Хренодерский переполох - Андрианова Татьяна. Страница 4

Глаза Светлолики стали еще внимательнее и такие добрые, что у мужчины противно засосало под ложечкой. Стараясь избегать этих серых, с разгорающимися в них зелеными искорками глаз, Панас судорожно вздохнул и продолжил:

— Так ведь нет у нас котят. Кошки не котятся что-то…

— Не котятся кошки? — недоверчиво фыркнула ведьма. — Ну, это напасть всем напастям напасть… Вот скажи мне, голова: что ж ты за голова такой, коль ни жениха путного найти, ни котенка принести не можешь? Уйду я от вас. Видит Всевышний, уйду.

— Да куда же ты от нас, госпожа ведьма? — испуганно воззрился на нее Панас и чуть было не перекрестился, но передумал.

Так и замер с вытаращенными от удивления глазами и занесенной для крестного знамения рукой.

— Так хоть в Гнилушки или Репицы. И кошки у них там регулярно плодятся, и избушку наверняка лучше справят, да и козу опять-таки мне не вы подарили.

— Так как же это! — всплеснул руками Панас и неловко угодил себе по лбу.

— А вот так! — гордо подбоченилась Светлолика и с размаху захлопнула ставни, чуть не защемив пальцы мужчины и оставив последнего в неописуемом изумлении взирать на закрытое окно.

В полном обалдении голова некоторое время еще скребся в деревянные створки, но ему не открыли. А будет знать, как выводить из себя ведьму. Панас тяжко вздохнул. Светлолика, как всякая уважающая себя ведьма, характер имела вздорный и обещала покинуть насиженное место с периодичностью раз в неделю. Конечный пункт назначения каждый раз менялся; это могла быть как любая окрестная деревня, так и столица вообще любого государства. Как варианты — просьба политического убежища у эльфов или долгие странствия босой по стране в поисках новых рецептов и трав. Но каждый раз голова готов был рвать на себе волосы от отчаяния. Вдруг и правда уйдет? Жена без мужа, как корова без привязи — где лучше пастбище, туда и подастся. Панас еще раз тяжко вздохнул, стукнул в закрытые ставни (скорее для проформы, чем действительно рассчитывая на то, что откроют), укоризненно посмотрел на избушку, будто та во всем была виновата, и, ссутулившись, побрел по новой просеке.

Только он покинул поляну, как на нее, поскрипывая деревянными конечностями, вышел леший. Погрозил сучковатой рукой в сторону Хренодерок, затопал злобно.

— Ишь, пришли! Расшумелись! Лес повалили! Так никаких деревьев не напасешься. Ну, погодите у меня. Придете ко мне по ягоды. Уж я-то вас…

Ставни избушки с грохотом распахнулись, и из окна вновь выглянула Светлолика.

— Здравствуйте, Вяз Дубрович! — вежливо поздоровалась она.

— И тебе не хворать, — скрипуче откликнулся леший.

— Что же вы так шумите? Кто вас разгневал?

— Дак ходют тут по лесу разные, ветки ломают, костры жгут где ни попадя. А теперь вот — цельную просеку выломали, ироды. Ну, ничего, найдется и на этих супостатов управа.

— Не переживайте вы так, Вяз Дубрович. Там все равно много сушняка было, да и мне на следующую зиму дрова запасать не надо будет. А на этом месте мы с вами липы посадим, и будет у нас липовый мед. Я, знаете, страсть как чай люблю с липовым медом. И на блины тоже хорошо намазывать. — Ведьма мечтательно закатила глаза и облизнулась. — А давайте я вас чаем напою. У меня дивный травяной сбор есть с сушеной земляникой. Свежий. Только что заварила. А еще пирог с клюквой.

Леший чуть не зацвел от удовольствия. На верхних веточках даже образовались почки, но потом он вспомнил, что цветы еще как бы не ко времени, и набухшие было почки исчезли. Он пальцем поманил к себе пенек. Тот отряхнул корни от земли, шустро, словно паук, подбежал к лешему. Вяз Дубрович указал пню, где ему будет удобней присесть, чтобы и чай до рта донести, не расплескав, и с ведьмой можно было говорить, не крича на весь лес. Пенек оказался толковый. Быстро встал на предложенное место и даже пустил корни для устойчивости. Вяз Дубрович удовлетворенно крякнул и опустился на импровизированный табурет.

Жрец Хренодерок Гонорий стоял на опушке леса, опираясь на дорожный посох. Прохладный весенний ветерок игриво трепал полы черной сутаны, забирался под стеганую кацавейку и холодил старческое тело. В правой руке он держал большой холщовый мешок. Эта зима тяжело далась жрецу: часто болели суставы, тяжко прихватывало спину, кололо в боку, и отстаивать на ногах всю службу становилось все труднее. Если бы не настойки Светлолики, ему пришлось бы еще хуже. Гонорий разменял уже восьмой десяток, и в душе был готов уйти за порог, но знал о том, что некому передать старый, покосившийся храм, маленькую библиотеку, да и оставлять своих прихожан в сложные времена не хотелось. Вот и поднялся жрец сегодня с думами о своей пастве, отстоял утреннюю службу, а теперь ждал Панаса, чтобы узнать подробности неудачного сватовства. О том, что поход головы не удался, свидетельствовал дружный побег женихов, резвым табуном промчавшихся мимо. Чуть не сбили старика с ног.

Панас понуро брел в сторону деревни и заметил тихо стоящего жреца только после того, как тот поздоровался.

— И ты здравствуй, — поклонился голова, хотел снять шапку, но вспомнил, что забыл ее дома, и просто пригладил растрепанные волосы пятерней.

Впрочем, прическу это не спасло.

— Ну, как оно прошло? — поинтересовался Гонорий, перехватывая половчее мешок.

«И этот куда-то собрался, — закручинился Панас, тоскливо оглядывая ношу старика. — Ну что за день сегодня такой?»

— Никак, — покачал головой он. — Парни сбежали, ведьма в ярости.

— Понятно, — тяжело вздохнул старец.

— Еще она сказала, что я никудышный голова, вот. Раз не в состоянии ни кота ей найти, ни женихом обеспечить. Вот вздорная баба!

— Вздорная? Ну да. Конечно… — эхом отозвался жрец, а сам невольно вспомнил другую ведьму — огненно-рыжую, с зелеными изумрудами глаз Льессу.

Мать Светлолики была сильной ведьмой. Может, со столичными ей не сравниться в уменье, только не всякая столичная выживет в лесу, когда зима грозит завалить снегом избу до самой крыши, а осмелевшая за длинные ночи нечисть протяжно воет у порога, скребется когтями в двери, хнычет, царапая крышу. Прекрасная Льесса, чья огненная грива волос, практически не поддающаяся никакому гребню, спускалась до волнующих бедер, а изумрудному цвету глаз могли позавидовать самые лучшие драгоценные камни из Шаарских рудников, пять лет назад остановила Поветрие, выкосившее своей ржавой косой несколько окрестных селений, где до сих пор не рискуют селиться люди, зато расплодилась нежить. Рыжая ведьма отстояла Хренодерки, но цена была высока. Она сгорела за неделю, умирала в страшных мучениях в маленьком сарайчике за околицей деревни. Только старый жрец не покинул отчаянно цеплявшуюся за жизнь молодую женщину. Он обтирал влажной тряпкой пот и сукровицу с покрытого волдырями лба, смачивал потрескавшиеся от нестерпимого жара губы, поил целебными отварами, в составлении которых далеко не так был силен, как умирающая.

Сельчане боялись Поветрия. Умереть в таких муках не хотел никто. Только самые отважные носили небогатые подношения к старому сараю. По утрам жрец Гонорий обнаруживал молоко, сало, крупу и овощи в достаточном количестве, чтобы прокормить умирающую и ухаживающего за ней жреца. Страшно было сидеть и смотреть, как западают щеки, как гаснет свет в изумрудных глазах, чувствовать гнилостное дыхание смерти, но Гонорий в минуты своей слабости читал молитвы Всевышнему. Он молился за деревню, за умирающую ведьму, за ее одиннадцатилетнюю дочь, а еще просил смирения и терпения, чтобы с честью выдержать ниспосланное небесами испытание и облегчить уход измученной женщины. Иногда ему казалось, что губы умирающей беззвучно вторят его словам, и тогда он молился еще истовей, думая, что ведьма, отдавшая свою жизнь за жителей Хренодерок, шепчущая молитвы растрескавшимися губами, не может быть злом.

После смерти Льессы сарайчик сожгли вместе с трупом почившей в нем ведьмы. Пепел собрали и похоронили за оградой местного кладбища. Пусть ведьма умерла, спасая человеческие жизни, но нарушить обычай хоронить их род за пределами погоста не решились. На похороны пришло все село, не пустили только Светлолику. Боялись, как бы маленькая ведьма не подхватила заразу и не оставила деревню без последней защиты.