Лезвие бритвы (илл. Г. Бойко) - Ефремов Иван Антонович. Страница 90

— Как, вы отказываетесь? — огорченно спросил он.

— Жест сикхара имеет значение не только отказа. — Ее тонкие пальцы быстро замелькали, два вниз, три наперекрест.

Художник перестал понимать их смысл.Тиллоттама рассмеялась, склонив голову и блестя своими колдовскими глазами.

— О мой ученый друг, оказывается, есть вещи, которых и вы не знаете. А это всего лишь знаки влюбленных по нашему древнему канону любви- Камасутре! Я показала вам, что хоть и трудно, но я буду здесь, в сикхаре, завтра, после того как солнце станет на западе. Не я виновата, у древних не было точного времени. Ну, а мы с вами живем в двадцатом веке и добавим- в пять часов. Хорошо?

Рамамурти с восторгом согласился и, выйдя на балкон галереи, следил за гибкой фигурой в черном сари, торопливо сбежавшей по боковой лестнице и скрывшейся за кустами вместе с угрюмым провожатым.

Даярам едва дождался следующего дня. И опять Амрита-Тиллоттама была в том же простом черном сари, и дешевые «народные» браслеты из кусочков зеркала ослепительно горели на солнце, придавая ее гладким бронзовым рукам почти грозную красоту украшенной звездами богини. Она шла быстро, даже бежала и чуть запыхалась, но на этот раз позади не плелся неприятный телохранитель.

Они снова молча полюбовались сурасундари. Даярам украдкой переводил взгляд на Амриту. Дыхание его прерывалось от чуть ли не болезненного впечатления, производимого красотой Тиллоттамы. А она была иная, чем вчера, — веселость, даже удальство, прорывавшееся в словах и движениях, исчезли.

Рамамурти,чувствуя, что разговор не идет в том направлении, в каком бы ему хотелось, снова принялся за рассказ о храмах и их загадках.

Он говорил о фигурах гандхарвов- небесных музыкантов, изваянных высоко на стене храма Кайласа в Эллоре в полете,переданном настолько точно, что фигуры действительно кажутся летящими. О диске с кентавром и нагой наездницей — совершенно эллинской скульптуре, неведомо как украсившей балюстраду балкона в знаменитой ступе Санчи. Еще об одной амазонке, на коне со слоновым хоботом и львиными лапами, на западном фасаде храма Муктесвар у священного пруда Бхубанешвара, в Ориссе, где по преданию было семь тысяч храмов, а сейчас уцелело лишь сто.Об удивительных лицах женщин на фресках в дравидийских храмах Бадами около знаменитой деревни Айхолли- когда-то столицы династии Чалукья, — круглых, с длинными голубыми глазами, с очень удлиненными шеями. Последнее по древнеиндийским канонам считалось признаком неверности и неустойчивости характера, а голубые глаза — дурными, «кошачьими». Изображать Парвати в таком стиле могли или еретики, или чужие. Но откуда взялись они в сердце Деккана?

— Я рассказал те немногие загадки,которые видел сам,-закончил Рамамурти, — но сколько еще таких забытых отголосков прошлого. Через них мы поймем чувство жизни наших предков.

— Очень хорошо сказано- именно чувство жизни, — согласилась Тиллоттама, — а не так, как обычно — хватаемся за внешнее, за форму, содержание которой давно умерло, и приходим к пустой тоске. Не нужно так удивляться, — добавила Амрита с улыбкой, — разве одни мужчины имеют право читать Ауробиндо Гхоша?

— Я вовсе этого не подумал, только удивился.

— Чему же? Разве вы не говорили в прошлый раз,что тема изображения женщины и ее красоты- главная во всем искусстве Индии? Что миллионы ее статуй говорят о неизменном преклонении всего народа перед женским началом, а не только приверженцев культа Шакти? Если вы это понимаете, то почему же…

— Я не привык…- начал было Даярам и поправился:- Нет, вы не подумайте, я считаю, что наша женщина — это звезда Индии, опора и спасение нашего народа!

— Высокопарные слова и, как все высокопарное, лживые!- Тиллоттама рассмеялась недобро и презрительно.- Довольно, я слышала много о том, как у нас любят женщину. Вы с вашей сентиментальной звездой Индии, с женщиной в искусстве — что вы знаете о жизни, прекраснодушный муртикар?

Она замолчала, подняв голову.

Рамамурти растерянно смотрел на нее, не находя слов.

Тиллоттама ударила его очень больно, ибо для каждого настоящего художника грубое расхождение окружающей жизни с его идеалами — тайная и никогда не заживающая рана души.

— Да, это горькая правда!- наконец сказал он.

Тиллоттама внезапно смягчилась. С нежностью погладила плечо художника своей темной рукой, и ее браслеты скатились до локтя. Даярам вздрогнул от неожиданности.

— Глядя на ваше огорченное лицо, я вспомнила, что мужчины никогда не становятся совсем взрослыми.Может быть, в этом все дело? Но не будем углубляться в неприятное, у нас слишком мало времени. Расскажите немного о себе, вы такой интересный человек.

Даярам коротко рассказал о погибшем в войну отце- субадаре англо-индийской армии, о матери- учительнице, вырастившей его и двух его сестер.

— Раджастанец?

— Конечно, угадать нетрудно. А вы… вот вы — из Южной Индии. Майсур?

— Нет, не угадали. Траванкор-Кочин! Я из найяров.

— Повелитель Шива! Так вот откуда ваша свободная независимость! А я думал, что вы дочь магараджи!

— Вы все знаете! И в то же время совсем мало.

— Знаю,- заупрямился Даярам.- Даже то, что вас, найяров, считали четвертой кастой, а вы кшатрии, хотя и не носите священного шнура.

— Сдаюсь,- переходя от грустного тона к своей дразнящей усмешке, сказала Тиллоттама. — Нет, не сдаюсь. Найяры упоминаются еще в Махабхарате. Где?

Художник поднял обе руки над головой в шутливой просьбе пощады.

— В истории принца Сахадевы,который на юге встретился с царем Синечерным. В его царстве женщины были особенно прекрасны и пользовались не слыханной нигде моральной свободой, — важно сказала Тиллоттама.

— Что они и теперь особенно прекрасны,в этом нет никакого сомнения, — сказал Даярам на малаяламе — языке юга Малабарского побережья.

Тиллоттама даже отшатнулась.

— Во время войны мы жили у мужа старшей сестры в Тривандраме,- пояснил художник на том же языке.

— А я родилась около Нагеркойла, но родители давно переехали в Мадрас. Там я училась в школе танцев, но мама сильно заболела, и тетя взяла меня к себе в Бенгалию… но это уже неинтересно!

— Не смею настаивать, но мне интересно все, что касается вас.

— История эта длинная и грустная.

— Тогда скажите хоть, где вы живете сейчас?

— В Лахоре.

— Как в Лахоре? Вы пакистанка?- вскричал художник.

— Сейчас- да!

— И там вы замужем? Тогда как же… вы здесь одна?

— Я там не замужем, но здесь не одна,- резко ответила Тиллоттама, бросая взгляд на часики — жест, больше всего страшивший художника.

— Хорошо,я вижу,что утомил вас расспросами. Дайте мне вашу ладонь- ну, вот видите, знак анкабагра для управления слоном- признак королевского происхождения. Я не сомневаюсь, что на левой подошве у вас есть кружок, означающий, что вы рождены быть королевой,-шутил Рамамурти,стараясь развеять возникшее отчуждение.

— Не королевой я рождена, а рабыней,- нежданный надрыв прозвучал в ее словах, и она мгновенно переменила тон,- как все мы, индийские женщины… Но мне пора, сейчас стемнеет. Я снова благодарю вас, мой ученый друг, — она опять поклонилась, как артистка.

— Вы позволите мне считать себя вашим другом?

— Не знаю. Я скоро должна уехать.

— Но мы встретимся еще?

— Хорошо! Но не завтра. Может быть, через два дня, может, через три. Не делайте несчастного лица, я все равно не смогу. Хорошо, пусть в пять часов у льва, через два дня. Но если меня тогда не будет, тогда… тогда вы найдете записку в пасти льва. Вы умеете читать малаялам? Со лонг, как говорят англичане.

Рамамурти не успел опомниться,как остался один в пустом храме.Неясное чувство печали осталось у него от второго свидания с Амритой-Тиллоттамой,так не похожего на буйную радость первой встречи. У его новой знакомой чувствовалось несчастье, прикрытое радостью юного здоровья. Какое? Что могло омрачить жизнь такой красивой девушки, гордой найярки?

И Рамамурти пошел домой, стараясь припомнить все, что ему было известно о найярах.