Царство Флоры - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 26

Глава 13 НАРЦИСС

Когда сотрудники оперативно-технического отдела были откомандированы на Долгоруковскую улицу и за квартирой Пеговой было установлено наблюдение, выяснилось, что фигурантка проживает не одна, а то ли с подругой, то ли с помощницей по хозяйству. Помощницу засняли на пленку около полудня, когда она сначала выходила из подъезда, а затем возвращалась с сумкой, наполненной продуктами, — молодая, длинноногая, спортивного вида девушка в кроссовках, белых леггинсах и топе, открывавшем загорелые мускулистые руки.

А в это самое время Катя, возвращавшаяся с министерского брифинга на Житной, позвонила Анфисе Берг и решила заглянуть к ней в мастерскую на огонек. Просто так — пообщаться, оттаять душевно. Анфиса профессионально занималась фотографией. Она счастливо совмещала у себя талант и фоторепортера и фотохудожника, работала как заведенная, порой могла сутками не спать, выискивая, высматривая какой-то «потрясный» кадр или оригинальный ракурс. Ее снимки охотно брали даже европейские журналы. Она участвовала в модных фотовыставках. Иногда специально ездила на «стрелку» к «Красному Октябрю» и на «Винзавод» и снимала там опусы современного искусства, снимала самих художников, снимала детей, медсестер в больницах, пожарных на пожаре, актеров театра Петра Фоменко, клубные тусовки, гонки на собачьих упряжках, выставки яхт, свадьбы знаменитостей и традиционный марафонский забег по Садовому кольцу. Пристанищем ее была крохотная, тесная мастерская-офис, но зато в самом центре, на Гоголевском бульваре, которую вместе с коллегами-фотографами Анфиса арендовала вот уже несколько лет.

И вот уже почти полтора года все стены этой мастерской были увешаны портретами любимого человека Анфисы — Константина Лесоповалова, начальника отдела милиции в маленьком подмосковном городке, того самого, который сейчас жарился вместе со всем своим семейством на черноморском курорте.

Было как раз время обеда. Хозяйственная Анфиса сварила крепчайший кофе в кофеварке, извлекла из приткнутого в углу маленькой кухни холодильника половину яблочного пирога, коробочки с салатами, купленные в соседнем гастрономе, куриные крылышки в остром соусе, заливное и отварные креветки. Катя, глянув на «обилье — закусье», только покачала головой: ой-ей-ей.

— Считаешь меня обжорой? Безвольной? — с укором спросила Анфиса.

— Ты что? У тебя железная воля. А вот я… Анфис, я вчера на ночь глядя так бессовестно наелась, что…

И Катя рассказала (лучше сразу отвлечь внимание от больной темы еды, а то, не дай бог, Анфиса опять закомплексует по поводу лишнего веса) про вчерашний день. Про Никиту и про то, что стало прологом к посиделкам в баре, — про Афанасьевский переулок и цветочный магазин.

— А, «Царство Флоры», знаю, — кивнула Анфиса. — Тут недалеко они сидят, хорошие вещи делают, стильные, мы Жорику для его Женьки (это были Анфисины соратники-фотографы) там такую фигню заказывали — корзинку из цветов и фруктов на день рождения.

Рассказ сам собой потек дальше, и Катя, уплетая вслед за Анфисой парадный обед, выложила подруге все-все. В том числе и про «страх… ужас смерти», и про гобелен с картины Никола Пуссена.

— Вечерний поход в бар полностью одобрям, — Анфиса отсалютовала Кате куриным крылышком. — Никита — молодец. Я уже говорила, я его жутко уважаю. Пусть, пусть теперь Вадька твой попляшет. Кстати, от него нет новостей?

— Нет. Он мне принципиально не звонит, на мои звонки из принципа же не отвечает. А Сереге Мещерскому я стесняюсь звонить. В конце концов, есть же у меня гордость или нет?

— Вот это по-нашему, по-бразильски. Я Косте тоже не звоню туда, — Анфиса вздохнула тяжко, — и эсэмэски не шлю, вдруг жена его сунет нос в телефон, прочтет. Будет скандал, зачем? Он же на отдыхе у меня…

— Эгоист он у тебя хороший, Анфиса.

— Он не эгоист, он немножечко Нарцисс.

— Кто? Лесоповалов?

— Ну да, Костик… такой же Нарцисс, как и тот, который на той картине, про которую ты говорила, — в цветочном магазине. Вечно собой любуется, красуется. Но это нестрашный порок.

— Очень странная картина у Пуссена «Царство Флоры». На первый взгляд такая вся благостная, сплошное барокко-рококо, а приглядишься — мурашки по коже, — сказала Катя. — А гобелен вообще по ней скопирован как-то необычно, кровь такая яркая, красная. И все это на цветах набрызгано, представляешь?

— Любопытно взглянуть, зайду к ним в магазин как-нибудь. Но знаешь, мне кажется, все эти их Нарциссы, Флоры, Аяксы и Адонисы, про которые ты говорила, — это такой, извини, нахальный стеб. Высшей пробы стеб. Сплошной выпендреж, — Анфиса налила подруге кофе. — Способ соригинальничать, выделиться по полной. У вас у всех сплошные Терминаторы, Ганнибалы Лекторы, Индианы Джонсы, Кастанеды с Мураками и коды да Винчи, а у меня — «Царство Флоры», в котором вы, такие продвинутые современные господа, разбираетесь как свиньи в апельсинах. Просите объяснений, комментариев. И я захочу, дам вам эти объяснения, а захочу — погожу. Стеб, я же говорю — изощренный стеб.

— Там на картине были еще Крокус и Смилакс, — сказала Катя. — Сладкая парочка…

— Что?

— Так их назвала та флористка. Крокус — цветок и смилакс — это такая декоративная лиана. Фрагмент ее мы нашли на месте убийства. И крокус тоже, только неживой, поддельный.

Анфиса покосилась на подругу. Выдержала многозначительную паузу.

— А те убитые, говоришь, урки? — спросила она, наконец.

— Сидели оба когда-то.

— Ну и нечего о них печалиться, получили, наверное, по заслугам от своих же. — Анфиса достала из ящика стола пластиковые тарелки для торта. — А цветы они кому же везли?

— Один — жене, она у него родила, а другой — не знаю, все посылал какой-то Пеговой Фаине на Долгоруковскую улицу, имя и адрес мне там, в магазине, сказали.

— Как, как ее зовут? Фаина Пегова? — Анфиса внезапно сорвалась с места и, как толстый шарик, запрыгала по тесной мастерской, что-то ища среди камер, объективов, штативов, папок со снимками, компьютерных дисков, флэшек и кип иллюстрированных журналов. Вытащила один, второй — глянцевый, потолще «Вог», пролистала, ткнула пальцем: — Это вот не она?

— Я ее в глаза не видела. — Катя узрела на фото темноволосую, синеглазую молодую женщину в красном вечернем платье на фоне ярко освещенного ГУМа.

— Это презентация духов в «Артиколи», — сказала Анфиса. — А это вот она же на Московском кинофестивале, прием в Нескучном, это в клубе «Дягилефф».

— Красавица, только, может быть, это и не она.

— Может быть. Только я до сегодняшнего дня думала, что однофамилиц у Фаины в Москве нет, — хмыкнула Анфиса.

— Она что, актриса сериалов?

— Никакая она не актриса. Светская львица, так это сейчас называется. Жорик наш ее снимал, она ему фотосессию заказывала. Якобы для рекламы каких-то там часов. Потом она еще на сафари в Кению моталась… Типаж тот еще — косит одновременно под Белоснежку и под Вивьен Ли в «Унесенных ветром». В общем, баба полусвета с претензией на аристократизм, — Анфиса хмыкнула. — Тоже типичнейший Нарцисс. Ты глянь, как она позирует, как выламывается. А как любит-то себя, по глазам, по глазам видно!

Катя смотрела на шатенку на фото. Глаза у нее были как фиалки, однако в них читался ум и воля. Никакого кокетства, никакого легкомыслия. Самовлюбленность — пожалуй, это да, и еще какая-то брезгливость ко всему окружающему.

Про установленное с легкой руки Никиты Колосова негласное наблюдение за Фаиной Катя еще не знала. Про то, что Фаина из глянцевого журнала — та самая Фаина, тоже. И про ее некогда столь известного в криминальных кругах папашу Игнатия Пегова (он же Скрипченко, он же Головнюк, он же Король) понятия не имела.

Она много о чем еще даже и не догадывалась. Не представляла себе и эту Долгоруковскую улицу, и дом возле киностудии «Союзмультфильм», и квартиру на восьмом этаже, и ее обитательниц.

Аля как раз вернулась из магазина (о том, что за ней наблюдают из припаркованной во дворе машины, она тоже не подозревала). Фаина сидела на диване с ногами и азартно смотрела по телевизору бокс — бой среди тяжеловесов.