Курсовая работа по обитателям болота - Черчень Александра. Страница 26

— Какая есть, — пожала плечами я. — По поводу моих впечатлений… Я в панике. Ну, почти. Но ты старательно расшатываешь и так хрупкую опору.

— Я специально, — ошарашил меня Феликс и сделал глоток чая, с интересом наблюдая за реакцией на это сенсационное заявление.

— Ну ты и жаба! — решила не разочаровывать гада.

— Что?! — поперхнулся мужчина, со смесью ошеломления и гнева глядя на меня.

— Что слышал. — Отправила конфету в рот и одобрительно кивнула: — Вкусно! — Потом отставила чашку и резко подалась вперед: — Хочешь мои выводы, драгоценный психолог? Ты расшатываешь устои и мировоззрение. Я нужна тебе полностью дезориентированная, не знающая, что делать, для которой единственная опора и островок стабильности — это ты!

Я отстранилась, схватила чай и сделала несколько больших глотков, не обращая внимания на то, как горячий напиток обжигает горло. Наоборот, это привело в чувство, добавило решимости и помогло бороться со страхом. Ибо я сейчас действовала по его же принципу. Он не ожидает сейчас смелости и требований, а значит, надо действовать именно так.

— Остается вопрос: зачем тебе это нужно? — Мило улыбаясь, я подняла заварочный чайник, снова наполнила свою чашку и невинно спросила у кикимора: — Тебе налить?

Он откинулся на колонну за спиной и медленно кивнул. Я наполнила его наполовину пустую чашку и добавила туда один кусочек сахара. В свою кинула два.

— Продолжим. — Я все так же улыбалась, внутренне сжимаясь от страха, потому что играла сейчас на свой страх и риск. — Ваша проблема с эльфами и женщинами ко мне не имеет никакого отношения. И у меня смутные подозрения, что ты просил у богини отнюдь не решение проблемы, ведь ее у вас еще и нет. Есть небольшие неприятности политического характера, стало быть, обращаться к высшей инстанции не было никакой нужды. И надо признать, если бы я не знала о твоем родстве с Маэжи, то гадала бы долго. А так… ты просил что-то для себя, Феликс. Именно для себя.

— Какая-то ты слишком сообразительная, — с показной грустью посмотрел на меня Болотный лорд, но на дне светлых глаз были только сталь и расчет. — До вреда практически, Юля.

— Ну почему же? — фальшиво улыбнулась я. — Просто пытаюсь понять. И да, я могла промолчать и попытаться извлечь из всего этого пользу. Но проблема в том, что дурочку мне изображать еще более вредно, чем показывать свою сообразительность. Мы ведь сможем договориться? Зачем я тебе, Феликс? Вернее, что ты просил у Маэжи?

Он бесконечно долго смотрел на меня светлым, пронзительным взглядом, который сейчас казался мне, как никогда, неприятным. Мне было очень не по себе, но я не отводила глаз, почти до боли стискивая тонкий фарфор в пальцах. Слишком тонкий и хрупкий. Кр-р-рак — и по коже бежит горячий напиток, смешиваясь с кровью, приобретая розоватый оттенок.

Ла-Шавоир спрыгнул с камня и уже через секунду, ругаясь, вытирал мою ладонь, осторожно вытаскивал удлинившимися когтями осколочек из единственной, но глубокой раны на большом пальце. Ко мне же вернулась чувствительность, поэтому я тихо попискивала и смаргивала слезы боли и жалости к себе, любимой.

Кровь почему-то все не останавливалась, но тут я увидела медальон Феликса. Миртар. Аналог моего. Но… тусклый. И меня озарило.

— Я не риале, — ошеломленно прошептала, понимая, что кусочки мозаики сложились воедино.

Кикимор потрясенно поднял на меня глаза.

— Так вот почему, — сбивчиво говорила я. — Вот почему вы всем запрещали мне говорить, что такое «риале»! Боялись, что я пойму! Но почему?!

— И правда, очень проблемная кошка, — вдруг рассмеялся Ла-Шавоир, запрокидывая голову, но не успела я выдернуть руку как он снова серьезно посмотрел на меня, приблизился к самому лицу, вновь окутывая запахом трав, и очень тихо, почти интимно, шепнул: — Все верно, Юленька, сейчас ты не риале. — Но тут к ранке прижалось что-то очень-очень холодное, и, вскинув голову, я поймала торжествующий взгляд голубых глаз. — А вот сейчас почти.

В ту же секунду меня пронзила обжигающая боль. Настолько сильная, что я застонала и попыталась вырваться из крепкой хватки этого сказочного земноводного!

— Отпусти меня немедленно! — Я увидела, как Феликс плотно сжал мои окровавленные пальцы на своем медальоне, который становился все ярче и ярче, напитываясь моей кровью, болью, криком.

Рывок — и пуговицы на платье разлетаются в разные стороны под рык: «Я же приказал носить его на одежде!» Вот он снимает мой миртар и заставляет разжать вторую руку, чтобы обхватить его. Сверху ложатся его ладони, засиявшие тусклым голубым светом. У меня же немели руки, было такое ощущение, что я держу кусочки льда, которые впитывали, вытягивали мое тепло. Теперь теряли чувствительность не только пальцы, но и руки. Я открыла глаза, тихо застонала от ужаса, потому что потусторонний свет змеями оплетал наши руки и стремился все выше и выше. К груди. К сердцу.

Феликсу приходилось не лучше. Он был очень бледный, лоб усеян бисеринками пота, дыхание тяжелое и частое, в глазах отблески замораживающего нас огня… и мое отражение.

Не в силах удержать равновесие, я начала падать назад, и Ла-Шавоир рывком положил меня на теплый мрамор, все так же продолжая сжимать руки над головой. Наверное, непосвященным эта сцена показалась бы очень страстной и эротичной. Но нам с болотником было не до страсти и эротики. Потому что огонь прекратил замораживать и, поменяв цвет с голубого на желтый, начал жечь. Я с криком выгнулась, пытаясь разорвать такой болезненный контакт. Сволочной «Василисушке» тоже приходилось очень непросто, он уже почти задыхался и склонялся все ниже и ниже надо мной, пока, наконец, не коснулся лбом груди. Сейчас я даже и не подумала заострить на этом внимание, хотя бы потому, что было очень больно. Обжигающе! Я даже кричать не могла, только скулить и тихо плакать.

Да и ему, судя по всему, было не лучше.

А потом… Потом эта смесь льда и пламени добралась до чего-то в солнечном сплетении, смешалась и медленно поползла обратно. Когда все закончилось, то Феликс сполз с меня на пол, попутно забрав свой медальон, который сейчас мягко светился. Одна сторона голубая — другая желтая.

— А вот теперь действительно все, — хрипло сказал кикимор, надевая свой медальон на шею.

Я же свернулась калачиком на камне, не в силах встать и уйти, и беззвучно плакала, закусив костяшку пальца. Было очень плохо, в груди пекло, рук я почти не чувствовала, до того они оледенели. Только та, в которой я сжимала свой миртар, постепенно начинала обретать чувствительность, в нее вонзались тысячи иголочек, которые заставляли плакать еще горше.

Создатель, но почему?!

— Что я тебе плохого сделала? — наконец спросила я срывающимся голосом. — Почему?!

— Я не знал, что будет именно так, — как-то бесконечно устало сказал Ла-Шавоир. — Такая боль… не предполагалась. — Он немного помолчал и нехотя продолжил: — Твоя дезориентированность мне была нужна именно для завершения ритуала.

— Что ты просил у Маэжи?

— Второго, — тихо ответил Ла-Шавоир, запрокинув голову и закрывая глаза. — Я устал быть один, Юля, устал, что меня рано или поздно обязательно предают те, кому я начинаю верить, устал от расхождения интересов, от того, что почти никто не может разделить мои. Я всего лишь хотел второго.

Мне невольно вспомнилась песня Высоцкого: «Пошли мне, Господь, второго, чтоб не был так одинок».

— Она говорила про «заданные параметры»… — вспомнила я.

— Да, — вздохнул кикимор, зарываясь пальцами в волнистые волосы. — Тот, кто подойдет мне. И… Маэжи сказала, что он поможет решить проблему с эльфами и женщинами. Но… пришла ты.

Последовал тяжкий вздох, показывающий, как он разочарован этим.

— Зачем все это? — Я непонимающе посмотрела на него, села и попыталась слезть, но покачнулась, и Феликс удержал меня от падения, аккуратно опустил на пол, секунду помедлил и сел рядом.

Так мы и сидели. В тишине, на странно теплом мраморе, с так и не прощенными обидами, неотвеченными вопросами и неизвестностью в будущем.