Географ глобус пропил - Иванов Алексей Викторович. Страница 31

– Глупости какие… – пробурчала Надя и погасила свет.

Она легла, а Служкин, сидя на полу возле кроватки, читал дальше.

Королевич Елисей искал свою царевну. Он расспрашивал о ней солнце – солнце не знало. Он расспрашивал месяц – и месяц тоже не знал. Он спросил у ветра.

– Постой, – читал в темноте Служкин, –

Служкин остановился. Тата спала и дышала ровно. Надя закуталась в одеяло, отвернулась к стенке и плакала.

Служкин сел на кровать и погладил ее.

– Ну, Наденька, не плачь, – попросил он. – Ну перетерпи… Я ведь тоже разрываюсь от любви…

– К кому? – глухо и гнусаво спросила Надя. – К себе?

– Почему же – к себе?… К тебе… К Таточке… К Будкину… К Пушкину.

Бетономешалка

В середине февраля Будкин возил Служкина на осмотр в травмопункт. Он пожелтел от выкуренных сигарет, пока ждал Служкина то от хирурга, то с рентгена, околачиваясь по коридорам больницы в толпе перепуганных детей, побитых старух и похмельных мужиков. Наконец он дождался, ругаясь, погрузил Служкина в машину и повез домой.

Погода стояла снежная, студеная и пасмурная. Дорога по ступицу колес была завалена серо-бурой массой снега, смешанного с грязью. Перелопачиваемая автомобилями, эта каша ездила туда-сюда по черному, обледенелому асфальту. На автобусных остановках мерзли толпы, и за сотню метров до них вдоль обочины уныло торчали, протянув руки, голосующие.

Будкин неожиданно затормозил. Девушка в парке перебралась через сугроб с прослойками сажи и открыла переднюю дверцу.

– Привет, – сказала она. – До города или домой?

– А куда хочешь, – ответил Будкин. – С коллегой поздоровайся.

Девушка оглянулась. Это была Кира Валерьевна.

– А, это ты… – небрежно сказала она, увидев Служкина.

– Только сначала мы его домой забросим, – предупредил Будкин.

У подъезда он выволок Служкина из машины, повесил себе на шею и попер вверх по лестнице. Кира сзади несла будкинскую шапку.

– Я позвоню, а вы пока кофе попейте, – предложил Будкин, сбрасывая Служкина в прихожей, и прошел в комнату к телефону.

– Проходи на кухню, – печально сказал Служкин Кире. – Кофе там. Можешь не разуваться. У меня никто не разувается…

– Алё, Дашенька? – раздался голос Будкина. – Босса позови.

– Что-то ты сегодня квёлый, – расстегивая парку и усаживаясь в кухне на табуретку, заметила Кира. – Без обычных своих подначек…

– Подначки в заначке, – вяло отшутился Служкин, включая чайник.

– Ничего у тебя дома, уютно.

– А чего ты хотела? Чтобы у меня на окне решетка была и на мокрых бетонных стенах гвоздем было выцарапано «Долой самодержавие!»?

– Разогреваешься, – хмыкнула Кира. – Как нога?

– В больнице сказали, что скоро на передовую.

– Как хоть ты ее сломал-то? – Кира глянула на гипс.

– Пьяный катался с горки на санках и врезался в березу.

Кира презрительно сморщилась.

– В общем, мне нравится, – подумав, сказала она, – что ты не строишь из себя супермена. Однако ерничество твое унизительно.

– Я не ерничаю. Спроси у Будкина: так и было.

– Что-то у тебя как ни история, так анекдот, и везде ты придурком выглядишь.

Служкин закурил и придвинул спички Кире.

– Любой анекдот – это драма. Или даже трагедия. Только рассказанная мужественным человеком.

– Ну-у, ты себя высоко ценишь!… – сказала Кира. – А впрочем, чему тут удивляться? Твое ерничество и идет от твоей гордыни.

– Вот даже как? – деланно изумился Служкин.

– Ну да, – спокойно подтвердила Кира, стряхивая пепел. – С одной стороны, ты этим самоуничижением маскируешь гордыню, как миллионер маскируется дырявыми башмаками. А с другой стороны, тем самым ты и выдаешь себя с головой.

– Каким это образом?

– Своей уверенностью в том, что тебя по-настоящему никто не воспримет за балбеса, каким ты себя выставляешь.

– Я не выставляю, – возразил Служкин. – Я рассказываю правду. Только занимательно рассказываю.

– Для тебя понятия правды и неправды неприемлемы, как для романа. Твои маски так срослись с тобой, что уже составляют единое целое. Даже слово-то это – «маски» – не подходит. Тут уже не маска, а какая-то пластическая операция на душе. Одно непонятно: для чего тебе это нужно? Не вижу цели, которой можно добиться, производя дурацкое впечатление.

– Могу тебе назвать миллион таких целей. Начиная с того, что хочу выделиться из массы, кончая тем, что со мной таким легче жить. Впрочем, если ты помнишь классиков, «всякое искусство лишено цели». Так что возможен вариант «в белый свет как в копеечку».

– Не знаю насчет искусства и не помню классиков, но таким выпендриванием тебе ничего не добиться. Сколько ни прикидывайся дураком, всегда найдется кто-нибудь дурее тебя, так что этим не выделишься. И другим с тобой жить легко не будет, потому что ты жутко тяжелый человек. Не обольщайся на этот счет.

– Отцы думают иначе.

– Отцы – это твои школьники из девятого «бэ», да? Глупо считать решающим мнение четырнадцатилетних сопляков, которые ничего в жизни не видели, не понимают и вряд ли поймут. Конечно, на первый взгляд ты податливый: мягкий, необидчивый, легкий на подъем, коммуникабельный… Но ты похож на бетономешалку: крутить ее легко, а с места не сдвинешь, и внутри – бетон.

– Ты из меня прямо-таки какую-то демоническую личность сделала, – усмехнулся Служкин. – Страшнее беса посреди леса. А какое в общем-то тебе дело до меня? Я тебе не мешаю. Чего ты заявляешься сюда и начинаешь меня на свои парафафы разлагать?

Кира легко засмеялась.

– Не знаю, – честно призналась она. – Такое вот ты у меня желание вызываешь – порыться в твоем грязном белье. Чужая уязвимость, а значит, чужие тайны, у меня вызывают циничное желание вывесить их на заборе. Только редко находятся люди, имеющие тайну по-настоящему. Гордись: ты, к примеру, чудесный зверь для моей охоты.

– Может, ты в меня влюбилась, а? – предположил Служкин.

– Ну нет! – открестилась Кира. – Твоя самоуверенность меня изумляет! Ты мне, конечно, интересен. Если бы я о тебе слышала от кого-то другого, то ты был бы притягателен. Может, тогда бы я и влюбилась в тебя – заочно. Но когда собственными глазами видишь все это, – она презрительно обвела Служкина сигаретой, – то просто отторжение какое-то.

Из комнаты, хехекая, вышел Будкин.

– От него и так уже летят клочки по закоулочкам, – сказал он. – Хватит, Кира. Ехать пора.

– Ты подслушивал! – сокрушенно воскликнул Служкин. – Ах ты, Будкин, вульгарная ты саблезубая каналья! – Он поднял костыль, приладил его к плечу, прицелился в Будкина и выстрелил: – Бах!

– Мимо, – хехекнув, ответил Будкин.