Песнь хлыста - Брэнд Макс. Страница 19

Затем Монтана вернулся в спальню Доротеи. Она -снова сидела у окна и курила.

— Сеньор, из-за вас подняли столько шума. Слышите крики? А топот копыт? И тут… и там…

Где-то неподалеку от дома прогремели выстрелы.

— Они охотятся за моим призраком, — заметил Монтана и, поставив стул напротив Доротеи, сел. — А здесь так спокойно, так тихо, так восхитительно… Сеньорита Доротея, мне немного жаль, что я помешал вашей помолвке.

— Только немного?

— Только немного… потому что именно для этого я здесь.

— Ах, ради этого? Ну уж нет, вы заявились сюда ради несчастной матери этого Меркадо.

— И ради нее тоже. Но это лишь повод, сеньорита.

— Какова же истинная причина?

— Когда я увидел дона Эмилиано, то сразу же понял, что выйти за него замуж будет для вас большим несчастьем.

— Сеньор?!

— За человека, который способен запороть насмерть любого несчастного вроде Меркадо. Знаете, за что его били?

— За то, что эта крыса осмелилась бунтовать.

— Ничего подобного. За то, что он пел «Песнь Хлыста».

— А что это за песня?

— Хотите, чтобы я вам спел ее?

— Если вы не против.

И Монтана тихонько запел:

До чего ж надоели мне эти рабы

С их дубленой и грубою кожей;

От битья она только крепчает…

Чтоб пронять до души

И заставить пеона кричать,

Нужно шкуру изрезать до кости.

А вот с нежною кожею дело иное:

Из нее извлеку даже песню…

При этих словах Монтана наклонился ближе к девушке. И пока пел, не переставал улыбаться, пристально глядя ей в глаза.

Эта музыка муки и боли

Будет с губ благородных срываться.

Довольно с меня толстокожих пеонов,

Педро, Хуанов, Хосе и Леонов.

Подайте хозяев с господской террасы,

Диаса, Анхелеса или Лерраса.

— Боже милостивый! — выдохнула Доротея. — Она звучит так, словно это вы сочинили ее.

— Лишь за то, что несчастный Меркадо слушал эту песню, его бичевали, пока он не отключился.

— Он был вашим другом? Может, когда-то вам служил?

— Я услышал его с другого берега реки. Когда его били, я слышал, как он, несмотря на удары, пел эту песню. Он пел, пока не потерял сознание. И я понял, что он настоящий мужчина, а дон Эмилиано, хлеставший…

— И кто же дон Эмилиано?

— Тот, кто недостоин вас, дорогая.

— Да с чего вы это взяли? — удивилась девушка. — Разве вы меня знаете?

— Ну конечно.

— Вы видели меня раньше?

— Нет, сеньорита.

— Может, хотя бы слышали мой голое?

— Нет, Доротея.

— Тогда как вы можете знать меня? Может, вы видели мой портрет?

— Дорогая, послушайте меня, красота способна очаровать любого мужчину. Я слышал, как произносилось ваше имя. Я видел, как мужчины поднимали к небу глаза, говоря о вас.

— Вы хотите сказать, что я для них святая?

— Вовсе нет. Просто когда вспоминают о чем-то прекрасном, то всегда поднимают глаза к небу. Так бывает, когда вспоминают горы, восход солнца, звездный свет, Доротею…

Она засмеялась:

— И только поэтому вы решили, что я слишком хороша для дона Эмилиано?

Монтана засмеялся в ответ:

— Но вы же видите, я явился сюда, в поместье, и в самый последний момент помешал вашей помолвке!

— Думаете, я в это поверю?

— В это стоит поверить.

— Кажется, да, — согласилась Доротея. — И кажется, вы сами почти верите в то, что говорите.

— Чем дольше я здесь нахожусь, тем больше верю в это.

— Вы умеете говорить не так, как другие, — заметила Доротея. — Значит, я должна поверить, что вы тут сидите с изнывающим от любви сердцем?

— Нет, не с изнывающим, — усмехнулся Монтана. — Оно сладко замирает, его охватывает холодок радости, словно я воспаряю на крыльях все выше и выше в прозрачную, холодную синеву. Вы понимаете, о чем я?

— Нет, сеньор.

— Боже милостивый! Да любили ли вы когда-нибудь?

— Если это чувство заставляет замирать сердце от холода, то — нет.

— Теперь мне понятно, — вздохнул Монтана, — почему вы так неприступны и спокойны.

Девушка встала, окинула пристальным взглядом Кида, подошла к двери и повернула ключ. Глянув на него через плечо, она произнесла:

— Наверное, вы принимаете меня за наивную дурочку, сеньор. А может, вам вскружил голову успех у мексиканских девушек, очарованных вашим сердцем гринго, который говорит любовные речи, словно настоящий мексиканец, и пытается выдать себя за пылкого испанского любовника? Сколько раз вы пели девушкам о парящем на крыльях сердце, о холодной синеве и о прочей ерунде?

— Да, звучит довольно глупо, — признался Монтана.

— И как же теперь поступить, как вы считаете?

— Не знаю. В вашей прелестной головке умещается сразу несколько чертей, и мне неизвестно, который из них сейчас верховодит.

— А стоило бы догадаться! — Заложив руки за спину, Доротея прислонилась к стене возле двери и с насмешливой улыбкой разглядывала Монтану.

— Мне кажется, я догадываюсь, что мне следовало бы сделать, — сказал он.

— И что же, сеньор?

— Прострелить вам грудь полудюймовым куском свинца, пока вы не бросили меня на растерзание вашим псам.

— Так чего же вы медлите?

— Сами видите, я романтичен, как самый последний дурак.

— Да будет вам! — вдруг насмешливо воскликнула Доротея. — Хватит! Вы всего лишь собака гринго! Сейчас вы прыгнете в окно, в самое пекло…

Тут она рывком распахнула дверь и закричала:

— На помощь! Помогите! Здесь гринго!

Глава 13

Оставленные для охраны Доротеи стражники были самыми надежными ветеранами дона Лерраса. В ответ на крики девушки они издали грозное рычание и, держа по револьверу в каждой руке, ворвались в комнату.

Даже в рядах жандармерии вряд ли можно было сыскать таких бесстрашных бойцов. Тадео когда-то прославился как неуловимый скотокрад. На него долго охотились и в конце концов заарканили лассо, поставив перед выбором: смерть или пожизненная служба у дона Лерраса. Надо отдать должное Тадео — он колебался и чуть было не выбрал смерть, предпочитая ее полной потере свободы. Скотокрад искренне считал, что лучше подохнуть с голоду в горах, чем вырядиться в форму телохранителя. Однако, выбрав службу у дона Лерраса, не пожалел и рьяно служил ему, поскольку здесь можно было убивать значительно чаще, чем в бытность Тадео разбойником,

Матиас, выросший на грязных и темных улицах города, обладал прирожденным искусством обращаться с ножом. Но однажды, перерезав чье-то горло задолго до полуночи, он еще до наступления рассвета оказался в тюрьме. Когда стало известно, что Матиас с десяти шагов попадает из кольта в середину серебряного песо, его тут же завербовали на службу к Леррасу. Это был храбрый вояка, без промаха стрелявший с обеих рук. Вот и сейчас он первым ворвался в распахнутые двери.

И оказался в полутьме, потому что первым выстрелом Кид разнес лампу. Но оставался еще лунный свет, и Матиас на ходу пальнул из обеих револьверов в неясный силуэт у окна. К несчастью, фигура дернулась в сторону. Выглянув из окна, Кид мгновенно оценил обстановку внизу, где все еще было полно вооруженных до зубов охранников. Он не последовал совету Доротеи и не стал бросаться в «пекло», а резко развернулся и устремился к двери, петляя, словно бекас.

Если первая пуля Монтаны сбила лампу на пол, то вторая, попав в лошадиную челюсть Матиаса, прошла сквозь его череп.

Третий выстрел угодил прямо в хищный оскал Тадео. И не успело его тело рухнуть на пол, как Кид уже стоял возле двери.

Прекрасная, как греческая богиня, в своем льющемся белом платье Доротея даже не тронулась с места. В руках у нее ничего не было, но лицо выражало полное отсутствие страха. Мягко хлопнув в ладоши, она воскликнула:

— Браво, тореадор!

Кид, задержавшись на секунду в дверях, осмотрелся. Насколько он мог видеть, коридор был пуст, однако и слева и справа до него доносился бешеный топот бегущих ног.

Поэтому, вернувшись обратно, он запер дверь и выбросил ключ в окно.