Царство Флоры - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 59

Катя долго не уходила домой с работы в этот вечер. Смотрела альбом Пуссена. Царство, царство, царство — сплошное царство Флоры, и они — все они. Она вспомнила мертвое, изуродованное лицо Марата Голикова — окровавленное, с вытекшим глазом от пулевого ранения в упор.

Белые лилии на струганом столе…

Вспомнила Бойко-Арнольда. Расплывшиеся на его белой рубашке кровавые пятна. Искаженное болью и ужасом лицо Суслова, так и не увидевшего своего новорожденного сына. Крокус, Смилакс, Адонис… Боже, как же вообще можно их сравнивать? Этих людей и…

Она перевела взгляд на картину. Мифологический сюжет. Вообще возможно ли такое? Как это могло прийти ему, Балмашову, в голову? Но они-то с Никитой догадались, поняли, вычислили… И Фаина Пегова — действительно Нарцисс. Вот здесь, на картине, он, нет, она так жадно смотрит на свое отражение, никого не замечая вокруг. Даже богиню Флору. Катя вспомнила, как из дома Балмашова врачи «Скорой» на носилках выносили кричащую, рыдающую Флоранс. Она была растрепана, безумна. Что его заставило жениться на такой женщине? Этого они с Колосовым до сих пор не знали. Они вообще очень мало знали о нем. Тот подслушанный разговор в магазине, признание Марины в любви к нему? Но это была случайность чистой воды. Ей, Кате, просто повезло в тот раз. Крупно повезло, и они смогли провести еще одну параллель, протянуть нить, лишний раз подтвердив версию, что для Балмашова в его царстве и Марина — только лишь Кифия, Подсолнух. Да, Никита говорил, что, когда он привел ее в ресторан, у нее в руках уже был подсолнух. Это ли не знак? Это ли не доказательство? Доказательство? Нет, доказательства Колосов нашел в машине — окровавленный секатор, платок, фонарик. Не слишком ли много доказательств? Так сразу и все вдруг? А может, он все свое возил с собой, потому что уже был начеку?

Да, ведь его же допрашивали… Никита еще сказал: если не дурак, конечно, догадается. Вот он и догадался. И был настороже. А напоследок решил убить Кифию? И не смог? Ему помешали свидетели? Но кто сказал, что он не повторит своей попытки? И кто сказал, что его жертвой снова будет Кифия? Ведь на картине еще достаточно персонажей.

Катя смотрела на репродукцию картины, а вспоминала тот гобелен. Тут крови почти не заметно, Пуссен не хотел пугать зрителей, а может, не мог осквернить царство Флоры пролитой кровью. А там, на гобелене, кровь — это первое, что бросается в глаза. Что так и бьет по нервам. Кровь на цветах. Кровь и цветы. Кровь и боль. Этот вот воин Аякс, бросающийся на меч в то время, когда мы, мы все на него смотрим.

Катя отодвинула альбом. Аякс… Единственный персонаж, ассоциировать которого с кем-то из круга общения Балмашова мы пока не можем. Мы не знаем, кто это такой. Аякс — воин, герой Троянской войны. Выходит, военный? Солдат, офицер? Есть ли у Балмашова знакомые военные? Да наверняка. Раз по поводу него звонили из приемной МВД в тот, самый первый раз, значит… А почему именно солдат? Может быть, военный в прошлом — в отставке, например, депутат, вон Никита говорил, из Думы-то по поводу него тоже звонили. А может, был звонок и из Министерства обороны?

Она не собиралась еще раз в этот вечер беспокоить Колосова, однако все же набрала номер его мобильного.

— Я слушаю, кто? Катя, это ты? Я сейчас занят, я в Шереметьево-2, мы тут договариваемся. — Голос у него был весьма и весьма деловой. Поиск, сыск всегда, несмотря ни на что, подчинял его целиком, без остатка.

— Никита, я совсем коротко. Скажи, вы не выяснили — среди клиентов «Царства Флоры» были военные, действующие или бывшие?

— Военные? А, ты все насчет этого голову ломаешь. Нет, пока мы этого не выяснили. Я Тихомирова озадачил насчет другого. Потом у него спрошу, позже.

— А с тобой в разговорах, вы ведь с Балмашовым неоднократно встречались, он о военных не упоминал?

— Не помню, Катя, давай завтра это обсудим, а?

— А про гвоздики? Про цветы гвоздики речь не шла?

— Катя, все завтра, в том числе и про гвоздики. Мне тут в аэропорту сейчас выдали — знаешь, если он как-то доберется, например, до Киева и там в агентстве обменяет билеты в Париж, то… преспокойненько улетит!

— И ты собираешься перекрыть российско-украинскую границу прямо сейчас? — Катя не удержалась от иронии.

— Все, пока, до завтра. — Колосов сразу весьма невежливо дал отбой. Насмешек он не любил.

Вот так. Катя вздохнула. Ваши рассуждения, ваши вопросы и догадки сейчас никому не нужны. Завтра… А если завтра уже будет поздно?

На картине Аякс готовился умереть. Лезвие меча, воткнутого рукояткой в землю, сверкало возле самой его груди. Вниз уже падала, медленно падала гвоздика. Самый мужской, геройский цветок…

Глава 32 ПРОГУЛКА

Для Фаины Пеговой день начался, как обычно, после полудня. Жаркое солнце сочилось сквозь жалюзи, заливая спальню жидким золотом. Простыни были смяты. Вставать не хотелось. И все же Фаина поднялась. Поплелась в душ под прохладные живительные струи.

— Радость моя!

Никто не ответил ей. На столе в кухне она нашла записку: «Поехала в автосервис и на автомойку, заскочу на рынок за клубникой и помидорами, потом в магазин за какой-нибудь жратвой».

Аля поднялась намного раньше и вся уже была в хлопотах и заботах. После той памятной ссоры, едва не закончившейся разрывом, жизнь их обеих вроде бы снова входила в привычную колею. Сначала было бурное примирение. Они затворили двери дома, выключили телефоны. Из электроприборов в квартире работали лишь кондиционер в спальне да холодильник на кухне. Первый создавал мягкий климат, способствовавший страстному проявлению чувств и изысканному интиму, второй гудел и постепенно пустел. И вот он опустел окончательно, и «медовую» неделю затворничества пришлось прервать.

Фаина думала о прошедших днях — в основном об Але. Мысль расстаться с ней теперь казалась, как и прежде, ужасной, нестерпимой. Однако крохотный червячок сомнений и недовольства уже грыз Фаину. Как она допустила, что попала в такую зависимость от подруги? Ведь прежде она никогда не опускалась до униженных просьб, до заискиваний. Со всеми своими прежними партнерами и партнершами она расставалась легко, по первому капризу. Вот, например, с Маратом… О покойном Голикове она вспомнила с мимолетной грустью и… тут же снова переключилась на самоанализ. Аля за эти дни изменилась до неузнаваемости. Они как бы поменялись ролями. А ведь было время, когда Фаине стоило лишь бровью повести, и Аля была готова на все.

Кто поймет женскую душу? Тем более душу любовницы? Червячок недовольства точил, свербил. Аля завладела всем ее существом. Она подчинила ее себе. Ее — Фаину, которая подчиняла всех, кто желал и любил ее. А эта девчонка — порой такая грубая, непредсказуемая в своих поступках — заставила ее спасовать, заставила панически бояться разрыва, разлуки. Что же все-таки произошло? И вообще, какую роль играла Аля в делах, о которых их спрашивала милиция? Была ли она в чем-то виновата? Ведь этот патрон, найденный в ее косметичке и врученный тому оперу (Фаина напрочь забыла фамилию Колосова), — он же не был случайной находкой? Не был ведь?

После примирения тема убийств и тема патрона была для них с Алей табу. Но только вслух. Фаина разрешала себе думать об этом. Точнее — не могла уже не думать.

Развеять этот морок, это сладкое и вместе с тем тревожное оцепенение можно было лишь одним-единственным способом: стать прежней Фаиной Пеговой. Уезжать из дома, когда вздумается, возвращаться, когда хочется, без оглядки на Алю. Быть одной или в дружеской компании, сидеть в кафе, попивая мартини, куря сигареты, болтая со знакомыми, ходить по модным бутикам, тусоваться в клубе, знакомиться с мужчинами, уступать их желаниям и тут же командовать ими, помыкать, владеть. И все это опять — без той, которая… которая после всего вдруг стала так ужасно дорога, так незаменима во всем.

И Фаина решила попробовать стать прежней. Воздух в квартире после недели любви был сперт и душен. Прогулка не помешала бы. Никаких записок подруге писать она не стала. Просто вызвала по телефону такси и, как раньше бывало, поехала в Камергерский переулок, в модное французское кафе завтракать. Часы как раз показывали самое «гламурное» время для завтрака — без четверти два. После кафе она заглянула в бутик Вивьен Вествуд. Там ей давно уже приглянулась прикольная сумка из шотландской клетки. Но на этот раз сумка как-то разочаровала, зато понравилось шаловливое «маленькое черное платье». А также сногсшибательное розовое белье, в кружевах, мелких дырочках и пышных шелковых розах.