Ненависть (СИ) - "Александра-К". Страница 98
И еще он просил Императора разрешить ему отставку… Жизнь Империи насчитывала уже не одно столетие, и происхождение многих обычаев просто забылось, став непреложной истиной, но одно понятие существовало с момента основания Империи. Ремигий не зря носил на пальце перстень всадника. Такие же были у всех потомков древних семей. И все эти потомки, так же, как и их давние предки, впервые ступившие на каменистое побережье и основавшие на нем Первый Город Империи, продолжали быть членами одного воинского отряда, продолжали быть всадниками, вождем которых был сам Император. И обязаны были служить на протяжении своей жизни ему так же, как служили едва не тысячу лет назад их предки… Цезарион предавал своего командира, прося освободить от службы. Но невозможно молиться двум богам. И лгать, что веришь, когда вера потеряна давным-давно, глупо. Возможно, надо было раньше это сделать? Впрочем, какая теперь разница… Служение Императору завершилось, и, если он примет отставку, то гордый Цезарион низведет себя до положения простого воина-наемника, которому не будет места в шатре победителей. Пусть так… Пусть так и будет…
Скрип открываемой двери, встревоженно поднявший голову с груди сотника Рыжий. Испуг и растерянность в серых глазах с золотыми крапинками. И немой вопрос в глазах Ярре.
? Выйди, ты мне нужен!
Полуголый сотник мгновенно выскользнул за дверь, Лису ни к чему было слушать речи людей.
? Мне нужно, чтобы ты отправил сообщение Императору немедленно!
Ярре неожиданно покорно склонил голову, в тусклом свете факела болезненно-горько сверкнули седые пряди.
? Да, мой господин!
Уже передав узкий позолоченный цилиндр, замкнутый его печатью, Ремигий неожиданно сказал:
? Я прошу Императора об отставке. Думаю, если он примет ее, то мир Империи станет для меня недоступен…
Сотник со свистом втянул в себя воздух, чтобы скрыть гнев и раздражение. Что еще бросит любящий безумец к ногам нечеловека?
? Это не из-за Эйзе, правда. Просто… Видимо, пришло время… Да… Так…
? Если Император примет вашу отставку и не казнит вас, вспомните о том, о чем мы говорили недавно. Нам с Лисом тоже нет места в мире Империи.
Наместник мрачно усмехнулся. Император не казнит. Достаточно будет того позора, который падет на голову труса и отступника… И, тем не менее. По-другому просто невозможно…
После такой тяжелой ночи очень трудно просыпаться рядом друг с другом, улавливать неровное сонное дыхание ненавистного возлюбленного убийцы, встречать его взгляд. И все же… Мыш словно приманивал Наместника как опытный охотник – на манок жалости, доверия, любви. Чем был для него Ремигий, воин давно перестал предполагать. Твари людьми НЕ БЫЛИ, и не подлежали ни людскому одобрению, ни людскому осуждению. Они просто были другими, и это была суть отношений между Наместником и воином из рода тварей.
Странное дело, но что-то подобное чувству уважения шевельнулось в груди воина, когда при неверном свете масляной лампы ночью он всматривался в лицо Эйзе. Мыш действительно оказался не ребенком, не подростком. Юноша, ставший на его глазах молодым мужчиной, переживший за краткие месяцы плен, насилие, зарождение любви Наместника, исполнивший долг перед своим народом, горько расплатившийся за это своей кровью. Отлично сыгравший в любовь с человеком. Тут лицо воина повело судорогой. Все возвращалось в той же мере, в какой было до встречи с Мышом. Каждое деяние должно быть оплачено. Вот Наместник и платил полной мерой за все насилие, что он сотворил в своей жизни, и, по великой глумливой воле богов, плата была чрезмерной – полюбить, рассчитывая на взаимность, и осознать, что все надежды оказались огромной ложью. Лучше бы Мыш умер тогда, при рождении наследника! По крайней мере, с такой карой пришлось бы привычно смириться… Или нет? Это сейчас, когда живой Мыш рядом, вырывается из-под его власти и не хочет его объятий, можно думать о подобном. Месяц назад, если бы Мыша не стало…
По лицу Эйзе пробежала нервная судорога, он зашевелился, пытаясь проснуться… Ремигий совсем забыл, что тварь отлично чувствовал его эмоции, и сейчас отголоски боли человека беспокоили его.
– Спи, спи, еще ночь, до утра далеко…
Сколько раз он шепотом успокаивал своего возлюбленного? Да и не перечесть. А вот сейчас, видимо, последний. В запале обиды, страсти, горя так легко принять безумное решение. Зачем он пытается удержать Эйзе сейчас, ведь уже посторонним видно, насколько отвратительна для твари близость Наместника. Ну да, да, можно заставить его быть рядом, лгать по-прежнему и телом, и речами, но зачем? Чтобы ложь, словно спрятанная в дарах убийцы змея, раз за разом жалила в самое сердце? Чтобы становилось все больнее? Лучше бы ты умер, мой возлюбленный! Или я… Тогда, в бою, вместе со своей сотней. Империя бы проиграла тварям бой, вот и все, что случилось бы! Холодное бесстрастие осеннего утра над мертвыми телами… И теплых деньков с лживым мальчишкой рядом не было бы! И позора, который неминуемо рухнет на Цезариона и сломает гордую спину навсегда, не было бы. Захочешь смерти сам… Да, все верно. Решение принято самоубийственное. С Императором никто никогда так обращаться не смел. Усмешка уродливо скривила надменные губы Наместника.
Мужчина встал и бесшумно вышел из спальни, покинул место боя, отступил перед превосходящим противником. Все так. Пусть поспит спокойно. В приемной в кресле будет холодно и неуютно, но хотя бы будет повод не спать, жалуясь на ледяные ночи Севера…
Лис приподнял растрепанную голову, будя едва уснувшего сотника. Ярре раздраженно переспросил:
– Что еще случилось?
– Не могу понять. Мне кажется, что возле крепости идет бой…
– Тогда давно бы подняли по тревоге всех…
– Нет, напали не на крепость. Два отряда нашей крови.
– Что еще за глупости?
И осекся, заглянув в глаза юноши.
Дикий рев Наместника поднял на ноги весь дом как в прежние времена:
– Ярре, тьма тебя забери, ты опять проспал!
Отчаянно взвыл где-то в глубине дома Берси, Альберик торопливо кинулся в приемную, откуда доносился крик господина.
Грязно выругался сотник в ответ на полный отчаяния взгляд Лиса. И выскочил из комнаты в чем был.
Эйзе возник в проеме двери спальни Наместника.
– Альберик, доспехи нам обоим и побыстрее, там что-то странное творится! Ярре, скоро ты попрощаешься, а?
Ни одного взгляда в сторону бывшего возлюбленного. Я-тебя-больше-не-люблю… Вот и все. А дальше – будь что будет! Лучше бы побыстрее и в бою…
Сотник охранения был не просто белый, а какой-то синеватый от ужаса. Мало того, что проспал начало боя, свершавшегося сейчас в снежной круговерти под стенами крепости в полной темноте, так не мог даже внятно доложить озверевшему Наместнику, что происходит. Ярре спокойно приказал разжечь костры на вершинах башен. Другой вопрос, что людей на стенах станет отлично видно, но пока ни одна стрела в бойницу не залетела.
А внизу шел бой. В непрерывно кружащемся снежном вихре были видны только неясные силуэты воинов, схватывающихся не на жизнь, а на смерть. Яркая кровь пятнала беспорочный белый покров и пряталась под очередным снеговым зарядом, и снова возникала на изрытом переворошенном снегу. Дико визжали кони, грызя друг друга, пока их всадники пытались взаимно уничтожить друг друга. Звонкий звук рога, появление нового отряда, и внезапно схватка прекратилась. Ошеломленные воины вопросительно смотрели на Наместника, а он медлил отдавать команду о нападении. Это был не их бой. Что-то заставило тварей начать войну между собой прямо у крепости людей, но втягивать в круговерть смерти воинов-людей никто не собирался. Высокая фигура спешившегося Владыки. Ремигий за этот месяц привык угадывать его присутствие в снежном буране. Тварь подходит к кому-то из глав противоборствующих отрядов, видимо, отдает приказ. Отлично видно, что его подчиненный отрицательно мотает головой. То, что произошло потом...
Фонтан крови, тело, беспомощно валящееся к ногам Владыки, его брезгливое движение прочь. Воины-твари исчезли за краткие мгновения, словно их и не было. Только кровавые следы на снегу да горящий взгляд зеленоглазого, пойманный Наместником, говорили о том, что это не снежный морок…