Пленник дуба - Брэдли Мэрион Зиммер. Страница 55

Ланселет положил недоеденный кусок хлеба с медом и взглянул за спину Моргейне, в угол комнаты.

— Это арфа Вивианы?

— Да, — отозвалась Моргейна. — Свою я оставила в Тинтагеле. Но если ты ее хочешь — она твоя, по праву наследства.

— Я давно уже не играл, да меня и не тянет к музыке. Она твоя по праву, Моргейна, как и все прочие вещи, принадлежавшие моей матери.

Моргейне вновь вспомнились слова Ланселета, что разбили ей сердце — о, как же давно это было! — «Если б только ты не была так похожа на мою мать, Моргейна!» Но это воспоминание больше не причиняло ей боли, — напротив, у нее потеплело на душе; если в ней сохранилась какая-то часть Вивианы, значит, Вивиана не до конца покинула этот мир.

— Нас осталось так мало… — запинаясь, произнес Ланселет, — так мало тех, кто помнит прежние времена в Каэрлеоне… даже в Камелоте…

— Артур, — откликнулась Моргейна, — и Гавейн, и Гарет, и Кэй, и многие другие, милый. И они, несомненно, каждый день спрашивают друг друга: «Куда же запропастился Ланселет?» Так почему же ты здесь, а не там?

— Я же говорил — мой разум постоянно подводит меня. Я едва ли знаю, куда отправлюсь дальше, — сказал Ланселет. — И все же, раз уж сейчас я здесь, я хочу спросить… я слыхал, будто Нимуэ здесь.

И Моргейна вспомнила: ведь действительно, когда-то она сама сказала ему об этом. А ведь до того Ланселет думал, что его дочь воспитывается в монастыре — в том самом, где некогда росла Гвенвифар.

— Вот я и хочу спросить — что с ней сталось? Все ли у нее хорошо? Как она себя чувствует среди жриц?

— Мне очень жаль, — сказала Моргейна, — но я ничем не могу тебя порадовать. Нимуэ умерла год назад.

Моргейна ничего не стала добавлять к сказанному. Ланселет ничего не знал ни о предательстве мерлина, ни о том, как Нимуэ приезжала ко двору. И если узнает, это не даст ему ничего, кроме новой боли. Ланселет не стал ни о чем расспрашивать, лишь тяжко вздохнул и опустил взгляд. Некоторое время спустя он сказал, не глядя на Моргейну:

— А малышка — маленькая Гвенвифар — вышла замуж и живет в Малой Британии, а Галахад сгинул в погоне за Граалем. Я никогда толком не знал собственных детей. Я даже никогда и не пытался получше узнать их: мне казалось, будто они — это все, что я могу дать Элейне, а потому я позволил ей безраздельно владеть ими, даже мальчиком. Когда мы покинули Камелот, я некоторое время ехал вместе с Галахадом, и за эти десять дней и ночей я узнал его куда лучше, чем за предыдущие шестнадцать лет, за всю его жизнь. Мне кажется, из Галахада может получиться хороший король — если он останется жив…

Ланселет взглянул на Моргейну — почти умоляюще, — и Моргейна поняла, что он жаждет утешения, но она не могла найти ничего утешительного. Наконец она сказала:

— Если он останется жив, то станет хорошим королем, но я думаю, что он будет христианским королем.

На миг ей показалось, будто все вокруг смолкло, словно даже сами воды Озера и шепчущийся тростник стихли, чтоб послушать, что она скажет.

— Если Галахад вернется живым из поисков — или откажется от них, — он будет править, руководствуясь указаниями священников. А значит, во всей стране останется лишь один бог и лишь одна вера.

— А так ли это плохо, Моргейна? — тихо спросил Ланселет. — Бог христиан несет этой земле духовное возрождение — и что тогда особенно дурного в том, что род людской позабудет наши таинства?

— Люди не забудут таинства, — возразила Моргейна, — люди просто сочтут их слишком трудными. Им хочется иметь такого бога, который будет заботиться о них, но не станет требовать, чтоб они тяжким трудом добивались просветления, который примет их такими, какие они есть, со всеми их грехами, и простит эти грехи, если они раскаются. Это невозможно, и никогда не станет возможным, но, вероятно, людям, не познавшим просветления, просто не под силу вынести иное представление о богах.

Ланселет горько улыбнулся.

— Быть может, религия, требующая от каждого жизнь за жизнью трудиться ради собственного спасения, не по силам роду людскому. Люди не желают дожидаться божьего суда — они хотят видеть его здесь и сейчас. Этим-то и приманивает их новое поколение священников.

Моргейна знала, что он говорит правду, и с болью понурилась.

— А поскольку их реальность образуется в соответствии с их представлениями о боге, то так оно все и будет. Богиня была реальной до тех пор, пока люди почитали ее и создавали для себя ее образ. Теперь же они создают для себя такого бога, которого, как им кажется, они хотят — а может, такого, которого заслуживают.

Что ж, от этого никуда не деться. Каким люди видят окружающий мир, таким он и становится. Пока древних богов — и Богиню — считали благожелательными подателями жизни, такими они и были; а теперь, когда священники приучили народ считать старых богов злыми, чуждыми и враждебными по самой своей природе и относиться к ним как к демонам, такими они и станут. Ведь они берут начало в той части человеческой души, которой люди теперь хотят пожертвовать — или обуздать, — вместо того, чтоб следовать ее велениям.

Моргейне вспомнилось, как она еще во время жизни в Уэльсе изредка заглядывала в книги домашнего священника Уриенса, и она сказала:

— И значит, все люди сделаются такими, как писал какой-то их апостол — что, дескать, в царстве Божием все будут наподобие евнухов… Пожалуй, Ланселет, мне бы не хотелось жить в таком мире.

Усталый рыцарь вздохнул и покачал головой.

— Думаю, Моргейна, мне бы тоже этого не хотелось. Но, наверное, этот мир будет не таким сложным, как наш, и в нем легче будет понять, как поступать правильно. А я отправляюсь искать Галахада. Хоть он и будет христианским королем, но мне кажется, что из него получится куда лучший король, чем из Мордреда…

Моргейна стиснула кулаки, скрытые краями рукавов, » Богиня! Не мне это решать!»

— Так ты… ты пришел сюда в поисках сына, Ланселет? Но Галахад никогда не был одним из нас. Мой сын Гвидион — он вырос на Авалоне. Вот он вполне мог бы прийти сюда, если б покинул двор Артура. Но Галахад? Он не уступит благочестием Элейне. Он ни за что бы не согласился даже ступить на эту землю чародейства и волшебного народа!

— Но я же тебе говорил: я не знал, что приду сюда, — сказал Ланселет. — Я собирался добраться до Инис Витрин и до Острова монахов, потому что услыхал о волшебном сиянии, озаряющем время от времени их церковь, и о том, что они нарекли свой источник Источником Чаши. Наверно, я подумал, что Галахад мог тоже отправиться туда. А сюда меня привела лишь старая привычка.

Тогда Моргейна взглянула ему прямо в лицо и серьезно спросила:

— Ланселет, что ты думаешь об этих поисках Грааля?

— Сказать по правде, кузина, я не знаю, что и думать, — отозвался Ланселет. — Когда я вызвался отправиться на поиски, то действовал так же, как и тогда, когда отправился убивать дракона Пелинора — помнишь тот случай, Моргейна? Никто тогда не верил в его существование, и все же я в конце концов отыскал этого дракона и убил его. Однако же я знаю, что в тот день, когда мы видели Грааль, Камелот посетило нечто, исполненное величайшей святости. Только не говори мне, что я все это вообразил! — страстно воскликнул он. — Тебя ведь не было там, Моргейна, ты не знаешь, каково это было! Я впервые в жизни почувствовал, что где-то, за пределами этой жизни, воистину существует Тайна. Вот потому я и отправился на поиски Грааля, хоть какая-то часть сознания и твердила мне, что я свихнулся; и некоторое время я ехал вместе с Галахадом, и моя вера казалась насмешкой над его верой — ведь он так молод и верует так искренне и глубоко, а я стар и запятнан…

Ланселет уставился в пол, и Моргейна заметила, как дернулся его кадык.

— Вот потому-то я в конце концов и расстался с ним — чтоб не повредить этой радостной вере… и я тогда уже не знал, куда иду, ибо разум мой начал помрачаться, и мне казалось, что Галахад наверняка знает… знает все грехи, что свершил я в своей жизни, и презирает меня за них.