Верховная королева - Брэдли Мэрион Зиммер. Страница 45

Гвенвифар принялась растирать заледеневшие руки в своих.

– Не утомляй себя разговорами, матушка.

С губ Игрейны сорвалось нечто похожее на смешок, но звук этот тут же потонул в хрипах.

– Да пустое, Гвенвифар, сейчас-то уже все равно! Я была к тебе несправедлива – ведь в самый день твоей свадьбы я пошла к Талиесину и спросила его, не сможет ли Артур каким-либо образом уклониться от этого брака, не запятнав себя при этом бесчестием.

– Я… я этого не знала. Но почему?

Молодой женщине почудилось, будто Игрейна на миг замялась, подбирая слова, хотя кто знает, может статься, у больной просто не хватало дыхания?

– Я уж и не знаю… мне, верно, подумалось, что ты не будешь счастлива с моим сыном. – И вновь забилась в приступе кашля настолько сильного, что казалось, она уже никогда не отдышится.

Но вот кашель утих, и Гвенвифар промолвила:

– Ни слова более, матушка… не позвать ли мне священника?

– К черту всех священников, – отчетливо произнесла Игрейна. – Рядом с собою я их не потерплю – ох, дитя, да не пугайся ты так! – Минуту-другую она лежала неподвижно. – Ты считала меня набожной да благочестивой: еще бы, на закате жизни я удалилась в монастырь! А что еще мне оставалось? Вивиана хотела, чтобы я возвратилась на Авалон, но я не могла забыть, что именно она выдала меня за Горлойса… Здесь, за садовой стеной, высится Тинтагель – точно тюрьма; воистину, мне он и был тюрьмой. Однако это – единственное место, что я могу назвать своим. И кажется мне, что право это я завоевала тем, что здесь вынесла…

Больная вновь надолго умолкла, хватая ртом воздух.

– Ах, если бы только Моргейна приехала ко мне… – наконец выговорила она. – Она же обладает Зрением, ей должно бы знать, что я при смерти…

Гвенвифар видела: в глазах Игрейны стоят слезы. Растирая ледяные руки, что вдруг затвердели, сделались жесткими, точно холодные птичьи когти, молодая женщина мягко проговорила:

– Я уверена, если бы она только знала, она бы непременно приехала, дорогая матушка.

– Не знаю, не знаю… Я отослала ее от себя, отдала в руки Вивианы. Хотя отлично знала, как жестока Вивиана порою и что она использует Моргейну столь же безжалостно, как использовала меня, ради благополучия здешней земли и во имя собственной жажды власти, – прошептала Игрейна. – Я отослала ее прочь, ибо мне казалось, что, если выбирать из двух зол, пусть лучше живет на Авалоне в воле Богини, нежели попадет в руки к чернорясым священникам, которые приучат ее к мысли о том, что она – воплощение порока и греха только потому, что женщина.

Гвенвифар, до глубины души потрясенная, растирала в ладонях ледяные руки больной, подкладывала в ноги горячие кирпичи; однако и ступни тоже сделались холодны как лед. Молодая женщина взялась было массировать и их, но Игрейна сказала, что ничего не чувствует.

Гвенвифар поняла, что должна попытаться еще раз.

– А теперь, на пороге смерти, не хочешь ли побеседовать с кем-нибудь из священников Христа, матушка?

– Я уже сказала тебе: нет, – отозвалась Игрейна, – иначе, спустя все эти годы, пока я молчала, чтобы сохранить мир в доме, я, чего доброго, наконец выложу им все, что на самом деле о них думаю… Я любила Моргейну, оттого и отослала ее к Вивиане, чтобы хотя бы она ускользнула от их власти… – На больную вновь накатил приступ удушья. – Артур, – промолвила она наконец. – Никогда-то он не был моим сыном… он – дитя Утера… лишь надежда наследования, не больше. Я всей душой любила Утера и рожала ему сыновей, потому что для него это так много значило: обзавестись сыном, который пойдет по его стопам. Наш второй сынок… он умер вскорости после того, как перерезали пуповину… его, кажется, я могла бы полюбить сама по себе, так, как я любила Моргейну… Скажи, Гвенвифар, мой сын упрекал ли тебя за то, что ты до сих пор не родила ему наследника?

Гвенвифар опустила голову, чувствуя, как на глазах вскипают жгучие слезы.

– Нет, он всегда был так добр ко мне… ни разу меня не упрекнул. А однажды даже сказал, что не зачал ребенка ни с одной женщиной, хотя знал многих, так что, возможно, вина здесь не моя.

– Если он любит тебя ради тебя самой, так он просто бесценное сокровище среди мужчин, – отозвалась Игрейна, – и если ты сумеешь сделать его счастливым, так тем лучше… Моргейну я любила, ибо кого, кроме нее, могла я любить? Я была совсем юна и так несчастна; ты и представить себе не можешь, как тяжко мне приходилось той зимой, когда я родила ее: одна-одинешенька, вдали от дома, еще совсем девочка… Я боялась, что она будет сущим чудовищем: я ведь весь мир ненавидела, пока ее носила; а она оказалась чудо какая хорошенькая: серьезная, разумная, дитя фэйри, да и только. За всю свою жизнь я любила только ее да Утера… где она, Гвенвифар? Где она, если не хочет приехать к умирающей матери?

– Моргейна наверняка не знает, что ты больна… – сочувственно отозвалась Гвенвифар.

– Но как же Зрение? – воскликнула Игрейна, беспокойно ворочалась. – Где же она есть, что не видит: я умираю? Ох, понимала же я, что она в серьезной беде, еще на коронации Артура понимала, и ведь не сказала ни слова, не хотелось мне ничего знать, казалось мне, я испила довольно горя, и ни слова не сказала я, когда она во мне так нуждалась… Гвенвифар, скажи мне правду! Что, Моргейна родила ребенка – неведомо где, в одиночестве, вдали от всех, кто ее любит? Говорила ли она с тобою об этом? Значит, она ненавидит меня, раз не приехала ко мне даже теперь, когда я при смерти, лишь потому, что я не высказала вслух все мои страхи о ней на Артуровой коронации? А, Богиня… я отреклась от Зрения, дабы сохранить мир в доме, ведь Утер был приверженцем Христа… Покажи мне, где мое дитя, моя доченька…

Гвенвифар удержала ее на месте.

– Тише, матушка, успокойся… все в воле Господней. Не след тебе призывать здесь бесовскую Богиню…

Игрейна резко села на постели; невзирая на ее недужное, одутловатое лицо и посиневшие губы, она смерила сноху таким взглядом, что Гвенвифар вдруг вспомнила: «Ведь и она тоже – Верховная королева этой земли».

– Ты сама не знаешь, что говоришь, – промолвила Игрейна, и в голосе ее звучала гордость, и жалость, и толика презрения. – Богиня превыше всех ваших прочих богов. Религии приходят и уходят – как уже убедились римляне и, вне сомнения, убедятся христиане, но Богиня превыше их всех. – Больная позволила Гвенвифар уложить себя на подушки и застонала. – Кабы только согреть мне ноги… да, знаю, знаю, ты положила горячие кирпичи, вот только я их не чувствую. Когда-то прочла я в одной старинной книге, что дал мне Талиесин, про ученого, которого заставили выпить цикуту. Талиесин говорит, мудрецов всегда убивают. Жители далекого юга распяли Христа; вот так и этого святого и мудрого человека заставили выпить цикуту, потому что короли и чернь сказали, он, дескать, учит лживым доктринам. Так вот, умирая, он говорил, что холод поднимается вверх по его ногам; и так испустил дух… Я цикуты не пила, но чувствую то же… а теперь вот холод дошел до сердца… – Игрейна вздрогнула и застыла; и на миг Гвенвифар почудилось, будто она перестала дышать. Но нет, сердце еще билось – вяло и слабо. Однако Игрейне не суждено было заговорить снова; она лежала на подушках, хватая ртом воздух, и незадолго до рассвета хриплое, неровное дыхание оборвалось совсем.

Глава 11

Похоронили Игрейну в полдень, по завершении торжественной погребальной службы; Гвенвифар стояла у могилы, глядя, как в землю опускают завернутое в саван тело, и по лицу ее струились слезы. Однако же оплакивать свекровь как должно она просто не могла. «Жизнь ее здесь была сплошной ложью; она лишь считалась доброй христианкой». Если все, чему ее учили – правда, уже сейчас Игрейна горит в аду. И мысль эта казалась Гвенвифар невыносимой, ведь свекровь всегда была к ней неизменно добра.

Глаза ее жгло как огнем: сказывались бессонная ночь и пролитые слезы. Низкое небо словно отражало в себе ее смутные страхи: тяжелое, набухшее, точно в любой момент прольется дождем. Здесь, под защитой монастырских стен, Гвенвифар ощущала себя в безопасности, но очень скоро ей предстоит покинуть надежное убежище и скакать целые дни напролет через вересковые пустоши, под бескрайним дткрытым небом, воплощением незримой угрозы, что нависает над нею и ее ребенком… Гвенвифар, поежившись, точно от холода, сцепила пальцы на животе, в тщетном желании защитить его крохотного обитателя от опасности неба.