Красавица - Мак-Кинли Робин. Страница 8

— Никогда ничего подобного не слышала. Ты точно не выдумываешь на ходу, чтобы отвадить меня от леса? Если так, имей в виду: ничего не выйдет, только раззадоришь.

— Да уж, Красавица, ты у нас барышня своенравная, — усмехнулся Жер. — Но я не сочиняю. От тебя все равно не отвертишься.

Я уловила легкую иронию. Припоминает, как я работала в кузнице у него на подхвате и все выспрашивала, что он делает, да как, да зачем. В конце концов Жервен, сдавшись, научил меня жечь древесный уголь и подковывать лошадей — правда, только сговорчивых.

— И еще одна просьба: не говори ничего остальным. Отец, впрочем, и сам кое-что слышал, а вот сестры — нет. Рано или поздно слухи и до них дойдут, но хотя бы первое время я бы предпочел, чтобы мы пожили спокойно на новом месте. Дела движутся, жаль будет срываться с места из-за глупых слухов. — (Я с удивлением уловила в его голосе мольбу.) — В общем, я просто осторожничаю.

— Глупые слухи? До тебя мне никто ничего подобного здесь не рассказывал.

— Еще бы. Сама посуди. В Синей Горе нужен был кузнец, кузнец у них появился — и я бы сказал, неплохой, — зачем его отпугивать? И потом, даже если лес и вправду заколдованный, уже сто лет, как ничего странного не происходило, — может, и нет никакого колдовства, а может, раньше было, а может, и сейчас есть, но если не трогать, то и нас не тронет. А горожане от нас, по сути, ничего и не скрывали — Мелинда в своем письме сама напомнила мне о событиях столетней давности.

— О каких?

Дневной свет угасал, лучи заходящего солнца одели осенний лес в королевский пурпур и золото, а наш невзрачный дом засиял теплой медью. В кухонном окне просматривался женский силуэт, стоящий перед камином. Жер подхватил Доброхота под уздцы и повел вдоль опушки, отходя подальше от дома.

— Значит, вот. — Он поглядел на меня, сконфуженно улыбаясь. — Ты меня засмеешь и будешь права. Но я здесь вырос, а услышанное в детстве, хочешь не хочешь, врезается в память навсегда. Рассказывают, что в самой чаще леса стоит замок, окруженный роскошным садом. Если забрести подальше в лес — туда, где уже не видно опушки, а вокруг одни высокие деревья хороводом, — обязательно попадешь в замок. А в замке живет Чудище. Откуда оно взялось — разное говорят. То ли это заколдованный человек, превращенный в зверя за какое-то злодеяние. То ли он уже родился Чудищем в наказание родителям — королю и королеве, замучивших подданных своим самодурством.

— Минотавр какой-то… — пробормотала я.

— Кто?

— Минотавр. Из греческого мифа. А как это Чудище выглядит?

— Слухи разнятся. Мать пугала меня медведем с когтями длиной в локоть. А приятелю моему его мать говорила, мол, будешь озорничать, придет огромный вепрь и насадит тебя на длиннющие клыки. Первый владелец постоялого двора считал, что в замке живет грифон… В каком бы облике Чудище ни ходило, на аппетит оно точно не жалуется. Говорят, что ни один охотник еще не возвращался из леса с добычей. Огород наш, если заметила, не страдает ни от кроликов, ни от дятлов — а ведь это само по себе странно. И олени — ни разу на памяти самого старого из старожилов никто не добывал в лесу оленя. Да что там, здесь даже белки не водятся — а уж белки есть везде.

Солнце почти село, окна светились мягким светом каминного огня и бросали золотистые отблески на деревья в саду. Отец, насвистывая, зашел на крыльцо с охапкой дров, над которыми я пыхтела с утра.

— Ты в кузницу, Жер? Я там не закрывал, — крикнул он, задержавшись на пороге.

— Иду! — откликнулся Жервен.

Отец скрылся в доме.

— Дай мне твердое слово, — попросил Жер, — что, во-первых, не будешь пугать сестер этими байками, которые я — по глупости, не иначе, — тебе пересказал. И во-вторых, что в лес больше не сунешься.

Я угрюмо уставилась в землю. Обещания я не любила давать из принципа, потому что потом совесть не позволяла мне их нарушить.

— Сестрам я ничего не скажу, — наконец ответила я. — Но если колдовство опасно для всех, то и для тебя тоже. Так что если ты не будешь ходить в лес, то и я не буду.

Жер сперва нахмурился, потом улыбнулся.

— В тебе и самой какая-то чертовщинка есть. Может, и лес тебя не тронет. Хорошо, я пообещаю. А ты?

— И я.

Я отправилась разгружать тележку и ставить Доброхота в стойло, а потом заглянула к Жеру в кузницу.

— Да? — Он поднял глаза. — Сейчас иду, уже почти закончил.

— Жер, а зачем ты мне рассказал эти сказки про лес?

Жервен поднял кузнечный молот и начал рассматривать царапины на его головке.

— По правде сказать, я уважаю твое упрямство. Я знал, что получить с тебя обещание можно, только поговорив начистоту. Врать я не приучен — этот лес и на меня страху нагоняет. — Он улыбнулся озорной мальчишеской улыбкой. — Похоже, клятва прежде всего мне самому жизнь облегчит, не надо придумывать отговорки, чтобы не соваться в дебри. Ну все, ступай, передай сестрам, что я сейчас буду.

На следующее утро я встала до зари и босиком прокралась вниз. В обмен на одну услугу шорник обещал мне сделать мягкий кожаный ворот, чтобы подкладывать под хомут Доброхота, — наметившиеся на плечах коня проплешины не давали мне покоя. Баки обещал сделать подкладку к сегодняшнему утру, путь до его двора был неблизкий, а работы до вечера предстояло много. И еще я хотела встретить рассвет.

Оседлав Доброхота, я вывела его из стойла. Большие копыта оставляли неровные круглые следы на заиндевевшей траве. У ручья я замедлила шаг. Обычно мы обходили кузницу по берегу, а потом поднимались на пригорок, и по дороге я поила коня из колодца. Но сегодня я подвела Доброхота к ручью и остановилась в ожидании. Конь нагнул шею, потянул ноздрями и фыркнул. А потом опустил морду в ручей и начал пить. Он не превратился ни в лягушку, ни в грифона, у него не выросли крылья. Доброхот почмокал губами, допивая, и повел ушами, не ведая о необычности этого водопоя. Поднявшись на пару шагов по течению, я наклонилась и зачерпнула воду ладонью, намотав поводья на запястье. От ледяной воды заломило зубы, однако на вкус она оказалась сладкой и живой, куда лучше, чем стоячая из колодца. Убедившись, что не обернулась лягушкой и пейзаж вокруг ничуть не изменился, я взобралась в седло, и мы неспешно тронулись в путь.

Бедность шла мне на пользу. На свадьбе Хоуп мы с Грейс были подружками невесты. Грейс выглядела хрупкой и изящной, Хоуп розовела от счастья и любви, а я постаралась хотя бы привести себя в порядок. Солнце и постоянная работа на свежем воздухе очистили за год мою кожу, а еще я загорела, постоянно расхаживая без шляпы, и загар шел мне куда больше, чем городская бледность. С тех пор как я перестала горбиться весь день над книгами, у меня появилась какая-никакая осанка, а заодно прибавилось сил, — впрочем, это женщине вроде и ни к чему. Грейс и Хоуп затмевали всех в любом окружении, а уж в деревенской глуши, где на одно симпатичное личико приходилось несколько простушек, тем более. Зато я куда лучше сливалась здесь с пейзажем, чем на блестящих городских приемах. Правда, я по-прежнему совсем не росла. В двенадцать сестры утешали меня, что со временем я дорасту до своих больших рук и ног, но в шестнадцать пора было уже переставать тешить себя надеждами. Впрочем, для здешней работы мои большие руки, которые теперь не было нужды втискивать в крошечные белые перчатки, оказались весьма пригодны, и в общем и целом я жила в ладу с собой. Не в последнюю очередь потому, что единственное зеркало в доме висело в комнате сестер.

В первую зиму мы очень беспокоились за Грейс, которая, казалось, никогда не оправится от потери любимого. Она так исхудала и осунулась, что иногда через нее можно было, по-моему, смотреть на огонь в камине. Однако по весне она начала оживать, и, хотя оставалась пока тише и молчаливее прежнего, худоба и бледность понемногу отступали. Грейс была главной помощницей во время подготовки и основной распорядительницей на самой свадьбе, и свадебный пир тоже готовила она. Если ее и печалили воспоминания о Робби, никто из гостей об этом не узнал — так весело она плясала, смеялась и пела, не забывая вовремя подливать пунш в большие чаши. Она даже позволила себе слегка пококетничать с молодым священником, венчавшим Хоуп и Жервена, и бедняга шел потом домой шатаясь, словно пьяный, хотя за весь день ничего крепче чая не пригубил.