На осколках прошлого - Леннокс Нина. Страница 27

Как же я любила этот парк! Особенно, сейчас. Начало ноября… Природа застыла в немом ожидании зимы, растительность потеряла свои краски, и замолкли птицы. Окружающая обстановка соответствовала моему душевному состоянию. Мои птицы тоже молчат. Давным-давно, лишенные крыльев, они с дикими воплями попадали с неба на землю. И долго умирали в страшной агонии, крича о том, как сильно хотели жить… Краски поблекли, цветовая гамма сузилась до черного и серого. Столько лет я делила свою боль с этими деревьями и кустами, столько лет умывалась слезами, сидя на этих скамейках. И вот, всё вернулось на круги своя.

Так больно, что сердце рвет на части. Нет, мне не нужна отцовская любовь. Уже давно не нужна. Но почему он считает, что плохо только ему одному? Я лишилась матери, так и не почувствовав её любви. Я лишилась отца, так и не обретя его. Я одна во всём мире, и мой родной отец ненавидит меня. Но плохо ему одному, черт возьми!

Я разрушила его карьеру. Доминик Кросс был видным политиком, старшим сенатором в конгрессе более шести лет. Его избирали дважды. А потом взяли и отправили в отставку. Просто так. Не могло этого быть. Должна была быть серьёзная причина. Но мне уже её не узнать. Я была той самой страшной обузой, которая мешала ему возобновить карьеру. Но как я могла ею быть? Я была так мала, когда его отстранили от дел. Позже жизнь вошла в свое русло. Дома я старалась не появляться, задерживалась в школе так долго, как только могла, бродила по улицам, сидела по полдня в этом парке. В общем, ему я точно не могла помешать. Не думаю, что он даже помнит, как я выглядела лет в тринадцать. Улицы — мой дом. Совершенно справедливое высказывание.

Пнув банку из-под колы, я села на скамейку и погрузилась еще глубже в размышления. Я убила свою мать. Отчасти, он был прав. Но тогда правильней сказать, что убила неумышленно. Если бы я знала, что мама умрёт при родах, то предпочла бы не появляться на свет вообще. Но меня никто не спросил. Почему он не попытался дать мне свою любовь? Я бы ответила ему тем же. Мы бы смогли пережить эту страшную потерю вместе. А так мы находимся по разные стороны этой пропасти, и нам уже никогда не воссоединиться. Мост из ненависти невозможно было сжечь. Слово «семья» ничего не значит, оно обесценилось навсегда.

Ну, все, хватит нытья! Я вытерла выступившие слезинки и встала. Побродила по парку, вспомнила все, что можно было, и что — нельзя... Пора и маму навестить.

—Здравствуй, мама, — поздоровалась я, нежно проводя рукой по памятнику.

Этот мрамор был моим лучшим другом и все понимающим слушателем на протяжении долгих лет. Только, из года в год бездушный камень молчит.

— Я люблю тебя, мама. И очень скучаю, хоть никогда и не видела тебя. Ты всегда со мной, ты в моём сердце. Мне так одиноко, так больно, так плохо. —Слёзы-предатели уже катились по щекам. — Прости меня, мама. Прости! Зачем же ты родила меня? Скажи, зачем? Если сама ушла, а меня оставила здесь, одну, и я никому не нужна, — голос мой сорвался. Крик души вырвался наружу. Та боль, которую я все эти годы мужественно хранила в душе, извергалась из меня потоком слёз. —Я люблю тебя, мама. Прости. Прости!

Наверное, часа два я пролежала возле её могилы. Воспоминания терзали мое, и без того несчастное, сломанное сердце. Ржавыми гвоздями по уставшим струнам царапали свою песню.

…Мне девять лет, и я пришла из школы.

«— Папа, папа, привет! Я сегодня получила «пять» за итоговую контрольную по математике. Ты рад за меня?

— Очень. Отвали от меня, маленькая гадина. Ты такая умная только потому, что я оплачиваю твою грёбаную школу.

— Но, папа, я же написала эту контрольную сама!

Удар. Удар. Удар.

— Плевать я хотел на твою контрольную, и на тебя! Сколько раз я говорил тебе не лезть ко мне, когда я работаю с бумагами? Скройся, чтобы я тебя не видел!»

Теперь я понимаю, что работа была важнее меня. Да что там, всё было важнее меня. А была ли я вообще?

Мне пятнадцать лет.

«— Пап, я дома.

— Пошла вон, и побыстрей, не возвращайся до вечера. Я жду гостей.

— Но, пап, мне нужно готовиться к завтрашнему опросу!

Схватил меня за волосы и трясет.

— Не смей мне перечить! Пошла вон, я сказал!»

И я ушла. Вернулась только под утро, надеясь, что он спит. И он спал, а рядом лежала голая и очень неприятная на вид женщина. Шлюха. После этого раза я всё чаще возвращалась домой под утро.

Что такое? Землетрясение? Я разлепила глаза, и все вокруг поплыло. Это не землетрясение, это я сотрясалась от рыданий. Возвращение в прошлое всегда было крайне болезненно для меня. Прошлое никогда не отпускает. Оно только создает видимость, что ушло, прячется в чертогах сознания и подгадывает самый удачный момент, чтобы появиться вновь. Чтобы выпотрошить тебя всего, не оставив ничего. Только БОЛЬ. Я зажмурилась, сжимая руки в кулаки. Надо быть сильной! Какой ты была всегда, Кросс!

Последнее, и самое страшное воспоминание, навсегда сделавшее меня зависимой от тирана-отца. Оно всегда вне конкуренции по доставлению боли, и оно никогда не покидает меня.

Мне было семнадцать лет, и я ждала дома отца.

«Всё было готово. Сегодня у него день рождения, и он захотел отпраздновать его дома, впервые. Обычно он напивался где-нибудь с дружками, и домой приходил только дня через три. Не знаю, почему, но мне захотелось сделать ему приятное. Я вытащила стол из кухни, постелила праздничную скатерть, которую нашла в чулане. Как долго я провозилась в кухне с ужином! Но когда оценила результаты своих трудов, поняла, что всё не напрасно. В этот день отец точно будет гордиться своей дочерью. По крайней мере, я на это надеялась. Через полчаса в дверь позвонили, и я пошла открывать. На пороге стоял Итан О'Коннел, постоянный собутыльник отца. Только, что он тут делал сейчас?

— Ники, здравствуй. Какая ты сегодня красивая. Настоящая девушка, а не ребёнок.

—Спасибо, дядя Итан. А где папа, вы не знаете?

— Он скоро придёт. У него же сегодня день рождения, и мы собирались отметить его вместе.

— Вместе у нас?

Всё мои старания пошли прахом. Если бы я знала, то просто купила бы ящик пива и чипсов.

— Да, у вас, Ники. Я вижу, ты подготовилась. Хорошая девочка.

И почему мне было так неуютно под его взглядом? Я ведь знаю этого алкаша большую часть своей жизни. Но тут на пороге появился отец. Его взгляд блуждал по комнате, он явно уже успел поддать.

— Итан, дружище, здорово! Черт, нехорошо вышло. Мы же хотели отпраздновать. Извини, но проститутки отменяются. Что-то у них там случилось. Какая-то облава, проблемы… Я отдам тебе долг позже, может быть, даже деньгами.

— Не нужно, Дом. Ты можешь отдать мне его прямо сейчас.

Плотоядный взгляд скользнул по мне, как бы оценивая. Я вся сжалась, предчувствуя неладное.

— Твоя дочурка сгодится. Вполне.

Нет!

— Дядя Итан, что вы такое говорите?

— А что, малышка, наверняка какой-нибудь парень в школе тебя уже поимел? Ну же, иди к дяде Итану, крошка.

— Да, чего ты с ней сюсюкаешься? Я тебе отдаю долг в виде моей дочери. Давай, только побыстрее с ней тут заканчивай, и к столу, — заплетающимся языком отрезал отец.

Что делать?! Бежать! Но как? Он стоял прямо передо мной, а отец — в дверном проёме.

Итан подходит всё ближе, и вот я уже в крепком захвате его рук. Не вырваться, не убежать.

— Шшш, малышка, всё будет хорошо. Не дёргайся.

— Отпустите меня! Вы — насильник, педофил! Урод!

Тут же мою щёку обожгло от удара.

— Молчи, сучка! Не так больно будет.

Он начал расстёгивать брюки, одновременно пытаясь задрать моё платье. Я уже не могла думать связно, страх отключил разум и включил инстинкты. Из-за слёз всё превратилось в одно большое, размытое пятно. Когда я уже решила сдаться и стоять спокойно, моя рука наткнулась на что-то тяжёлое на столе. Нож для разделки мяса. То, что надо! Недолго думая, я всадила нож в пятно перед собой. Раздался дикий вопль, и я отлетела назад.»