Однажды ночью в Лас-Вегасе - Гордон Люси. Страница 18

Петра понимала, что так не могло продолжаться вечно, потому что сейчас они жили обособленно от всего мира, когда каждый из них мог проявить себя по-новому. Лисандрос смог сбросить с себя жесткую маску, выпустить из заключения свое сердце и позволить Петре увидеть обаятельную и дружелюбную сторону своего характера.

Но такое безоблачное счастье не могло длиться вечно. Рано или поздно ей предстояло либо увидеть ту его сторону, которая оставалась скрытой от нее, либо признать свое поражение, так и не получив к ней доступ.

Петра никогда бы не рассказала ему о той ночи, когда она последовала за ним в ту дальнюю комнату.

Однажды она пробралась наверх, чтобы попытаться открыть туда дверь, и, как и ожидала, нашла ее запертой.

Однажды ночью, проснувшись, она увидела, что снова лежит одна. Дверь спальни была открыта, и ей показалось, что она слышит какие-то отдаленные звуки. Петра поспешно выскользнула в коридор как раз в тот момент, когда Лисандрос поворачивал за угол. Он медленно шагал в каком-то полубессознательном состоянии, словно во сне.

Когда она подошла к лестнице, он просто стоял на верхней площадке. Потом медленно подошел к двери и, к ее ужасу, начал биться головой об нее, словно боль помогала ему избавиться от невыносимых воспоминаний.

Она вдруг увидела себя много лет назад на той крыше в Лас-Вегасе. Лисандрос был в ее объятиях и бился головой об нее, ища забвения от непереносимого страдания. И она поняла, что пятнадцать лет не изменили ничего. В глубине души он оставался тем же самым молодым человеком с какой-то ужасной тайной в душе…

Она готова была побежать за ним, но он неожиданно остановился и повернулся, прижавшись спиной к двери. Лунный свет, падающий через окно, освещал его лицо. Она увидела такое глубокое страдание, что была потрясена.

Лисандрос не двигался. Его глаза были закрыты, затылок прижат к двери, а голова поднята кверху, словно что-то нависло над ним в темноте. Она увидела, как он поднял руки и закрыл ими лицо, крепко прижав ладони, как будто хотел отгородиться от преследующих его фурий. Но эти фурии находились внутри него. Избавления не было.

Здравый смысл говорил ей, что надо уйти и никогда не говорить ему, что она видела его в таком состоянии, но она не могла бы сейчас руководствоваться здравым смыслом. Он может оттолкнуть ее, но она обязана хотя бы попытаться успокоить его.

Петра быстро и бесшумно подошла к нему и отвела его ладони от лица. Он вздрогнул и посмотрел на нее диким взглядом, словно увидел перед собой совершенно незнакомого человека.

– Все хорошо, это я, – прошептала Петра.

– Что ты здесь делаешь?

– Я пришла потому, что нужна тебе… да, нужна, – быстро добавила она, пока он не успел ничего произнести. – Ты думаешь, что тебе никто не нужен, но я тебе нужна, потому что я тебя понимаю. Я знаю то, чего не знает никто другой, потому что ты поделился этим со мной много лет назад.

– Ты и половины всего не знаешь, – прошептал он.

– Ну, так расскажи мне. Что в этой комнате, Лисандрос? Что тянет тебя сюда? Что ты видишь, когда входишь туда?

Его ответ напугал ее.

– Я никогда туда не вхожу.

– Но… тогда почему?…

– Я не вхожу туда, потому что не смогу вынести это. Каждый раз я прихожу сюда, надеясь, что у меня хватит смелости войти, но этого никогда не происходит. – Он грустно усмехнулся. – Теперь ты знаешь, что я трус.

– Не…

– Я трус, потому что не в состоянии увидеть ее опять.

– Она там, внутри? – спросила Петра.

– Она всегда будет там. Ты думаешь, что я сумасшедший? Что ж, возможно. Посмотрим.

Он раскрыл ладонь, в которой был зажат ключ, и позволил ей забрать его и вставить в замок. Медленно повернув ключ, Петра толкнула дверь, та распахнулась, и Петра встала на пороге, задержав дыхание, с испугом думая о том, что ее там ждет.

Сначала ей мало что удалось разглядеть. На улице занимался рассвет, но ставни были закрыты, и в комнату могли проникнуть только тонкие лучики света. Даже при таком слабом свете ей удалось понять, что эта комната предназначалась для праздника любви…

Стены украшали картины с изображением богов, богинь и героев различных греческих легенд. К своему удивлению, Петра узнала некоторые из этих картин.

– Это очень известные картины, – пробормотала она. – Боттичелли, Тициан…

– Не волнуйся, мы не украли их, – сказал Лисандрос. – Это все копии. Один из тщеславных предков моей матери нанял художников и отправил их в Европу копировать работы великих живописцев. Ты, вероятно, узнаешь также статуи Эроса и Афродиты.

– Боги любви, – прошептала она. – Это восхитительно. Они женились по большой любви?

– Нет, он женился на этой бедняжке из-за денег, и таким способом она пыталась опровергнуть это.

– Как печально…

– Любовь часто бывает печальной, когда встречаешь милую ложь, а потом узнаешь некрасивую правду, – произнес он ровным голосом.

Но теперь она едва ли слышала его. Что-то стало беспокоить ее. Что-то было не так, но она не знала что. Тут она подошла ближе к статуе Эроса, и холод пронзил ее.

– Его лицо, – пробормотала она. – Не могу разглядеть, но…

Лисандрос с шумом распахнул ставни, впустив в комнату бледный свет. Петра охнула.

У Эроса не было лица. Было похоже, что его разбили молотком. Его крылья тоже лежали на полу.

Теперь, когда она смогла осмотреть все остальное, она увидела, что все статуи были разбиты, а все картины повреждены.

Но ужаснее всего было то, что произошло с кроватью. Все четыре опоры, на которых держался огромный балдахин, были сломаны, и он рухнул на постель.

Кто-то в бешенстве атаковал этот храм любви, да так и оставил произведенные разрушения, не сделав попытки что-то убрать. Теперь ей стал виден толстый слой пыли. Он лежал так, нетронутый, долгое-долгое время. И это было не менее ужасно, поскольку красноречиво говорило о разрушительном ожесточении.

– Ты спрашивала, здесь ли она? – глухо сказал Лисандрос. – Она была здесь с той ночи, когда я привез ее в этот дом, в эту комнату и мы занимались любовью. Она всегда будет здесь.

– А она была здесь, когда…

– Когда я это делал? Когда я взял топор и крушил статуи и картины и разбивал кровать, где мы спали, желая уничтожить все следы того, что когда-то считал любовью? Нет, ее здесь не было. Она ушла. Я не знал, где она была тогда, и не знал потом… и нашел ее только после того, как она… умерла далеко отсюда.

Он повернулся к поруганной кровати и холодно уставился на Петру. Дрожь пронзила ее, когда она поняла, что его умершая любовь все еще присутствовала здесь и так будет всегда. Эта любовь шла за ним по пятам всю его жизнь, всегда была здесь, в этом доме, в этой комнате, в его сердце, в его ночных кошмарах.

– Пошли, – сказала она. – Здесь тебе больше нечего делать.

Петра подтолкнула его к двери и заперла ее за ними. Она понимала, что потребуется гораздо больше, чем просто запертая дверь, чтобы изгнать этот ужасный призрак из его ночных кошмаров, но была полна решимости сделать это.

«У него теперь есть я, – сказала она кому-то, тайно присутствующему в ее сознании, – и я не позволю тебе больше мучить его».

Она больше не разговаривала с Лисандросом, просто привела его обратно к их кровати и обняла. Наконец Лисандрос немного ожил и нашел в себе силы, чтобы заговорить:

– С тех пор как мы оказались здесь вместе, меня все больше тянуло в эту комнату. Я надеялся, что смогу заставить себя войти туда и изгнать тот призрак.

– Возможно, я помогу тебе сделать это, – проговорила Петра.

– Возможно. Я слишком долго этому сопротивлялся.

– Разве ты должен сопротивляться мне? – прошептала она.

– С первого вечера ты наводила на меня ужас, – сказал он медленно. – Страх. Вот в чем правда. Можешь презирать меня, если хочешь.

– Я никогда не смогу презирать тебя, – поспешила она сказать. – Я просто не вижу ни одной причины, по которой ты мог бы бояться меня.

– Не тебя, а того, что ты заставляла меня чувствовать. В твоем присутствии моя защита почему-то не срабатывает. Я понял это, когда мы встретились на той свадьбе. Когда до меня дошло, что ты – та самая девушка с крыши в Лас-Вегасе, я был рад, потому что это объяснило мне, почему меня к тебе потянуло. Мы практически были друзьями юности, так что это была естественная связь. Так я и сказал самому себе. Но потом, когда мы начали танцевать, я понял, что это было нечто большее. Я рано ушел со свадьбы, чтобы убежать от тебя. Ты обладала какой-то пугающей силой, которую я боялся, поскольку никогда не встречался с этим раньше и знал, что не смогу противостоять ей. Помнишь статую, которую мы видели во Дворце Ахиллеса? Не ту, первую, когда Ахиллес был в зените своей славы, а вторую, когда он сидел на земле, пытаясь выдернуть стрелу и понимая, что не сможет… Ты видела его лицо, обращенное к небесам, умоляющее богов о помощи, потому что он знал, что это нечто такое, что выше его сил, и только вмешательство божественных сил может спасти его…