Сумерки - Глуховский Дмитрий Алексеевич. Страница 116

Это был Набатчиков, безнадёжно мёртвый, но непостижимым образом удерживающийся на ногах. Незрячие глаза оставались открытыми, но закатились под лоб; на губах и ноздрях запеклась кровавая пена. Одна из неловко вывернутых рук прижимала к боку злосчастный дерматиновый портфель. Колени бедного майора были чуть подогнуты, а всё тело грузно подалось вперёд - поза, противоречащая любым представлениям об устройстве опорно-двигательной системы человека. Поза, в которой невозможно устоять, если только не...

О боже...

То, что я принял вначале за серебристые переливы тумана, было поблескивающими на свету фонаря, еле заметными нитями, уходившими от локтей, запястий, колен, пят, таза, плеч и темени мёртвого майора куда-то высоко вверх. На этих нитях и висело его выпотрошенное тело, они же и двигали его, будто огромную марионетку. Кем бы ни был чудовищный кукловод, он так и остался для меня инкогнито: посмотреть наверх я не осмелился.

В ужасе я отпрянул назад, но прежде чем успел сбежать, мертвец выбросил вперёд руку, и на асфальт шлёпнулся его портфель. Он отдавал мне его... Возвращал мне то, что было у меня отнято, как и обещала просунутая в дверь записка. Не за этим ли я сюда пришёл?

Набатчиков тактично сделал шаг назад. Я, не переставая креститься, подобрал с асфальта портфель, и, поскользнувшись и чуть не упав в грязь, кинулся от этого проклятого места. Только удалившись от него шагов на двести, я замедлил ход и оглянулся. Несчастный майор стоял там же, где я его покинул, и каким-то необыкновенно живым движением печально махал мне вслед...

* * *

В тот вечер я впервые за последние годы сильно напился. Бутылка шотландского виски, припасённого мной для особых случаев, оказалась как нельзя кстати. Только опустошив её наполовину, я набрался довольно храбрости, чтобы заглянуть в портфель убитого. Достал оттуда заветные листы, а прочее спустил в мусоропровод, пьяно умоляя обречённую на скитания душу майора простить меня за произошедшее. О том, что я оставляю улики, делающие меня главным подозреваемым в устранении Набатчикова, я не думал. Да и не всё ли равно, когда Вселенная катится в тартарары...

Потом ещё, кажется, долго рыдал, кричал что-то гневное в окно, грозил хмурому и безмолвному небу, запивал виски шампанским... Но листы дневника и сделанную часть перевода трогать не посмел. Наконец, забылся сном, лёжа на полу в ванной, где меня до этого тошнило.

Очнулся я оттого, что кто-то лизал мне руку. Еле подняв опухшие веки, попытался унять спазмы в желудке. Подполз к краю ванны и минут пять плескал себе в лицо холодной водой, пока не смог хоть немного соображать. И только тогда обернулся.

Посередине комнаты, приветливо стуча по полу хвостом, сидела моя собака. Следовательно, я всё ещё спал. Однако, какое достоверное похмелье! Всё как в жизни, даже вестибулярный аппарат пошаливает, когда пробуешь подняться на ноги.

Собака пребывала в явной ажитации: нетерпеливо поскуливала, порывалась вскочить и броситься ко мне, но ждала, пока я обращу на неё внимание. И лишь после того, как я ласково потрепал её загривок, она перестала себя сдерживать и, подскочив, исхитрилась лизнуть меня в нос. Потом, выбежав в прихожую, вернулась с поводком в зубах. Точно, сон, причём по обычному сценарию; слава богам, а то после свидания с Набатчиковым на бульварах я уже окончательно решил, что просто нахожусь в горячечном бреду.

Выходить из дому я больше определённо не хотел. Но собака звала меня на улицу так настойчиво, что мне пришлось уступить. В конце концов, это просто сновидение, да и потом, я её уже давненько не выгуливал.

Дома и улицы были не бутафорскими, как часто случается во снах, а почти настоящими, только вот следов землетрясения я нигде не замечал. Вокруг спешили по своим иллюзорным делам серые безликие люди, обычные статисты моих ночных грёз. В общем, ничего особенного - сон как сон, вот только собака опять вела себя странно.

Вместо того чтобы, сорвавшись с поводка, радостно носиться вокруг, она просяще заглядывала в глаза, хватала зубами за полы пальто и тянула куда-то, отбегала, показывая нужное направление, потом возвращалась и лаяла на меня, укоряя за несообразительность.

Она вела меня в место, где непостижимым образом сплетались пульсирующие магические траектории всей истории со старинной испанской книгой: к бывшей детской библиотеке.

Обойдя строение сзади, собака как вкопанная замерла у высоченных железных ворот, втиснутых между двумя старыми жёлтыми особняками, и громко залаяла. Если бы она не привела меня сюда, вряд ли я когда-либо обратил внимание на эти ворота, выглядевшие как въезд во двор продуктового магазина или какого-нибудь госучреждения. Но с ними было что-то неладно; вслушиваясь в собачий лай, я чувствовал, как в моей памяти беспокойно ворочается, просыпаясь, смутные полузабытые образы. Что-то связанное с Диего де Ландой...

Случай с ключником монастыря святого Михаила-архангела в Мани, разбуженного сорвавшегося с цепи псами, которые вывели его к тайным капищам майя в пещерах неподалёку от часовни! С находки, сделанной этими псами, по сути, всё и началось пять веков назад, если верить де Ланде. Что же нашла моя собака? Ворота были плотно закрыты и надёжно заперты, заглянуть за них мне так и не удалось. Однако я решил обязательно вернуться сюда наутро, и, чтобы не забыть об этом, укусил себя за руку, оставив отметину на память: во снах вообще делаешь много невразумительных вещей.

Просыпаться во второй раз на том же самом месте, испытывая притом те же самые симптомы, от которых вроде бы уже получилось избавиться, было ещё более мучительно. Опять же, на сей раз, всё было наяву. Меня терзала нечеловеческая жажда, пол был основательно изгажен, а в голове будто лежал чугунный шар, вроде того перекатывающегося груза, которым уравновешивают неваляшки, только со мной он проделывал этот забавный фокус с точностью до наоборот.

Синие следы от зубов на руке напомнили мне о моих видениях.

Первой моей мыслью была робкая надежда на то, что снами окажутся оба ночных моциона: напился вчера вечером до безобразия, вот и результат. Однако листы предпоследней главы, сложенные в аккуратную стопочку, ждали меня на рабочем столе. Сам стол, стоящий посреди разгромленной комнаты, был вызывающе нетронут и прибран, словно хитрющая нейтральная Швейцария в разорённой мировой войной Европе.