На пределе - Гринберга Оксана. Страница 47

Наконец ушел. Я успокоилась, лишь когда место брата занял Квинт. Няня побурчала недовольно, но из повозки убралась, оставив нас одних. Мы целовались, пока голова мне не отказала в дружбе и сотрудничестве. Мысли отключились, оставив вместо себя разноцветные сполохи желания. Столь сильного, что никакое зелье не нужно. И, как всегда, ничего не было! Ни-че-го! Все потому, что я вновь оказалась жертвой отравления, которой Верховный прописал полный покой. Попыталась намекнуть Квинту, что, наоборот, жертве значительно полегчает, если он снимет с себя и меня одежду и наши объятия получат вожделенное завершение. Исключительно в лечебных целях. Как бы не так! Ушел, пообещав, что все будет, но позже. Ненавижу, ненавижу это слово!

Его сменили жаждущие общения друиды. Верховный, видимо, решил не терять времени и провести новый урок под негромкое поскрипывание колес повозки.

Глава 21

Я лежала на мраморной скамье лавариума, помещения для отдыха в малых термах, примыкающих к «женскому крылу», и понимала, что есть в жизни счастье. Вот оно, совсем рядом, всего лишь в двух шагах, вернее, уже в шаге, нет, полушаге от меня! Две чернокожие рабыни в белых туниках до пят принялись втирать благовонное масло в мое обнаженное распаренное банными процедурами тело. Я же старалась не стонать от наслаждения, чувствуя, как под умелыми руками податливо расслабляются стянутые в тугие узлы мускулы. При этом размышляла, что все же странно находиться одной в огромном банном комплексе, переходить из комнаты в комнату с крестовыми сводами и куполами, купаться в бассейнах из мрамора, наполненных кристально чистой водой, и позволять рабыням обливать себя из серебряных и золотых сосудов. Показная роскошь била в глаза, криком кричала о том, что у Наместника водились деньги. Много денег, которые он тратил на свои прихоти. Например, на прием гостей.

Квинт был прав, бригантов встретили по-королевски. Меня поселили в пустующем женском крыле, в просторных, светлых комнатах, заставленных дорогой мебелью и предметами искусства, которым бы обзавидовался любой музей в моем мире. Я обошла гостиную, приемную, столовую. Зашла в спальню. Уставилась на огромную кровать, на которой, если потесниться, улеглась бы половина сопровождающего меня отряда. Оценила дорогие ткани постельного белья, тончайший полупрозрачный полог. Если бы в этом мире запретили слово «позже», в такой кровати я могла бы спать не одна.

К моим покоям примыкала комната для Бретты, которую она делила с Марой. Чуть дальше по коридору находились помещения для слуг, где и поселили моих служанок и кухарок. Правда, виллан Аппий сразу же лишил их работы, наслав на меня армию молчаливых, проворных, угодливых рабынь. Те и провели меня через анфиладу, а затем крытый проход внутреннего двора в малые термы, где я познала пятьдесят оттенков счастья. Вернее, сорок девять. Для полноты ощущений не хватало общества Квинта. Он вновь оставил меня, на этот раз в цепких руках Наместника, шепнув, что попытается выяснить судьбу императора Авелия. По привычке пообещал: «Позже!» Мне захотелось захватить Альбион и первым же декретом вычеркнуть из обихода это проклятое слово, а легату запретить покидать меня, когда его так не хватает.

Закрыв глаза, лежала на мраморной скамье, вспоминая нервную суету первых минут встречи с Наместником. Вернее, суетилась только я, но надеялась, что окружающие этого не заметили. Я чувствовала, как даррийцы наблюдали за мной. Немного высокомерно, чуть свысока. Видимо, ждали, когда я совершу ошибку, неловким жестом или словом выдам свою принадлежность к «варварам», что позволит накрашенным ухоженным дамам, сопровождающим почтенных мужей из городской администрации, презрительно морщить носы в пересудах с товарками и произносить, качая головами с изысканными высокими прическами: «Ох уж эти варвары, что с них взять!»

В том-то и дело, с нас много что можно взять. И руду, и золото, и драгоценные камни. Наши урожайные земли год из года давали предостаточно зерна, на плодородных пастбищах паслись тучные стада. Уверена, с наших налогов кормилась верхушка даррийской администрации, с наших денег Публий Тацит отстроил себе огромную виллу, а потом хвастался, что скопировал в миниатюре дворец императора Арриана.

От этих мыслей дергаться я перестала. И не такие попадались… журналисты на пресс-конференциях! Въедливые и доставучие, с выражением «хочу все знать» на наглых лицах. Выдохнула, расправила плечи и отправилась навстречу судьбе. Вернее, вручать подарки. Наместнику я привезла меч, выкованный лучшим кузнецом Инсурима. В комплекте шли ножны, инкрустированные серебром и драгоценными камнями. Оглядела уверенным взглядом толпу и произнесла пафосную речь, пожелав, чтобы в мое царствование и его наместничество этот меч всегда находился в ножнах. Бригантам не нужна война! Почувствовала заинтересованный взгляд Наместника, когда он, рассыпаясь в благодарностях, принимал подарок. Интересно, кого он ожидал увидеть на ступенях дворца? Необразованную девицу восемнадцати лет, которая не может связать двух слов?!

Я продолжила вручать дары. Жене Наместника привезла золотые украшения искусной работы ювелиров Инсурима. Публий тут же пожаловался, что Юлию испугали здешние влажные и туманные погоды, поэтому она не решилась покинуть Даррию. Обязался передать ей драгоценности по возвращении домой. Вновь рассыпался в благодарностях и делал это настолько искренне, что я поверила.

Затем намекнула о еще одном подарке. Для его питомца. Мы – народ дикий, разводим только лошадей, держим собак да птиц охотничьих, но о котах тоже знаем. Брови Публия полезли вверх. От изумления. Едва сдерживая улыбку, заговорила с Наместником о сложностях содержания домашних любимцев. Кажется, я его заинтриговала. К добру или к худу, разберусь по ходу дела.

Тут мужчина, подхватив меня под руку, чем вызвал работу мысли на лицах бригантов, которые потерялись в завязавшейся беседе о разведении кошек, повел показывать дворец.

Оглянулась. Квинт шел за мной и выглядел не менее удивленным. Захотелось рассказать ему о том, что в детстве у меня была кошка персидской породы. Во времена, когда еще с нами жила мама. Потом мама ушла и забрала ее с собой, сказав, что отец не в состоянии ни о ком позаботиться. Странно, но меня оставила. Хотя это совсем другая история, которую я не могла никому поведать. Для него я – Аэлика, королева бригантов, какие тут коты и мамы?!

Наместник тем временем представил свою свиту. Я потерялась в пестроте даррийских имен, лиц и должностей. Не отпуская моей руки, Публий провел нас через большие двери в свои владения. Бриганты тащились следом, путаясь в разноцветных одеяниях даррийцев. Вскоре первая неловкость прошла, и я почувствовала себя на удивление комфортно в обществе Наместника. Мне казались приятными его комплименты – изысканные, ничуть не пошлые; его взгляды, которыми он, словно легкими поцелуями, касался моей кожи, лаская, но не стремясь заглянуть под одежду и оценить размеры. Сама того не ожидая, улыбалась рассказам мужчины, с легкостью поддерживая учтивый разговор.

По дороге Публий рассказывал о своей жизни в Лондиниуме, о том, как скучает по Дарру. О сыне, которого не видел почти два года. Посетовал на то, как сложно найти хороших учителей для молодого оболтуса, желающего не учиться, а воевать. Он вел себя так, будто мы были добрыми друзьями, встретившимися после длительного перерыва, слегка подзабывшими друг друга, но активно наверстывающими упущенное. Наконец в одной из комнат «маленького скромного домика» мы наткнулись на дремлющего на софе кота. Это было великолепное, пушистое, немного раскормленное животное.

– Горация мне привезли из Восточной Антиохии. Он сразу же покорил мое сердце, – сказал Публий. Я улыбнулась. Не только его. С позволения хозяина погладила кота по мягкой шерсти.

Гораций хотел спать и не обрадовался золотой цепочке-ошейнику с его именем, вышедшему из-под руки лучшего ювелира Инсурима. Выгнулся дугой, затряс головой, протестуя против украшения. Я закрыла глаза, мысленно касаясь сознания кота, делая все, как учил Верховный. Послала ему волну восхищения, щедро сдобренного лестью. Красив ведь! Мощен, ленив. Щедро платит хозяину преданностью. Тут Гораций принялся вырываться из рук Наместника. Подошел ко мне, как только Публий спустил его на выложенный изразцовыми плитками пол. Потерся, мурлыча, о мою лодыжку.