Серая эльфийка - Кучеренко Владимир Александрович. Страница 17

Вот опять вызов. Рот открывается и автоматически произносит набившую оскомину фразу:

– Служба поддержки, здравствуйте! Двести двадцать шестая, Липа, чем могу помочь?..

Через перегородку за соседним столом, почти одновременно со мной:

– Служба поддержки, здравствуйте! Двести двадцать седьмая, Наталья, чем могу помочь?..

Это Найденова Наташка – моя подружка. Именно она несколько лет назад помогла мне с местом и притащила сюда.

Нет, не о такой работе я мечтала. После детдома поступила на факультет иностранных языков. Специализировалась по диалектам Африки. Все хотела в Эфиопию попасть да папашу родного найти и поговорить с глазу на глаз на его языке. Хоть на французском, хоть на сомалийском – выучила оба. И спросить у негодяя, что он чувствовал в тысяча девятьсот восьмидесятом году, когда после окончания Олимпийских игр улетел к себе, а здесь оставил беременную московскую школьницу – по уши в него влюбленную обрюхаченную глупышку, которая надеялась на пробуждение совести и ожидала вызова.

Не дождалась. Через девять месяцев родилась я – черненькая, в папочку. Что оставалось делать юной красивой десятикласснице с новорожденной негритянкой? В Советском Союзе после «холодной войны» за железным занавесов такую ждал только позор (а то и вовсе – международный скандал).

Сначала школьница, пока в положении ходила, планировала ребенка предкам сплавить, чтобы учебу завершить. А дальше видно будет. Возможно, так бы и случилось, если бы доминировали мамины гены. Но не повезло: не удалась в русскую породу, угораздило на свет темнокожей появиться. Как же теперь людям в глаза смотреть? Родители девушки внучку тоже не желали признавать своей.

Меня ждал только детский дом. От мамочки в память только имя и осталось, которое она на клочке бумажки написала, сунула в пеленку и подкинула к дверям. Нарекла она меня Олимпиадой (как же еще) Эфиоповной (подозреваю, даже имени соблазнившего спортсмена не узнала, только страну, из которой приехал) Найденовой (свою фамилию мама не указала, испугалась, что разыщут, поэтому дали самую распространенную в приютах). Получается, что мы с Наташкой не просто сводные сестры (потому как свела судьба в одном месте расти), но и однофамилицы.

Вновь обретенные «мамочки» в лице воспитательниц особо с нами не церемонились. Так что слова «нежность» и «ласка» для меня являются синонимами к «непонятное» и «неизведанное». В новом доме все происходило, как в кино. Или как в сказке, в страшной. Ох и натерпелась я там. Сколько слез пролила, сколько раз бита была. Просто за то, что не такая, как все, – потому что не белая. Сбегать не пыталась. А куда? Несколько раз доходило до мыслей о самоубийстве, но вовремя останавливалась. Из детей только Наташка со мной и дружила. Спасибо ей.

Как и большинство детдомовских малышей, верила в придуманные мечты. Надеялась, что родители найдутся и все-таки поймут свою чудовищную ошибку. Ждала, когда вернутся и заберут свое дитя. После шестнадцатилетия верить, надеяться и ждать перестала.

И вдруг объявилась мамаша. Рассказала мне все. Как парня из армии ждала. Как прыгнула в постель с красавцем негром. Как бабка – ее мать – надоумила избавиться от меня. Потому как Николай (жених) в отпуск должен прийти – ведь считай год, как призвали. А тут она с лялькой. Поведала, что после побывки солдата снова забеременела, а потом и Колиного ребенка сгубила. Как сама чуть не умерла после того аборта. Думала, рано еще детей заводить, молодые еще. Для себя пожить, нагуляться хотелось. Не сказала никому ничего тогда. Как отслужил, сыграли свадьбу. Работу нашли, квартиру получили и даже машину (в то время-то!) купили.

А когда настала пора детишек рожать, грехи молодости аукнулись. Четыре выкидыша (не хотели детки такой мамки) и последующее бесплодие разбили семью. Мать корила себя, все глаза выплакала. Коля пить начал, скандалить, бить. А когда у нее рак обнаружили, к другой ушел.

А тут и бабка померла. Да и самой матери с этой страшной болезнью немного отмерено было. И когда осталась она совсем одна, то вспомнила обо мне. Что есть же у нее еще кровинушка на этом свете.

Да уж. Не так себе представляла нашу встречу. Сперва жутко разозлилась, даже хотела накричать, выгнать и выкинуть, как она меня когда-то. Потом простила все – мать ведь. Прорыдали в обнимку всю ночь.

Через неделю ее не стало. А она и правда красивая была. Сильно я на нее похожа. От отца только кожа шоколадная. А лицо мамино. Из гадкого утенка я постепенно превратилась в красивого черного лебедя.

Казалось бы, красавицу мулатку со знанием языков, стройным телом (последние годы я серьезно занималась легкой атлетикой, как папа, даже разряд получила) ждет счастливое, успешное будущее. Но на мою беду, все мужики (особенно начальство) видели во мне лишь сексуальный объект и жаждали обладать экзотической куклой. Какие мне предложения делали, чего только не обещали. А я не такая. Меня, дуру, не устраивает торговля своим телом ради карьеры. А поскольку пресекала всякие недвусмысленные попытки, то и меняла работу через месяц-два (в зависимости от степени контроля над вожделением озабоченных самцов). После нескольких лет скитаний и мыканья с места на место предложение Наташки меня очень даже устроило: женский коллектив, платят неплохо, работа не пыльная – сиди в офисе да отвечай на вопросы. А то, что не по специальности, так этим в нашей стране никого не удивишь. Вон дворники на морозе ломами машут, имея за плечами по два высших образования. Иногда, правда, случаются деньки, как сегодняшний, в течение которых настолько психологически выматываешься, что дома падаешь на кровать, будто шахтер после трех смен в забое.

– Служба поддержки, здравствуйте! Двести двадцать шестая, Липа, чем могу помочь?..

Вдруг рядом громыхнуло так, что Наташка аж взвизгнула. Погас свет, но спустя несколько секунд зажегся снова (сработала система аварийного питания). Серверу не понравились такие кренделя, и он повесился.

– Все, девчонки, отработали, – глядя в окно, сказала Настя (двести тридцатая). – Молния прямо в вышку долбанула.

Действительно, все подключенные соединения прервались, а новые вызовы прекратились. Мы сняли гарнитуры и собрались у обеденного столика.

– Наверное, сомалийские пираты виноваты? – предположила Маришка и посмотрела на меня: – Не иначе батя к тебе прорывается.

– Не смешно! – резко ответила я. – И вообще, он эфиоп. А на сомалийском половина Африки говорит. Это же не значит, что все носители этого древнего языка бандиты? Да и не знает он обо мне. Мать хоть и писала ему (с трудом в посольстве нашла адрес) – ни ответа ни привета. Либо я не нужна ему, либо, что вероятнее всего, дальше КГБ письма не ушли.

– Прости, просто этими пиратами во всех новостях мозги пудрят. Обвиняют их уже во всех грехах подряд.

– В прошлом месяце у соседки муж-моряк в Красном море погиб. Так она мне заявила, чтобы я, «чернож… валила на свои пальмы». А не то она сына-алкоголика натравит, и он с дружками устроит мне ку-клукс-клан. А когда сказала ей, что я такая же гражданка страны, как и она, и моя родина здесь, – она дико заржала. Пришлось для убедительности послать ее подальше, «по-русски». Но сама теперь боюсь. Мало мне по переходам да подворотням от скинхедов бегать, теперь еще дома покоя не будет.

– Извини, Липусь.

– Ладно, хватит о грустном.

– Девочки, а может, по кофе и по тортику для целлюлита и животика? – предложила Наташка.

– Ну давайте, все равно, пока связь восстановят, время есть, – поддержали остальные.

– Еще раз с днем рождения тебя, двести двадцать восьмая. Кстати, страшно вкусный тортик, – сказала я с набитым ртом Дашке несколько минут спустя. – Девятнадцать лет – это такой возраст, который еще не стыдно скрывать. Не то что мне – тридцатник стукнул. Как представлю, что четвертый десяток разменяла.

– Перестань прибедняться, Липа, – ответила именинница. – Ты нам всем еще фору дашь. Вон какая стройненькая и молоденькая. Между прочим, некоторые мои одноклассницы старше выглядят.