Путешествие на «Кон-Тики» (полный перевод) - Хейердал Тур. Страница 39

— Тяни! Тяни! Хо-хо-хо-хо, ха-ха-ха! — Он заставил и нас расхохотаться, а сам смеялся до тех пор, пока не стал от радости трястись и вертеться на штагах.

Первое время наши радисты относились к попугаю недружелюбно. Случалось, что они сидели в радиорубке, забыв про все на свете, с магическими наушниками, установив связь с каким-нибудь радиолюбителем, скажем, из Оклахомы. Вдруг их наушники умолкали, и они не могли поймать больше ни звука, сколько ни старались проверять провода и вертеть кнопки. Попугай в это время занимался тем, что клевал проволоку антенны. Особенно часто это происходило в первые дни, когда антенна поднималась прямо вверх, привязанная к воздушному шару. Но однажды попугай серьезно заболел. Он уныло сидел у себя в клетке и два дня не притрагивался к пище, а в его помете блестели золотистые крупинки антенны. Тут наши радисты раскаялись в своих злобных пожеланиях, а попугай в своих прегрешениях; с этого дня Торстейн и Кнут стали лучшими друзьями попугая, и он всегда спал только в радиорубке. Когда попугай появился на борту, его родным языком был испанский; Бенгт утверждал, что попугай стал говорить по-испански с норвежским акцентом еще задолго до того, как научился повторять излюбленные восклицания Торстейна на сочном норвежском языке.

В течение двух месяцев веселье попугая и его яркое оперенье доставляли нам много радости, но однажды попугай спускался по штагу с верхушки мачты, и как раз в это мгновение большая волна захлестнула сзади плот. Когда мы обнаружили, что попугая нет на борту, было уже слишком поздно. Мы не видели его нигде, а «Кон-Тики» нельзя было ни повернуть, ни остановить; если какой-нибудь предмет падал за борт плота, мы не имели возможности вернуться за ним — в этом мы убедились на ряде случаев.

В первый вечер после гибели попугая у нас было подавленное настроение: мы знали, что то же самое может случиться с любым из нас, если он свалится за борт во время одинокой ночной вахты.

Мы ввели еще более строгие правила предосторожности, сменили спасательную веревку, которой пользовались на ночных вахтах, и внушали друг другу, что мы не можем считать себя в безопасности только потому, что все шло хорошо в течение первых двух месяцев. Один неосторожный шаг, одно неосторожное движение — и даже среди бела дня мы можем отправиться туда, куда отправился зеленый попугай.

Несколько раз мы видели большую белую оболочку яиц кальмара, которая покачивалась на синей зыби, напоминая яйца страуса или белые черепа. Один только раз мы заметили под оболочкой извивавшегося моллюска. Мы видели белоснежные шары, плававшие вблизи от нас и сначала нам казалось, что ничего не стоит подплыть к ним в лодке и поймать их. Когда оборвалась веревка планктонной сетки и шелковая сетка осталась позади и плыла следом за плотом, мы были так же оптимистичны и спустили на воду лодочку, привязав к ней веревку, чтобы легче было вернуться. Но, к нашему удивлению, мы убедились, что ветер и волна не дают лодке подойти и что веревка, привязанная к «Кон-Тики», сильно тормозит в воде; нам ни разу не удалось подгрести к тому месту, где только что находился плот. Иногда до того предмета, который мы хотели подобрать, оставалось всего несколько метров, но тут веревка натягивалась, и «Кон-Тики» тянул нас прочь, на запад. «Что за борт упало, то пропало», — таков был вывод, к которому мы постепенно пришли и которого потом никогда не забывали до конца нашего плавания. Если мы хотели остаться в живых, надо было крепко держаться за «Кон-Тики», пока тот не уткнется носом в сушу по ту сторону океана.

После пропажи попугая радиорубка опустела; но когда на следующее утро тропическое солнце засияло над Тихим океаном, наш траур быстро окончился. В ближайшие несколько дней мы вытащили немало акул и, неизменно находя в желудке акулы среди голов тунцов и других диковинок черный изогнутый клюв, принимали его за клюв попугая. Но три ближайшем рассмотрении он каждый раз оказывался клювом переваренного кальмара.

С самого начала плавания обоим радистам хватало работы в их рубке. Как только мы очутились в течении Гумбольдта, из ящиков с батареями стала капать морская вода, и пришлось покрыть боящуюся сырости радиорубку брезентом, чтобы спасти от порчи все, что только возможно было спасти в условиях открытого моря. Потом радистам пришлось поломать голову над тем, как пристроить на маленьком плоту достаточно длинную антенну. Они попытались пустить антенну вверх, привязав ее к воздушному змею, но от порыва ветра змей попросту окунулся в гребень волны и исчез. Тогда они стали пускать антенну вверх с помощью воздушного шара, но тропическое солнце выжигало дырки в шаре, так что он сморщивался и падал в океан. А затем у них возникли неприятности из-за попугая. К этому можно добавить, что лишь после двухнедельного плавания в течении Гумбольдта мы вышли из мертвой зоны Анд, в пределах которой короткие волны так же немы и безжизненны как воздух в пустом ящике из-под мыла.

Но вот однажды короткие волны неожиданно пробились, и позывные сигналы Торстейна услышал какой-то случайный радиолюбитель в Лос-Анжелосе, который возился со своим радиопередатчиком, стараясь установить связь с другим любителем в Швеции. Американец спросил, какой системы наш передатчик, и, получив исчерпывающий ответ, осведомился у Торстейна, кто он такой и где живет. Когда он услышал, что Торстейн проживает в бамбуковой каюте на плоту в Тихом океане, раздалось несколько странных пощелкиваний, и Торстейн поторопился сообщить некоторые подробности. Как только человек в эфире пришел в себя, он передал нам, что его зовут Гал, а его жену — Анна, что она по происхождению шведка и известит наши семьи о том, что мы живы и здоровы.

В этот вечер нам казалось очень странным, что совершенно чужой человек, по имени Гал, какой-то неизвестный кинооператор, один из многочисленных жителей далекого Лос-Анжелоса, был единственным в мире человеком, не считая нас самих, который знал, где мы находимся и что у нас все благополучно. Начиная с этого вечера, Гал, он же Гарольд Кемпел, и его друг Френк Кюевэс по очереди дежурили каждую ночь и ловили сигналы нашего плота, а Герман получал благодарственные телеграммы от начальника бюро погоды США за то, что дважды в сутки передавал по шифру метеорологические сведения из района, о котором сведения поступали очень редко, а сводки вовсе отсутствовали. Впоследствии Кнут и Торстейн почти каждую ночь устанавливали связь и с другими радиолюбителями, а те передавали наши приветы в Норвегию через коротковолновика по имени Эгиль Берг, который жил в Нутоддене [35].

Лишь на несколько дней, когда мы находились посреди океана, наша радиостанция совершенно прекратила работу, так как в радиорубку набралось слишком много соленой воды. Наши радисты лезли вон из кожи, целыми днями и ночами возясь с винтами и паяльником, а далекие радиолюбители думали, что с плотом все кончено. Затем как-то вечером позывные LI2B понеслись в эфире, и в одно мгновение радиорубка зажужжала, подобно осиному гнезду, так как несколько сот американских коротковолновиков одновременно застучали ключами, отвечая на наш призыв. В самом деле, когда мы попадали во владения наших радистов, у нас бывало такое ощущение, словно мы сидим на осином гнезде. Все было мокрым от воды, проникавшей со всех сторон; на бальсовом бревне лежал небольшой резиновый коврик, на котором сидели радисты, но если кто-нибудь из нас дотрагивался до ключа Морзе, он немедленно чувствовал удар тока одновременно в задней части и в кончиках пальцев. А если кто-нибудь из нас, посторонних, пытался украсть карандаш из богатой всякими принадлежностями радиорубки, у него волосы на голове вставали дыбом или же с огрызка карандаша начинали сыпаться крупные искры. Только Торстейн, Кнут и попугай могли без риска лавировать в этом уголке каюты, и мы прибили кусок картона, чтобы отметить границу опасной для остальных зоны.

Однажды поздно вечером Кнут сидел в радиорубке и с чем-то возился при свете фонаря; вдруг он потянул меня за ногу и сказал, что разговаривает с парнем по имени Христиан Амундсен, который живет под самым Осло. Это был один из радиолюбительских рекордов, так как наш маленький коротковолновый передатчик с его 13 990 килоциклами в секунду мог дать не больше шести ватт, то есть приблизительно столько же, сколько дает маленький электрический фонарь. Это произошло 2 августа, и мы проплыли уже 60° в западном направлении, так что Осло находилось как раз на противоположной стороне земного шара. Королю Хокону на следующий день исполнялось 75 лет, и мы послали ему поздравительную телеграмму прямо с плота; а еще через день мы снова услышали Христиана, передававшего нам ответ короля, который пожелал нам дальнейшей удачи и успешного окончания путешествия.