Сумерки - Глуховский Дмитрий Алексеевич. Страница 103

Дело в том, что народы этих культур, так же как и майя, вели круговой календарь с пятидесятидвухлетним циклом. В него укладываются три принятых у майя системы летоисчисления - основанная на 260-дневном годе ("цолькин"), на 360-дневном ("тун") и 365-дневном ("хааб"). Ровно раз в пятьдесят два года, или, если угодно, хааба, исполнялось 73 цолькина, замыкались на целых значениях и все три вида недель - девятидневная, тринадцатидневная и двадцатидневная. Словом, круг проворачивался до конца, после чего отсчёт начинался заново. Как раз в последние дни этого большого пятидесятидвухлетнего цикла у ацтеков и тольтеков наступал период очищения и подготовки к вероятному Армагеддону. Обычаи и традиции эти весьма любопытны и могут оказаться полезными до сих пор.

Итак, в последние пять дней большого цикла мир замирал на краю бездны. Мало кто в те времена жил больше шестидесяти лет, поэтому на памяти почти всех индейцев, которым доводилось застать эти проклятые дни, это происходило впервые. Однако они самым доскональным образом воспроизводили все отточенные их предками ритуалы, ведь для каждого из них угроза конца света была вполне реальной и, более того, очень возможной.

В преддверии Апокалипсиса мир наполняли злые духи. Они выходили из лесов, просачивались сквозь трещины в земле, поднимаясь на поверхность из мрачных глубин, всплывали со дна рек и озёр. Они могли оставаться невидимыми или принимать как человеческое, так и звериной обличье. Встреча с рыщущими на воле демонами сулила беззащитным людям порчу, долгие болезни и даже смерть.

Чтобы уберечься от духов, индейцы на пять долгих дней превращали свои деревеньки и города в своеобразные астральные крепости. Все жители прятались по домам, и ни при каких обстоятельствах не покидали их в течение всех пяти дней, причём особенный запрет касался детей и беременных женщин. Наружу выходили только опытные воины, вооружённые особыми колдовскими копьями, заговорёнными против демонов. Сменяясь, они держали оборону своих городков, обходя пустые улицы днём и ночью и отпугивая бесов. В самом начале этого странного периода требовалось погасить все огни, так как свет и тепло пламени могли привлечь духов. Обязательно полагалось разбить всю имевшуюся в доме посуду. Все пять дней полагалось провести в приготовлениях к концу света, в страхе, в смирении и в молитвах.

В последнюю, пятую ночь мужчины поднимались на крыши своих домов, рассаживались на них, и, обратив взоры на восток, терпеливо ожидали восхода Солнца. И только когда оно, наконец, озаряло далёкие тёмные холмы и кроны деревьев, они спускались вниз и возвещали своим близким благую весть: тьма рассеялась, мир пощажён - по крайней мере, ещё на пятьдесят два года".

Зачарованный нарисованной Ягониэлем картиной, я застыл посреди кухни с книгой в руках. Эти пять страшных дней накануне конца света, описанные им, напомнили мне мою собственную жизнь в последние недели. Не владея опытом защиты от злых духов, который за свою тысячелетнюю историю накопили индейцы, я оказался почти в таких же условиях, но был куда более уязвим. У меня не было заколдованного копья, и я не знал, что горящий свет привлекает духов. Я не стану бить фамильное венецианское стекло и богемский фарфор даже теперь, и всё, что мне остаётся - в сотый раз подкрасться к дверному глазку, боязливо заглянуть в него, подёргать ручку и вернуться к себе на кухню, единственное место в мире, где я чувствую себя в относительной безопасности. За моим порогом клубится тьма, в моём дворе бродят разбуженные безалаберными конкистадорами демоны сельвы, и мне не позволено сойти с этой призрачной тропы, хотя я не понимаю, зачем ступаю по ней, и куда она ведёт...

"До Нового года осталась одна минута!", - сообщил диктор и смолк, давая слушателям возможность в весёлом переполохе разобрать фужеры под шампанское, запалить бенгальские огни, потушить свет и ослабить проволоку на той самой бутылке.

Я бросился к холодильнику, схватил шампанское и успел выстрелить пробкой в потолок точно вместе с двенадцатым ударом Курантов. Потом плеснул себе в бокал сладкой пены, распахнул окно, сделал маленький глоток и подставил лицо под порыв морозного ветра, отдающего приятным лёгким запахом гари, как будто где-то рядом топили дровами. Прямо в мой бокал опустилась огромная ажурная снежинка, и я улыбнулся, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы.

Для меня было очень важно успеть. Когда знаешь, что делаешь даже самые заурядные вещи в последний раз, они обретают особенную сладость и новый смысл.

"С Новым Годом!", - надрывалось радио...

3.1.

Ягониэль только ещё раз подкрепил мои собственные заключения, подтвердил объективность и фатальность вселенских процессов, которые мне случайно пришлось подглядеть. Но получи я ещё хоть с десяток доказательств здравости своего рассудка, дела это не меняло: оставшись без напарника и без надежд узнать, чем закончилась та экспедиция пятисотлетней давности, я утратил единственный ключ к шифру, которым были закодированы происходящие со мной и со всем светом события.

Я принёс из соседней комнаты листы последней главы и, ковыряя вилкой оливье, внимательно перечитал её. Хорошо помня содержание последних страниц, сейчас я искал одно: любое упоминание событий более поздних, чем те, которым была посвящена глава. В дневнике довольно часто встречались такие ссылки на открытия или выводы, сделанные его автором позднее; они намекали на то, что все описанные злоключения он благополучно пережил, а сам журнал составлялся много позже, когда ему была уже известна вся история от начала до конца.

Однако в последней главе ничто не указывало на то, что сброшенному в колодец конкистадору удалось выбраться оттуда живым. Похоже, я всё же делал искусственное дыхание посиневшему и распухшему утопленнику. Чёрт с ним, сказал я себе. Как трудно ни давалось бы мне это решение, надо было отступиться. Он мёртв, как мертвы переводчик-испанист, клерк из бюро "Азбука", как моя несчастная соседка. Упокой, Господи, его мятежную душу, или что там говорили испанские священники в шестнадцатом веке в таких случаях.