Царство Флоры - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 54

— Свободный, конечно же, свободный!

— Значит, закрываем и едем куда-нибудь в хорошее место, где всегда праздник, музыка и брызги шампанского.

— Вы меня… Андрей, вы что, меня приглашаете?

— Я же обещал.

— Я сейчас… две минутки подождите, я только переоденусь, не могу же я вот так. — Марина отчаянным жестом указала на свои потертые джинсы. — Андрей… вы только не уходите никуда. Я мигом. Платье у меня здесь наверху и туфли тоже!

В машине наблюдения, остановившейся на углу Афанасьевского переулка, пунктуально отметили, что с момента захода Балмашова в магазин прошло двадцать шесть минут.

Когда Марина снова спустилась вниз, вместо джинсов на ней было открытое платье-мини из золотистой шуршащей синтетики, купленное на распродаже в английском универмаге «Дебенхэм» (крик моды сезона), и коричневые плетеные босоножки на толстенной деревянной танкетке. Сразу было видно, что подобный стиль и фасон ей в новинку. Она отчаянно комплексовала, то и дело поправляла очки на носу и вместе с тем столь же отчаянно храбрилась.

— Феноменальное платье, — Балмашов аж присвистнул. — Марина, я должен вам сказать, вы чертовски похорошели. В чем дело? Вы влюбились, да?

Он прошел к деревянной бочке с подсолнухами, выбрал маленький и яркий, обломил и подал Марине.

— Можно гадать как на ромашке, тот же эффект. Едем?

— Я должна все здесь закрыть и поставить магазин на сигнализацию.

Пока она сновала по залу, все убирая, включая охрану, он молча наблюдал за ней, облокотившись на стойку.

А со стены за ними обоими наблюдали герои «Царства Флоры». Все, кроме Кифии-Подсолнуха, как всегда, не спускавшей очарованных глаз с солнечного возницы, нахлестывавшего своих коней, спешащего в неизвестность.

— Прокуратура от вас отстала? — спросила Марина.

— Ага, почти что, — Балмашов кивнул.

— А чего они вас вызывали?

— Когда случаются убийства, то они, Марина, имеют такую привычку — вызывать и спрашивать.

— Но вы-то тут при чем?

— Я? Слушайте, что вы копаетесь? Вы закончили?

— Все, вот ключи. — Марина подхватила сумку. Снова поправила очки. Уронила подсолнух. Балмашов поднял его.

— Вы действительно какая-то совсем другая сегодня, — сказал он. — Это платье. И эти ваши рыжие локоны. Марина, вы точно в кого-то влюбились.

Она не ответила. Старалась, чтобы он не увидел ее лица, когда она возилась с входной дверью и замком.

Балмашов повез ее не в «Пушкин», как жену, не в ночной клуб, как когда-то обещал, а в модный летний ресторан в Нескучном саду.

Смеркалось. Ветерок с Москвы-реки вздувал белые крахмальные скатерти на столиках. Официант принес шампанское в серебряном ведерке, зажег толстую восковую свечу, накрыл ее прозрачным колпаком от сквозняка.

Марина Петровых скованно молчала. Момент, которого она так ждала, о котором мечтала ночи напролет, настал. Но вот странность — все, что она собиралась сказать ему, все, что копила в себе так давно, сейчас словно умерло, растаяло в этом тяжелом ночном воздухе — под «нескучными» липами. Кровь приливала к щекам, мысли путались, и она пила, точнее, «глушила» ледяное шампанское бокал за бокалом.

Балмашов заказал вторую бутылку. Потом третью.

— Никита Михайлович, он в ресторане и, кажется, целенаправленно спаивает девушку, — доложил Колосову по рации старший группы наблюдения. — Сам пьет мало, а ее просто спаивает. Может, готовится? И еще — на мониторе отчетливо видно: у них там цветок — подсолнух на скатерти лежит. Он был у нее в руках, когда они вошли в ресторан.

— Я на днях уезжаю, Марина, — сказал Балмашов.

— Уезжаете? Куда?

— Во Францию.

— Надолго?

— Нет, не думаю.

— Понятно.

— Жена хандрит, неважно себя чувствует, отвезу ее к отцу. Покажем ее врачам в Париже.

Тут у него завибрировал, просигналил телефон. Пришло сообщение, он бегло прочел его.

— Это она вам эсэмэски шлет? Ждет, беспокоится, куда подевались? — с вызовом спросила Марина. — Вам, наверное, уже домой пора?

— Нет, это подождет, это так, ерунда, — Балмашов спрятал телефон. — Вот, значит… Но уехать и не сдержать своего обещания вам я не мог.

— Вы так говорите, словно должны мне были этот вечер в ресторане. — Марина вспыхнула.

— Почему вы злитесь?

— Я злюсь?

— Вы, Мариночка. — Он смотрел на нее, уперев подбородок в сцепленные пальцы. — И вы от этого еще больше похорошели. Я просто теряюсь в догадках. Снимите-ка свои очки. Марина, в кого вы влюбились?

— Вам хочется знать?

— Конечно, вы же мне не чужая — вы моя лучшая сотрудница. Преданная, милая и очень талантливая.

— Я в вас влюблена, — Марина уже больше не смотрела на него. И сияние в ее глазах погасло. — И больше так я не могу. Сил моих больше нет. Я вас люблю. Я люблю тебя.

Она залпом опрокинула бокал шампанского — какой по счету?

В это самое время Никита Колосов на машине уже подъезжал к Нескучному саду. Тревожный тон старшего группы, а самое главное, сообщение о цветке подсолнуха заставили его сорваться из главка и вместо дома мчаться сюда.

Прибыв в рекордное время (благо ехать по ночной Москве легко), он на террасу ресторана подниматься, естественно, не стал. Пересел в машину наблюдения, оборудованную спецтехникой. На мониторе видеокамеры в салоне он видел картинку в реальном времени: Балмашов и Петровых за столиком напротив друг друга.

— Ничего я не прошу. Кто я такая, чтобы что-то просить у вас… у тебя, — Марина теребила подсолнух. Он почти завял. Балмашов осторожно забрал его у нее.

— Любит — не любит… — Он сорвал один желтый лепесток, второй, соря на скатерть. — Любит, не любит…

— Я понимаю, с женой вы… ты с ней, с этой своей Флоранс, никогда не разведешься. С такими француженками из замков не разводятся, даже если они полные идиотки, психички… — Шампанское, видно, ударило Марине в голову. — И поэтому я ничего у тебя не прошу.

— Попроси, — сказал он.

Она рванулась из-за стола: уйти, убежать. Ноги не слушались, подламывались.

— Ну же, попроси. Рискни! — Он горстью оборвал у подсолнуха почти половину желтых лепестков. — Ты же ведь для этого призналась.

— Я сказала, потому что ты меня замучил. Достал ты меня. — Марина (кто бы видел ее сейчас, кроме оперативников) стукнула кулачком по скатерти. — Мне все равно теперь — сказать, признаться или с моста вниз головой. А тебя… тебя я просто ненавижу. Ненавижу, понятно? Я же видела, что ты все про меня знаешь. Все понимаешь. И плюешь, отворачиваешься. «Мариночка, как вы похорошели. В кого вы влюблены?» Ты лицо-то свое видел при этом? Нет? Видел себя, когда насмехался надо мной? — Она резко подалась вперед, словно намереваясь впиться наманикюренными ноготками в щеку Балмашова, и внезапно всхлипнула, коснулась его щеки очень нежно, провела пальцами от скулы вниз к подбородку. Не царапая, не раня, лаская.

Он накрыл ее пальцы своей ладонью.

— Живи со своей идиоткой, езди по Парижам, по замкам своим. Но ведь тебе нужна какая-то нормальная женщина? Для здоровья, для тонуса. Или тоже вон, как Тихомиров, шлюх будешь пачками снимать? — Марина уже не контролировала себя. — А я лучше шлюхи. По крайней мере, здоровее, безопаснее. Могу даже справку в поликлинике взять!

— Ну-ка пойдем. — Балмашов поднялся, не выпуская ее руки.

— Куда? Я хочу еще выпить шампанского. Я тебе разве не говорила, что мне нельзя пить? Я неуправляемая делаюсь. И мне это нравится — быть неуправляемой, отвязной. Ну что, хотя бы на роль офисной шлюхи я вам, Андрей Владимирович, подхожу?

— Идем отсюда.

В машине наблюдения на мониторе видеокамеры Колосов увидел, как Балмашов тащит за собой упирающуюся девушку. Они покинули ресторан. Спустились к темной набережной. Слева высилась громада крытого пешеходного моста. В этот поздний час он был совершенно безлюден — за его пыльными витражами тускло светили фонари.

— Всем внимание, — скомандовал Колосов. — Ни в коем случае не упускайте их из вида. Если он что-то попытается с ней сделать, будем немедленно брать. Помните, возможно, он вооружен.