Я смотрю на тебя - Као Ирэне. Страница 41

Стоило мне подумать о нем, и он, словно по волшебству, появляется в холле, заставляя мое сердце подпрыгнуть. Это происходит всякий раз, когда мы встречаемся.

– Привет, – говорю, – а я как раз о тебе думала.

– Да? И о чем же ты думала? – Он подходит поближе, глядя на фреску.

– Что если бы не реставрация, то мы бы никогда не встретились, – я поворачиваюсь, встречаясь взглядом с его черными глазами. Морщинки в углах глаз говорят мне о том, что он улыбается.

Мне хочется поцеловать его. Но, как обычно, жду, чтобы он сделал первый шаг.

– Элена, а ты молодец. Действительно, очень красиво!

– Надо отметить! – Не выдерживаю и приближаю губы к его губам, но, когда поднимаюсь на цыпочки, он отдаляется, оставляя меня в недоумении.

– Отпразднуем после моего возвращения, – говорит решительным твердым тоном.

– Твоего возвращения? – смотрю на него широко распахнутыми глазами. Я должна еще пережить этот отказ. – Ты уезжаешь?

– Сегодня вечером. На Сицилию.

– А когда вернешься?

– Не знаю, решу, когда уже буду там, – его взгляд затуманен, мрачен. В этот момент я чувствую его холодность и отстраненность.

– А ресторан?

– Я оставил смену, – пожимает плечами, – мои коллеги уже могут сами справиться.

Эта новость ошеломляет меня. Еще недавно у меня в голове роились идеи (наверно, правильней называть их мечтами) об этих рождественских каникулах. Я отказала Филиппо, потому что надеялась провести время с Леонардо. А вместо этого…

– Тебе действительно нужно уезжать? – спрашиваю, пытаясь замаскировать разочарование.

– Я хочу этого, – отвечает, решительно взирая на меня, – хотя бы раз в год, где бы я ни находился, я возвращаюсь на Сицилию.

– У тебя там близкие?

– Там мое прошлое.

Я хотела бы еще многое спросить у него, но прикусываю язык. Леонардо ненавидит вмешательство в свою частную жизнь, а тема его родины входит в сферу абсолютно интимных и неприкосновенных вещей.

– Постарайся развлекаться и без меня, – берет меня рукой за подбородок и силится улыбнуться, как бы стараясь ускользнуть от напряжения нашего разговора.

Мне хочется сказать ему, чтобы он не уезжал. Или чтобы взял меня с собой. Не могу вынести даже мысли о том, чтобы расстаться с ним надолго.

– Ты мне хотя бы позвонишь? – хватает у меня смелости спросить.

Качает отрицательно головой:

– Нет, Элена. Я предпочитаю, чтобы мы не поддерживали связь, когда я в отъезде.

– Почему?

Я задерживаю его за руку. Я знаю, что не должна настаивать, но мне необходимо объяснение.

– Потому что мне нужно отвлечься, побыть одному. Потому что моя жизнь – это не только то, что я делаю здесь, и я не хочу смешивать, – его взгляд не допускает возражений. – Я позвоню, как только вернусь, – он поглаживает меня на прощание и уходит по направлению к лестнице, не оглядываясь.

Я полностью разбита. Он ушел, без извинений и объяснений. Оставил меня здесь, с очередным комом в горле и бессильно опущенными вдоль тела руками.

Хватит. Мне надо немедленно уходить отсюда. Ищу смотрителя в саду и отдаю ему ключи.

– До свидания, Франко, счастливых праздников! – бормочу в спешке, не теряя времени на долгие прощания.

– И вам синьорина [45], счастливого Рождества! – Франко по привычке делает небольшой полунаклон. – Всего вам хорошего!

Поднимаю голову, последний взгляд на эти окна, потом ухожу быстрыми шагами в переулок.

Прощай, фреска. Прощай, Леонардо.

Канун Рождества. Мне стоило нечеловеческих усилий пережить эти дни предпраздничной эйфории, после того как меня бросили таким образом. Ритуальное паломничество из одного магазина в другой (покупка подарков, совершенно ненужных) и вид всех этих прохожих, счастливых и озабоченных, ввели меня в глубокую меланхолию. Я, обычно обожавшая Рождество, в этом году ненавижу его всем своим существом.

Так или иначе, мне удалось пережить эти четыре дня. Хотя и знаю, что худшее впереди. Восемь вечера. Меньше чем через час я должна быть дома у родителей на традиционном ужине с родственниками. Если я переживу и это, могу считать себя почти что спасенной.

В пятнадцать минут десятого, упустив вапоретто и испортив каблуки новых сапог (поскольку прошла весь путь пешком), я наконец перед дверью дома Вольпе. С трудом звоню в дверь, увешанная пакетами.

Открывает мама, одетая в костюм вишневого цвета, на лице обеспокоенное выражение.

– Элена! Мы тебя потеряли! Только тебя и ждем.

Вдали слышен разговор родни на фоне голоса Мерайи Кэри, распевающей все те же знакомые новогодние песни.

– Извини, мама, я опоздала на паром.

Одним движением она целует меня, снимает пальто и вешает его на вешалку. Поправляет мне волосы и… сразу же заставляет меня почувствовать себя виноватой.

– Дорогая, а эта юбка не слишком короткая? – спрашивает, бросая взгляд на мое кружевное платье. То самое, в котором я ужинала с Леонардо на кухне его ресторана.

– Мне так не кажется, – отвечаю с невозмутимостью, – ты всегда упрекаешь, что я не ношу юбки. Вот, сегодня вечером постаралась тебе угодить.

Захожу в столовую и на минуту меня посещает мысль о побеге: передо мной за праздничным столом расположился взвод родственников, которые нетерпеливо притопывают ногами, размахивая в воздухе приборами, будто не ели неделю. Встряхиваю головой, чтобы прогнать эту мысль. «Элена, ситуация под контролем, ты в состоянии выдержать это!»

Все в сборе: бабушка, тетя, кузины; маме удалось уговорить даже дядю Бруно, который обычно путешествует по миру со своими друзьями-геями. Здороваюсь со всеми, собирая улыбки направо и налево, и в спешке занимаю свое место. Естественно, меня посадили рядом с кузиной Донателлой, практически моей ровесницей, но абсолютно далекой во всем остальном. В двадцать пять лет она вышла замуж за Умберто – венецианского близнеца Флавио Бриаторе [46], и через год у нее родилась маленькая Анжелика, которой уже исполнилось семь лет и которая напоминает Барби. Девочку посадили слева от меня, она приветствует меня ручкой.

– Привет, тетя!

Глажу ее по голове и улыбаюсь.

– Элена, прекрасно выглядишь, – говорит Донателла, целуя меня в обе щеки и обдавая своим тошнотворным парфюмом с ароматом желтого ириса.

– Спасибо, ты тоже.

– Ой, даже и не говори. Я поправилась на пять килограмм, – с отчаянным выражением на лице отодвигает край юбки, показывая мне часть бедра. – Смотри, все здесь!

Вот, начинается. Каждый год одно и то же. Однако в этом году я действительно не в настроении терпеть ее глупые разговоры. Надо спасаться, прежде чем мы доберемся до последних открытий в области антицеллюлитных средств.

– А что тебе принес Санта-Клаус? – спрашиваю у ее дочери, стараясь сменить тему.

– Новый мобильник, – отвечает, с гордостью демонстрируя мне последнюю модель айфона.

– Супер!

Что она будет с ним делать в ее возрасте, честно говоря, не могу понять.

– Тетя, а покажи мне свой.

Прекрати называть меня тетей, девочка. Я тебя почти не знаю.

Вытаскиваю из сумки свой телефон. Она берет его своими маленькими ручками с изумленным выражением лица:

– Так это же четвертый! Ты что, не знаешь, что уже вышел пятый? – Кажется, дитя шокировано.

Избалованная, невыносимая нахалка. На время снова становлюсь маленькой девочкой, и меня охватывает неконтролируемое желание дернуть ее за волосы.

Выдаю еще одну натянутую улыбочку и решаю игнорировать девчонку, обращаясь к закуске, только что вынесенной из кухни. Естественно, согласно традициям семьи Вольпе, на рождественский ужин едят постное. Поэтому все блюда будут рыбными. Вяленая треска, гребешки в сухарях, тарталетки с лососем.