Красавица - Мак-Кинли Робин. Страница 4

О гоблинах, драконах и колдунах никто даже не обмолвился.

ГЛАВА 2

День торгов наступил чересчур скоро. Мы с сестрами укрылись в будуаре Грейс, свободном от посягательств перекупщиков, и, сбившись дрожащей стайкой, прислушивались к чужим голосам и топоту чужих башмаков. Распоряжаться остался Жервен, отца услали до вечера на верфь — вести учет. Жервен ходил со списками подлежащих и не подлежащих продаже вещей, отвечая на интересующие вопросы.

Под вечер он постучал к нам.

— Уже все, можно выходить, пойдемте чаю выпьем, — позвал он вполголоса.

Почти вся мебель стояла на своих местах, потому что дом «с обстановкой» оставался в нашем распоряжении на две недели, которые, по расчетам Жервена, уйдут на окончательные сборы в дорогу. Однако без милых сердцу мелочей — отцовской китайской чаши, восточных ковриков, ваз, столиков, картин на стенах — дом выглядел осиротевшим. Взявшись за руки, мы с сестрами потерянно бродили по комнатам, освещенным последними грустными лучами заходящего солнца, и отмечали про себя пропажи. Дом пропах табаком и чужим одеколоном.

Жер предоставил нас на полчаса самим себе, а потом отыскал в гостиной (там меньше всего ощущалось разорение) и позвал вниз.

— Идемте, взгляните только, что вам друзья оставили!

Не говоря больше ни слова, он повел нас в кухню. На парадной лестнице мы столкнулись с отцом, печально созерцающим темный прямоугольник на обоях, и прихватили его с собой. Внизу по всем столам, стульям и в буфете громоздились груды всякой всячины — в основном съестное. Копченые окорока, бекон, оленина, закрученные жбаны с соленьями и маринадами, несколько ценных банок с яблоками, персиками и абрикосами в сиропе. Рядом лежали отрезы тканей: саржа, ситец, муслин, лен, тонкая шерсть, — и кожа — мягкая, тонкой выделки, а кроме того, три подбитых мехом плаща. Еще там стояла клетка с кенарем, который выдал звонкую трель, когда мы подошли поближе и заглянули сквозь прутья.

— Что ж ты их не остановил? — спросил отец.

— Да я и не знал, — развел руками Жервен. — И честно говоря, рад, что не знал, потому что вряд ли решился бы останавливать. Вообще-то, я сам лишь пару минут как все это увидел.

Отец нахмурился. Ему категорически претила милостыня любого рода, он стремился выплатить все долги до гроша, хотя партнеры-купцы готовы были, ни слова не говоря, простить по старой дружбе недостающее.

В доме еще находилось несколько слуг, упросивших оставить их до отъезда, пусть даже без жалованья, и, хотя мы едва могли их прокормить, у отца не хватило духу с ними распрощаться. Одна из этих служанок, Руфь, объявила, отыскав нас на кухне:

— Простите, мистер Хастон, там один человек хочет видеть мисс Красавицу.

— Хорошо, зовите его сюда. — Я не представляла, кому могла понадобиться. Отец беспокойно переступил с ноги на ногу, однако промолчал. Остальные переглянулись, но тут по лестнице загрохотали шаги, и в дверях появился Том Блэк.

Том разводил, выращивал и выезжал лошадей, владел конюшней в городе, конным заводом в пригороде и пользовался доброй славой далеко за пределами округи. Он зарабатывал на хлеб продажей гунтеров и упряжных — всех наших лошадей мы брали на его конюшне. Сестры (до сегодняшнего утра) ездили на двух симпатичных смирных кобылках, а мне, поскольку в седле я держалась лучше, чем где бы то ни было, взяли лощеного гнедого скакуна, который легко перемахивал через все, что не успело удрать, заслышав его галоп. Однако сердце Тома принадлежало богатырским строевым коням, великанам не ниже восемнадцати ладоней в холке, происходившим от тех могучих красавцев, что во весь опор мчали рыцарей в доспехах на битву, сотрясая землю своим галопом. В любом уголке страны можно было встретить дальнего потомка этих боевых коней — выносливого и рослого битюга, волочащего плуг или телегу. Том же выращивал благородных породистых скакунов, достойных ходить под королевским седлом.

— Твой конь, — обратился он ко мне, — ждет тебя в конюшне. Вот, пришел тебе сказать. Ты бы сходила, доброй ночи пожелала, приголубила его, а то скучает ведь — особенно теперь, когда мелочь всю увели. — Под мелочью подразумевались наши верховые и упряжные, отправившиеся к новым владельцам. — И седло еще. Оно, конечно, старое. Потертое. Но какое-то время послужит.

Я смотрела на него в недоумении.

— Ну что ты, голубка, так смотришь? — нетерпеливо буркнул Том. — Доброхот. В конюшне, ждет тебя. Сходи, говорю, к нему, доброй ночи пожелай, а то не заснет, бедняга, извелся весь.

— Том, вы не можете подарить мне Доброхота, — наконец выговорила я.

— Я и не дарю. Он сам. Зачахнет конь, если ты уедешь без него, я же знаю. Которую неделю грустит — редко заглядываешь. Места себе не находит. Так что забирай его с собой. Он конь могучий, крепкий, дело для него найдется.

— Том, — простонала я, удивляясь, почему молчат остальные, — ему ведь цены нет. Хотите отдать своего строевого коня, чтобы он впрягался в плуг и возил телеги? Чем еще ему там заниматься? А он достоин самого короля!

— Не повезет он короля. Он только тебя слушается. Не думал, что придется уговаривать; прекращала бы ты молоть чепуху и шла уже на конюшню. Он там ждет не дождется. Доброй ночи, барышни, и вам, господа. — Он кивнул по очереди нам с сестрами, потом отцу с Жервеном и затопал вверх по лестнице.

Мы слышали, как Руфь открыла ему дверь, потом закрыла за ним. Повисла гробовая тишина.

— Пожалуй, схожу, раз он просит, — пробормотала я, завороженно глядя на пустую лестницу.

Отец расхохотался — впервые с тех пор, как грянула беда.

— Не заслужили мы таких друзей. Надо поскорее отправляться в дорогу, пока нас не завалили подарками так, что не увезешь.

— Что это за конь, который без тебя зачахнет? — полюбопытствовал Жервен.

— Глупости, — отмахнулась я. — Том просто хочет мне его подарить. Не знаю почему. Видимо, слишком часто прибегала к нему на конюшню.

— Только лошади и способны оторвать ее от любимых греческих поэтов, — заявила Хоуп. — А Том всегда говорил, что не знает ни одной другой городской барышни, которая умела бы держаться в седле.

Я пропустила слова сестры мимо ушей.

— Когда у Тома умерла в родах кобылица, он сказал, что жеребенка можно выходить, если найдется время и терпение кормить его из бутылочки. Вот я его и выкормила. Бедолаге досталось имя Доброхот — что поделаешь, мне было всего одиннадцать. Он родился четыре года назад. Четырехлеток и пятилеток Том обычно продает, однако с Доброхотом он занимался выездкой — не только к седлу приучал, но и ко всему остальному, что положено строевому коню: ходить парадным шагом, гарцевать, стоять смирно. Вот. Я пойду.

— Она читала ему свои переводы с греческого, — вполголоса добавила Грейс. — Но он выжил.

— Зато гувернантку едва до припадков не довела, — подхватила Хоуп. — Впрочем, мне кажется, этот конь знает греческий получше мисс Стэнли.

Я недовольно покосилась на сестру.

— Он пробыл здесь всего ничего, а потом, в год, я отвела его обратно на конюшню к Тому — но почти каждый день навещала. Только вот в последнее время все никак… — Я начала подниматься по лестнице. — Скоро вернусь. Все печенье не ешьте, я тоже чаю хочу.

— Можно, я пойду с тобой, взгляну на коня? — попросил Жервен.

— Пожалуйста.

Через двенадцать дней после торгов Доброхот вывез нас с Грейс — я сидела в седле, она боком у меня за спиной — из города, где мы прожили всю жизнь. Вывез уже навсегда. Остальные ехали в длинном деревянном фургоне, которым правил Жервен. Хоуп примостилась рядом на козлах, обнимая одной рукой отца, сидевшего свесив ноги. Никто из нас не оглядывался. Мы отправились с обозом, который проделывал этот путь дважды в год. Начинаясь в бескрайних полях к югу от города, дорога петляла от деревни к деревне, забирая все дальше на север. После краткой передышки в последнем городке обоз отправлялся обратно на юг. Обозники прекрасно знали дорогу и подстерегающие на ней опасности, поэтому всегда были рады — за умеренную плату — прихватить несколько путников. К счастью для нас, путь лежал мимо городка, где мы надеялись обрести новый кров. Мы с Хоуп пришли к выводу во время наших полуночных задушевных бесед, что там будет спокойнее, мы будем чувствовать себя не настолько отрезанными от мира и людей.