Герой не нашего времени. Эпизод I - Полковников Дмитрий. Страница 27

— Вижу, на хлебное место сел.

— Сел, не то слово. Попал. Зато теперь своя печать, канцелярия. Должность, как у комполка. Масштаб, правда, меньше. Хозяйство еще подсобное скоро заведу. Коровки там, поросята, цветочки и огурчики.

Эх, год назад бы сюда попал – точно бы взял Переходящее красное знамя за лучшее войсковое подсобное хозяйство! Это вам не шашкой махать, уметь работать надо, чтоб свекла лучше колосилась. А что? Даже специальное движение в Красной Армии такое было: сами себя обеспечим овощами и прочим натур продуктом.

Ой, Панов пора бы иссякнуть твоему фонтану мыслей.

Так он до «Особого колхозного корпуса» на Дальнем Востоке доберется, где сорок пять минут косили, пятнадцать – изучали пулемет. Или до словаря с сайта Минобороны РФ на тему «совхозы военные».

Но, нечего на зеркало пенять. Не увидеть там одних большевиков-коммунистов. Военные огороды, милитаризированные коровники и моторизированные свинофермы – наша национальная традиция уже более чем тридцати лет. Выходным бы сделать день принятия положения о хозяйстве роты от 1878 года [98].

— Кончай язвить! Хочешь чего покрепче? — бросив взгляд на пустые бутылки из-под пива, спросил сапер. – Водки могу налить.

— Надо бы, но не могу. Как с делами разгребусь, вместе жахнем. Ну, бывай, сапер!

Николай с надеждой сжал руку капитана. Единственный человек, кто вошел в их положение. Чужие они люди в чужом округе.

Ну, а Ненашев ушел в поле, бродить и рассматривать собственные позиции, как бы с немецкой стороны. Увы, ковырнуть монокль из глаза господина Моделя видать не судьба. Прежде позиции батальона задавит пехота и саперы из тридцать четвертой пехотной дивизии вермахта.

Чуть покувыркаемся, и перенацелят фрицы артиллерию с цитадели на его район. Для танков и автотранспорта это единственный путь до магистральной дороги на Минск, Смоленск и дальше на Москву.

Если оборону не усилят, как минимум, стрелковым полком с артиллерией, батальон, как отдельная боевая единица, умрет через два-три часа. Затем – агония отдельных огневых точек, до тех пор, пока не иссякнут боеприпасы, или не закончатся люди, способные и желающие сражаться. Как вариант, закопаться, пережить «конец света», и вылезти на землю двадцать шестого августа, аккурат в момент торжественного пикничка Гитлера и Муссолини в цитадели Брестской крепости. Но, опять же, нет рядом испытанной страйкбольной команды…

Даже в предложении саперу существовал подвох. Его немецкие коллеги заранее заготовили сетчатые щиты из металла для труднопроходимых мест. Остается надеяться, что на большой участок их не хватит.

Как хорошо умеют планировать, суки!

Необходимо ответное гибкое решение и Ненашев упорно искал его, облазив назначенный участок, отмечая, где надо расположить пулеметную позицию, где – наблюдательный пункт, какой ориентир пристрелять в первую очередь.

Ничего он пока не нашел, кроме очередных приключений на вечно многострадальное место.

Два бойца в зеленых фуражках переглянулись. Шедший к границе одинокий командир, то ложился на землю, то пытался встать повыше, высматривая что-то на нашей и немецкой стороне. Заявок на мероприятия военные сегодня не дали, значит стоит брать.

Предварительно подождав, пока подозрительный капитан не влезет в запретную зону на десяток метров, Ненашева прихватил пограничный наряд [99].

«М-да, это явный залет!», — думал Максим, выслушивая напористые обвинения. Действительно, батальон не имеет номера. Хорошо хоть он в кадрах успел встать на учет, желая питаться за казенный счет и по ценам военторга в столовых. Ходить в кабак каждый день – перебор.

Впечатление у Ненашева от вязавших его «погранцов» осталось хорошее, несмотря на пару квалифицированных тумаков, полученных исключительно по дурости. Не надо было лезть со шпагой в мясорубку и пытаться «качать права». Надо считать, повезло – связав, они могли уложить его и в специальный мешок из толстого брезента, зашнуровав, словно ботинок [100].

«Да уж, ликует пионерия, сегодня в гости к вам пришел Лаврентий Палыч Берия», — мысленно пропел «очкастый» задержанный и мило улыбнулся младшему лейтенанту, вызывая у того очередной приступ ярости. Ну вот, меня снова обозвали наймитом международного империализма и германским шпионом. Хорошо, хоть не парагвайским, или… рядом есть еще одна замечательная страна…

Отношение к лазутчикам нравилось. Лампа, направленная в лицо, и бодрящие толчки в область печени, привели Ненашева в восхищение, и он его выразил, насколько это было возможно, с разбитой губой. В ответ дознаватель готов уж был от злости перекусить ручку, которую, словно вентилятор, он вертел сейчас в руках.

Ну, не понять, где тут правда, а где ложь. Сбивает капитан ответами с толку. — Э-э-э «гражданин» следователь, — имитируя акцент частого покупателя кефали на Староконном рынке, что расположен на Молдаванке в городе Одессе, начал Максим, — у вас есть все для последующего опознания моей личности. Даже пока не погребенного тело. Мне будет очень грустно – капитан потрогал бровь – иметь завтра такой вид перед бойцами Красной Армии. Да, кстати, меня покормят? Это шанс, что я немедленно, искренне начну сотрудничать со следствием. По другому разговор не получится.

Младший лейтенант чуть не подпрыгнул, от такой наглости, а Максим подумал, что когда его выпустят, он обязательно наденет на шею «гражданину начальнику» табуретку ножками вверх.

Отвечать на одни и те же вопросы по шестому кругу ему надоело. Точнее, перестало забавлять. Эту методику допроса он знал, и каждый раз добавлял чуть больше, вызывая радость гончей у дознавателя, но еще больше запутывая ситуацию. Неужели, он не понимает?

После тарелки каши, Ненашев получил увесистый подзатыльник за невинный вопрос «про компот». Панов неудачно съерничал, забывая, что дразнить дознавателя в этом времени чревато. Битие тут самый популярный метод следствия, и не ему его менять.

Зато, перед тем как расписаться в протоколе допроса, Максим мстительно везде вычеркнул слово шпион, дописывая сверху «разведчик» и попутно выражая желание продолжить давать показания, но исключительно в письменной форме.

Панов знал, почему его комбата трясет человек из НКВД в зеленой фуражке, желая завести дело. В тридцать восьмом году при каждом отряде создали разведотдел, которому можно вести разведку и допросом и опросом. Следствие по делам контрабандистов, бандитов… и (отдельная задорная песня) находящихся под их неусыпным контролем таможенников [101].

До утра капитана поместили в одиночную камеру. Всучили ученическую тетрадь и половинку химического карандаша, строго предупредив: пропадет хоть один листик – пусть пеняет на себя.

Младший лейтенант не сомневался, что разоблачил опытного врага, одно его имя в сочетании с фамилией чего стоило.

Стоявшему на посту пограничнику наказали постоянно заглядывать в маленькое оконце, проверяя, как ведет себя нарушитель режима границы.

«Хоть подумаю в спокойной обстановке», — капитан начал портить первую страницу в тетрадке, затейливо выводя разными шрифтами матерные слова и ехидно думая о бойце за дверью, как о часах с кукушкой.

Суровое лицо опять появилось в форточке. Ух, ты! Страшно, аж жуть!

Он достал из кармашка сапога бритву и начал очинять карандаш. Спустя три минуты к нему ввались всем кагалом и, чуть ли не крутя руки, отобрали опасную вещь, переругиваясь на тему – кто доложит.

«Свободу попугаям! Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо, пусть всегда будет Вовка, пусть всегда буду я! Эй, Саша, какой к черту Вовка? Кто служил любимым рабом на галерах?»

Комбат вздохнул и мысленно вернулся в поле, вновь начиная перебирать варианты. Что, вести упорный бой до конца?