаюсь, оказавшись у него за спиной. Я встаю между ним и стеной и поднимаю на него глаза.

Он смотрит на меня долгим взглядом, ресницы веером затеняют глаза, и ничего не говорит, ничего не делает. Я знаю этого мужчину лучше чем кого бы то ни было. Он ждет, чтобы я сказала или сделала что-то правильное или неправильное. Единственно правильное, что я могу сделать – это быть честной.

Я сокращаю небольшое расстояние между нами и кладу руки ему на пояс, обрадованная, что он позволяет мне, но не удивляюсь, когда ко мне он не прикасается.

– Вчера ты просил меня выслушать тебя. Теперь я прошу сделать то же самое для меня. Я не собиралась идти в «Шрифт».

– Однако пошла.

Тон его категоричный, твердый, но по крайней мере он разговаривает.

– Я пошла в «Старбакс», а не в мастерскую Эмбер.

– И соблазн заглянуть к соседям оказался слишком велик.

– Я не стану врать и говорить, что мне не хотелось посмотреть, что же там внутри. – Моя ладонь перемещается к нему на руку, ложится поверх дракона. – Это часть тебя, и не знаю почему, но как будто даже часть нас. Но создала его она, поэтому, да, меня разбирает любопытство, а я ведь даже не знаю, была ли эта татуировка сделана в «Шрифте».

– Нет, не была. И если ты хочешь узнать о моем прошлом, спрашивай меня.

Ладонь моя сжимает его руку, и я вынуждена напомнить себе, что не стоит спешить. Он говорит, что я должна спрашивать о его прошлом у него самого, но рассказывает мне только маленькие обрывки, а не полные истории.

– Я не спрашивала ее о тебе. Ни единого вопроса.

– Мы оба знаем, что тебе и не надо было. Ей не терпится поделиться своей версией того, кто я и какой.

– Я, как никто другой, понимаю, что с тобой произошло. Я помню, как необходимо было мне рассказать о своем прошлом по-своему, со своей точки зрения. Майкл лишил меня этого, явившись на тот благотворительный прием. С тобой я так не поступлю.

Ладонь его ложится мне на запястье руки, покоящейся у него на поясе, и я не сомневаюсь, что он собирается убрать мою руку.

– По-видимому, то воспоминание не разубедило тебя, учитывая, что ты все равно вошла. И ты знала, что она откроет двери, которые я пока не готов открыть.

Мои пальцы стискивают его майку, цепляясь за ткань, а с ней и за него.

– Это неправда. Вернее, правда, но в ту минуту я об этом совсем не думала. Она вышла из мастерской как раз, когда я уже уходила. Я почувствовала себя в ловушке. Она пыталась запугать меня, Крис. Если нам придется и дальше с ней видеться, я чувствовала, что не могу показать ей ни малейших признаков слабости.

– Поэтому ты пренебрегла моим нежеланием, чтобы ты ходила туда. – Это не вопрос.

– Ты никогда не говорил, что не хочешь, чтобы я ходила туда.

Глаза его делаются стальными, как и голос.

– Мне и не надо было. Ты и так знала это, Сара.

Он прав. Я знала. Догадывалась.

– Я была слабой. – Чувствую, что моя нижняя губа дрожит, а в груди разрастается пустота. – Мне надо было уйти.

– Да. – Он берет мои руки, снимает их со своего пояса и держит между нами. – Надо было.

– Я пыталась. Просто… у меня была одна из тех схваток «чей меч больше», какие бывали у вас с Марком, хоть ты и отрицал это. – Эта маленькая шутка никак мне не помогает. Он просто смотрит на меня холодными глазами.

Я роняю голову ему на грудь, понимая, что должна признаться еще кое в чем.

– Не могу поверить, что собираюсь сказать это вслух, – я втягиваю воздух и заставляю себя поднять голову, – но мне надо было, чтобы она поняла, что я могу и буду защищать то, что принадлежит мне.

Проходит несколько секунд, прежде чем он тихо спрашивает:

– И что же это, Сара?

Хрипловатые нотки в его голосе придают мне смелости.

– Ты, – шепчу я. – Мне надо было, чтобы она поняла, что ты теперь мой.

Он вглядывается в меня, кажется, целую вечность, не отрицая и не подтверждая моих притязаний. По его лицу по-прежнему ничего невозможно прочесть. Я уже начинаю потихоньку сходить с ума в ожидании его ответа, когда он, наконец, спрашивает:

– Поэтому ты вошла туда?

– Да. Я просто… ничего не могла с собой поделать.

Медленно уголки его губ приподнимаются, а тело расслабляется. Секунду спустя сильные руки обнимают меня, он прячет лицо у меня на шее, и его земной, чудесный запах щекочет ноздри. – И ты можешь предъявлять на меня права всегда, в любое время. Как и я собираюсь заявить свои права на тебя.

– Ты больше не сердишься?

– Если бы это был Марк, я, черт возьми, сделал бы то же самое.

Я хмурю брови.

– Если? Ты делал то же самое кучу раз.

Он смеется.

– Ладно, может, и так. – Его ладони по-собственнически ложатся мне на бедра. – Помни, ты принадлежишь мне, детка.

– В постели, – поправляю его я. – Все остальное время я сама себе хозяйка. – Я улыбаюсь. – И тебе.

Он ухмыляется.

– Предлагаю обсудить оба пункта после обеда. – Он делает паузу для пущего эффекта. – В постели.

Полчаса спустя мы с Крисом сидим рядышком, интимно соприкасаясь ногами, в удивительно просторном мексиканском ресторане за столиком на четверых, а не за маленьким, размером с блюдце, на двоих. По-видимому, посадить двоих людей за стол побольше в Париже считается чем-то вроде смертного греха… если только не «подмазать» как следует кого нужно. Крис дал официанту щедрые чаевые, и мы получили вожделенный столик.

Я с удовольствием доедаю тушеное мясо.

– Если еда здесь так же хороша, как и сальса, то я буду счастлива.

– Она хороша, – заверяет меня Крис. – Я же говорил, что знаю все американские злачные места.

Я прислоняюсь к стене, наклоняясь в его сторону, и он тоже поворачивается ко мне и накрывает ладонью колено.

– Так это они, американские злачные места, не дают тебе скучать по Штатам?

– Мне не дает скучать по Штатам то, что я провожу там много времени.

Мне любопытно, что же побуждает его жить в Париже.

– А сколько времени ты проводишь здесь в сравнении с Сан-Франциско?

– Это зависит от моих благотворительных дел.

В голову приходит неприятная мысль.

– Если я найду здесь работу, а у тебя будут дела в Штатах, мне придется остаться тут без тебя.

Он ставит свое пиво и кладет обе ладони мне на колени.

– Я никуда не хочу уезжать без тебя, Сара, поэтому и предложил тебе основать свой искусствоведческий бизнес. Пусть я эгоист, но я бы хотел, чтобы ты ездила со мной. Еще я не хочу принуждать тебя делать то, что тебе не по душе. Если ты желаешь работать в области искусствоведения или какой-то другой, не сомневаюсь, что твоя любовь к искусству, твои знания вкупе с твоим обаянием позволят тебе получить любую работу, какую захочешь.

Слышать такое о себе от Криса Мерита поразительно приятно. Да, он мой любимый мужчина, но он еще и блестящий, уважаемый художник, который не раздает пустые комплименты.

– Спасибо, Крис.

– Спасибо? – Он хмурится и берет меня за руку. – За что?

Я убираю волнистый белокурый локон с заживающего пореза у него на лбу и повторяю то, что говорила ему в аэропорту:

– За то, что веришь в меня, но больше всего за то, что ты есть.