Остаться в живых - Брэнд Макс. Страница 39

— Какая уж тут гениальность, — усмехнулся Лэнки. — Просто до смерти хотелось спать. И я по-прежнему сплю на ходу. Мне до зарезу надо поспать еще пару дней, но, коли ты так упорно настаиваешь, что пора ехать, что ж, я поеду с тобой. Только предупреждаю: далеко нам не ускакать!

И то хлеб. Я радовался и тому, что мне удалось вытащить его из этой рощицы, где нас запросто могли увидеть с крыши усадьбы Мидов. Но едва мы перевалили на другую сторону холма, я приблизился к своему спутнику и начал прощаться:

— Лэнки, ты был для меня лучшим на свете компаньоном, но, сам подумай, оставаясь со мной и дальше, ты точно попадешь в беду. Я теперь вне закона, а всякий, кто помогает преступнику скрыться, насколько я понимаю, расценивается как сообщник.

— Да что ты говоришь? — притворно изумился мой долговязый друг. — Что я хочу знать — так это где мы остановимся на ночь!

Я посмотрел, как он сидит в седле: голова болтается, ноги свободно свисают в стременах, коленки торчат наружу, а шея так вывернута, словно у бедняги внезапно вырос горб!

— Что с тобой, Лэнки? — с беспокойством спросил я.

— Да сплю я, вот и все. Имеет человек право отоспаться, в конце концов? — огрызнулся мой спутник. — Ты напомнил мне историю об одном джентльмене, который так не хотел тратить драгоценное время на сон, что взял да и смастерил себе воротник из колючей проволоки. Ну и как только начинал клевать носом…

Тут Лэнки широко зевнул, да так, что, по-моему, только чудом не вывихнул челюсти, и сонно буркнул:

— Тьфу, совсем из головы вон, что там было дальше…

Мы ехали так, наверное, часа два, пока не добрались до пятачка, заросшего низкорослым кустарником. Здесь Лэнки слез с седла и, клянясь, что не в силах сделать больше ни шагу, заявил: если я, мол, уеду один, бросив его и не дав возможности еще немного понаблюдать за этой игрой, то я просто-напросто лодырь, трус и сквалыга!

С этими словами Лэнки завернулся в одеяло и, вытянувшись на голой земле, мгновенно захрапел.

Я ничего не мог поделать. Когда-то мне приходилось слышать о сонной болезни, и, не зная ее симптомов, я невольно ломал голову, не эта ли напасть снедает моего друга. Плюс ко всему мы разбили лагерь в крайне неудачном месте. Во-первых, тут не было воды, а во-вторых, кустарник не мог надежно укрыть нас от любопытных глаз. И тем не менее за два дня Лэнки бодрствовал не более двух часов (по крайней мере, насколько я мог наблюдать), а все остальное время пролежал на спине, и ни мухи, ни падавшие на лицо листья, ни даже довольно-таки приличных размеров пыльная буря не побеспокоили его ни на секунду.

Наутро после нашей первой здесь ночевки ярдах в двадцати от меня из кустов выскочил молодой олень. Я выстрелил в него прежде, чем успел подумать, что мне нельзя поднимать шум. В результате у нас появился изрядный запас оленины, и Лэнки раз в день поднимался пожевать мяса, а потом вновь заваливался спать бревно бревном.

Я уже начал подумывать, что он уже никогда больше не поднимется на ноги, и совсем загрустил. Вдобавок на таком открытом месте нам никак не следовало задерживаться так долго. Два раза в день мне приходилось водить лошадок на водопой, и, как бы я при этом ни разнообразил маршрут, вскоре вокруг нашего жалкого клочка зарослей появился отчетливый рисунок из отпечатков копыт.

На третье утро я открыл глаза, потянулся, надел ботинки и шляпу и, машинально кинув взгляд туда, где все это время спал Лэнки, так и подскочил от удивления. Мой спутник исчез!

Серые предрассветные сумерки сменил розовый свет зари, потом встало солнце. Лэнки не появлялся. А вместе с ним пропали серая красотка Тома Экера, седло и уздечка.

У меня возникло горькое чувство, что долговязый, должно быть, ускакал ночью, не желая ни оставаться со мной и дальше, ни хотя бы сказать «до свидания». Такой поступок выглядел бы вполне логично, но меня до глубины души уязвила мысль, что Лэнки мог вот так просто взять и уехать.

Ну а потом, этак за пару часов до полудня, в проходе с восточной стороны послышалось ржание. Я скользнул в заросли погуще и, прихватив винтовку, выглянул. По правде говоря, я почти ожидал увидеть цепь всадников с ружьями на изготовку.

Но только я добрался до края заросшего кустарником пятачка, дабы оценить опасность, как снова услышал ржание и в ответ, выдав наше злосчастное убежище, отозвалась «медвежья» лошадь Лэнки! К счастью, не успел я толком струхнуть, как увидел, что по склону холма взбирается кобылка Тома Экера, а в седле у нее подпрыгивает не кто иной, как старина Лэнки!

Глава 29

ВРАГ ПОДБРАСЫВАЕТ НАМ ИДЕЮ

Замечу кстати, что подпрыгивал не только Лэнки, ибо вокруг седла громоздилось множество кое-как связанных тючков и пакетов, а каждый шаг кобылицы сопровождался кошмарным звоном металла.

Заметив меня, Лэнки помахал рукой и громко расхохотался. Сна у него больше не было ни в одном глазу. Напротив, кривая физиономия моего друга так и светилась удовольствием и энергией. Подскакав к пятачку, где стояли мустанги, он спешился и указал мне на кучу свертков.

— Разгружай, братишка, — скомандовал Лэнки. — Я все это упаковывал и взваливал на серую, так что теперь настал твой черед поработать. К тому же внутри найдется немало такого, что согреет тебе душу.

Так оно и случилось!

Развернув все это множество пакетов и свертков, я обнаружил превосходную сахарную ветчину, полбока замечательной грудинки, кофе, сахар, консервированную кукурузу, томаты, свежеиспеченный хлеб, пару увесистых пакетов домашних булочек с финиками, изюмом и тому подобными вкусностями, банки клубничного, сливового и моего любимого черносмородинного джема, лучше которого нет ничего на свете, и еще прорву всякой всячины.

— Господи помилуй, дружище, я отродясь не видал столько прекрасной жратвы! — возопил я.

— Давай раскладывай все это на «стол», — распорядился Лэнки, — да так, чтоб мы могли не просто любоваться, а хорошенько поесть. Эта жратва не для выставки, сынок, а для брюха!

Я уже чертовски долго сидел на одном мясе, и от одной мысли обо всех этих сокровищах у меня слюнки потекли. Я быстренько поджарил на огне несколько кусков оленины, дабы, так сказать, заложить фундамент обеда, сварил кофе, а потом мы уселись скрестив ноги и ели до тех пор, пока наши животы чуть не лопнули. Но и после того, как я уже не мог больше проглотить ни куска, мне все еще хотелось есть.

Лэнки прилег, опираясь спиной на небольшой бугорок, сдвинул на затылок шляпу и ухмыльнулся, ужасно довольный самим собой, мной и целым светом. Убрать за собой остатки трапезы ему и в голову не пришло, но, как я уже говорил, от такой работы долговязый всегда отлынивал при любой возможности. Меня всегда восхищало, с какой изворотливостью он всегда находил предлог уклониться от мелких дневных дел, и я охотно брал на себя и его часть дневных трудов. Да я бы, по правде сказать, сделал что угодно, лишь бы Лэнки было хорошо!

Тем временем долговязый покуривал, периодически, пихая в рот домашние сдобы с финиками. Косточки так и отлетали от его белых и крепких, похожих на лошадиные зубов.

— У кого ты приобрел всю эту снедь, Лэнки? — полюбопытствовал я, тоже глубоко и с наслаждением затягиваясь.

— Не знаю, — ответствовал мой спутник.

— То есть как это? — опешил я.

— Видишь ли, брат, когда я заглянул в бакалейную лавку, было уже слишком поздно и все давно ушли. Так что пришлось открыть дверь отмычкой.

У меня аж челюсть отвисла.

— Господи, Лэнки… — пробормотал я. — Неужели ради нескольких консервных банок ты ограбил бакалейную лавку?

Он снова ухмыльнулся самым добродушным образом:

— Знаешь, сынок, мне уже случалось покупать припасы, и я знаю, что почем. Вот и оставил деньги на прилавке. Или по-твоему, я должен был поднять хозяина в четыре часа утра? К тому же, увидев меня, всякий стал бы задавать кучу ненужных вопросов, на которые я вовсе не жажду отвечать. И так уже люди болтают всякий вздор. Вот, полюбуйся!