Витязь в тигровой шкуре(изд.1969 года) - Руставели Шота. Страница 7
АРАВИЙСКИЙ ЦАРЬ ВСТРЕЧАЕТ ВИТЯЗЯ В ТИГРОВОЙ ШКУРЕ
Вдруг заметили арабы чужестранца молодого.
Опечаленный, держал он за поводья вороного.
Крупным жемчугом сверкало снаряженье верхового,
Роза инеем покрылась, как от ветра ледяного.
Облаченный в шкуру тигра и в такой же шапке странной,
Он сидел и горько плакал, этот витязь чужестранный.
Толщиной в мужскую руку, плеть его была чеканной.
«Что за странное виденье!» — думал царь со всей охраной.
Наконец, чтобы знакомству положить скорей почин,
Своего раба отправил за пришельцем властелин.
Но струился дождь хрустальный из агатовых стремнин,
И не смог ни слова молвить, подскакав, простолюдин.
Произнесть не мог ни слова чужеземцу раб смущенный.
Наконец, придя в сознанье, он воскликнул, восхищенный:
«Царь велел»… И вновь умолкнул, безгранично удивленный.
Но его не видел даже витязь тот иноплеменный.
Ничего не слышал витязь и не понял этой речи,
Невдомек страдальцу было, что войска шумят далече.
Сердце в пламени пылало, тихо вздрагивали плечи,
Кровь мешалась со слезами, как на поле грозной сечи.
Ум его витал далеко, грез не в силах отряхнуть.
И, когда его посланец пригласил с собою в путь,
Не сказал ни слова витязь, только слезы лил на грудь,
Не хотела эта роза уст прекрасных разомкнуть.
И посланец к Ростевану возвратился без ответа:
«Царь, не хочет этот витязь слышать царского привета,
Ослепил мои глаза он блеском солнечного света,
Только время потерял я, не вини меня за это».
Удивился царь и в гневе приказал немедля слугам:
«Поезжайте все двенадцать, каждый с палицей и луком!
Если этот незнакомец не ответит мне ни звуком,
В плен его возьмите силой и воздайте по заслугам».
Вот рабы, гремя оружьем, к незнакомцу подошли,
И очнулся этот витязь, сын неведомой земли.
Оглянулся он внезапно, увидал войска вдали.
«Горе мне!» — сказал, и слезы по лицу его текли.
И смахнул он эти слезы, и отер лицо рукою,
Меч на поясе поправил, лук повесил за спиною,
Сел в седло неторопливо и поехал стороною,
Не послушал, что хотели доложить рабы герою.
Руки воины простерли, задержать его хотели.
Горе, что он с ними сделал! Их враги бы пожалели!
Он валил их друг на друга, как никто другой доселе,
Рассекал по пояс плетью, пробивая в латах щели!
Царь был взбешен, и в погоню полетел другой отряд.
Вьется пыль, несутся кони, латы в воздухе горят.
Витязь снова оглянулся и, мешая с рядом ряд,
Стал рабов метать друг в друга, лютым пламенем объят.
Царь вскочил и с Автандилом поспешил на поле брани.
Стройный станом незнакомец тихо двигался в тумане.
Лик его светился светом, конь ярился, как Мерани,
Приближенье государя заприметил он заране.
Он хлестнул коня, и взвился чудный конь, покорный воле
Седока, и все исчезло — никого не видно боле:
Ни коня, ни чужестранца… Вознеслись на небо, что ли,
Или в землю провалились — но следы исчезли в поле.
Как их люди ни искали — не нашли. И царский стан
Порешил, что это демон напустил на них дурман.
Люди плакали по мертвым, обмывали язвы ран.
«Час настал, конец веселью! — скорбно молвил Ростеван.—
Видно, богу надоело созерцать мое веселье,
Потому он посылает вслед за радостью похмелье.
Все мне в тягость, жизнь постыла, как губительное зелье…
Сохрани меня, создатель, как сохранен был досель я!»
И уехал царь, вздыхая, полный горя и заботы,
Никого не пригласил он к продолжению охоты.
Разошлись и те, кто раньше испытал его щедроты.
Говорил один: «Причуда!» А другие: «Прав он, что ты!»
Скрылся царь в опочивальне. Автандил, названый сын,
Возвратившийся с охоты, провожал его один.
Никого из всех домашних не заметил властелин,
Замолчали в знак печали и кимвал и тамбурин.
Приходила дочь-царица, света белого кристальней,
У дворецкого пытала перед той опочивальней:
«Спит иль бодрствует родитель?» — «Возвратясь с охоты дальней,
Государь наш с каждым часом все становится печальней.
Говорят, ему явилась на охоте вражья сила,
Он скорбит и не внимает утешеньям Автандила».
«Я уйду, — сказала дева и потом проговорила: —
Если спросит о царице, доложи, что приходила».
Наконец спросил владыка: «Где же юная луна?
Лишь она, роса живая, исцелит меня одна!»
«Государь, — сказал дворецкий, — приходила уж она,
Но, узнав, что ты невесел, удалилась, смущена».
«Ты сходи, — . сказал владыка, — и скажи ей, ради бога:
«Отчего ты удалилась от отцовского порога?
Приходи скорее, радость, будь родителю подмога,
Расскажу тебе я, дочка, какова моя тревога».
И пришла, не задержалась дочь послушная царева,
Как луна, небеснолика, утешать царя готова.
Усадил ее владыка, целовал и нежил снова,
Говорил: «Зачем ты, радость, не пришла ко мне без зова?»
«Государь, когда ты мрачен, — отвечала дочь царя,—
Не войдет к тебе и дерзкий, твой покой боготворя.
Увидав тебя печальным, потухает и заря.
Но полезней вникнуть в дело, чем отчаиваться зря».
«О дитя, — сказал владыка, — в час, когда приходит горе,
Нахожу я утешенье лишь в твоем прекрасном взоре.
Только ты одна сумеешь исцелить меня от хвори
И корить меня не будешь, о моем узнав позоре.
Некий витязь чужестранный повстречался мне в долине,
Лик его, подобный солнцу, не забуду я отныне.
Он сидел и горько плакал по неведомой причине,
Не хотел он с добрым словом подойти к моей дружине.
Увидав, что я разгневан, он помчался на коне.
Я рабов послал вдогонку — он их плетью по спине.
Он, как бес, исчез в пространстве, не вернулся он ко мне.
Наяву ль его я видел, или грезил я во сне?
И внезапно стал мне горек сладкий дар творца вселенной,
Позабылись дни, когда я веселился, как блаженный.
Возмутил мое сознанье этот витязь дерзновенный,
Сколько дней ни проживу я, не утешусь жизнью бренной!»
«Царь, — в ответ сказала дева, — ты мое послушай слово.
Почему судьбу и бога осудил ты столь сурово?
Не того ль клянешь, кто в жизни не лишал тебя покрова?
Благосклонный к человеку не умыслит дела злого!
Ты — владыка над царями! Вот тебе он, мой совет:
Безграничными краями ты владеешь много лет.
Так пошли людей надежных, пусть объедут целый свет,
Пусть узнают, человек он, этот витязь, или нет.
Если он такой же смертный, человек, как мы с тобою, —
Он со временем найдется. Если ж нет, тогда, не скрою,
Был, как видно, это дьявол, нам ниспосланный судьбою.
Не томи себя печалью, не терзай себя тоскою!»
И в четыре части света полетели скороходы.
Им сказали: «Будьте смелы, поборите все невзгоды,
Разузнайте, кто тот витязь нам неведомой породы,
В захолустья шлите письма, не скупитесь на расходы».
Целый год гонцы скитались, исходили полземли,
Всех знакомых, незнакомых расспросили, как могли,
Но того, кто знал страдальца, как ни бились, не нашли
И с досадой возвратились, истомленные, в пыли.
«Государь, — они сказали, — мы повсюду побывали,
Но не встретился нам витязь, преисполненный печали.
Ничего о нем доселе чужестранцы не слыхали.
Делай, что тебе угодно, но найдешь его едва ли!»
«Ах, — ответил царь, — я вижу, что права была царица:
В сети адские попал я, начал плакать и томиться.
То не витязь был, но дьявол, улетевший, точно птица.
Прочь печали и тревоги! Будем жить и веселиться!»
И опять открылись игры, и сошлись на царский двор
И певцы и лицедеи, услаждающие взор.
Роздал царь даров немало, во дворце устроил сбор,—
Говорят: людей столь щедрых бог не создал до сих пор.
Автандил в своем чертоге, сбросив платье дорогое,
Наслаждался звоном арфы, вспоминая про былое.
Вдруг явился негр-служитель той, чей стан стройней алоэ.
«Солнцеликая, — сказал он, — ждет тебя в своем покое».
И почудилось спаспету, что сбылось его мечтанье,
И облекся он немедля в дорогое одеянье.
В первый раз без посторонних был он призван на свиданье.
Сладко быть вблизи любимой, созерцать ее сиянье!
Не смущаясь, подошел он ко дворцу, красив и смел,
Ради той, из-за которой столько горя претерпел.
Но печальный взор царицы, словно молния, горел,
И луна в его блистанье проклинала свой удел.
Грудь заботливо ей кутал мех прекрасный горностая,
С головы фата спадала, тканью сладостной блистая,
Мрак ресниц впивался в сердце, словно черных копий стая,
Шею локоны лобзали, с плеч коса вилась густая.
Но мрачна была царица под прозрачною фатою,
Нежным голосом, однако, приказала сесть герою.
Подал стул ему невольник. Сел он с радостью живою
И, лицом к лицу с любимой, упивался красотою.
Витязь молвил: «Что скажу я, коль душа твоя мрачна?
Говорят, при встрече с солнцем потухает и луна.
Я не в силах больше мыслить, словно есть на мне вина.
Чем, скажи, тебя утешу? Чем ты ныне смущена?»
«Витязь, — дева отвечала благосклонно и учтиво,—
От меня ты был доселе отдален несправедливо.
И, хотя свиданье наше почитаешь ты за диво,
О беде моей великой я скажу тебе правдиво.
Помнишь, как совсем недавно, состязаясь с Ростеваном,
Повстречался ты на поле с незнакомцем чужестранным?
С той поры о нем я мыслю, плачу в горе непрестанном.
Разыщи его мне, витязь! Поезжай по дальним странам!
И хотя не мог ты видеть до сих пор свою луну,
Знаю я: в уединенье любишь ты меня одну,
Непрестанно слезы точишь, таешь каждую весну,
Что твое томится сердце у меня одной в плену.
Слушай, витязь. Ты обязан мне служить по двум причинам:
Ты, во-первых, славный воин, одаренный духом львиным,
Во-вторых, ты стал миджнуром, подчиняться мне повинным,—
Потому прошу тебя я: незнакомца отыщи нам!
Я люблю тебя безмерно, но любить я буду боле,
Если ты исчадье это победишь на бранном поле.
Дай взрасти цветам надежды в бедном сердце, полном боли!
Знай, мой лев: тебя я встречу, восседая на престоле.
Ты ищи его три года и, напав на верный след,
Возвращайся, победитель, с величайшей из побед.
Не найдешь, так я уверюсь, что его на свете нет,
И отдам тебе навеки непоблекшей розы цвет.
Я клянусь тебе, мой витязь: если выйду за другого,
Будь он даже солнцем мира в виде юноши земного,—
Пусть тогда лишусь я рая! Я и в ад сойти готова!
Хоть пронзи меня кинжалом, не скажу тебе ни слова!»
«О, — воскликнул витязь, — дева, чьи ресницы из агата!
Что скажу тебе на это? Вся душа огнем объята!
Ты меня вернула к жизни, вот за горести расплата!
За тебя, твой раб, пойду я на любого супостата!
Бог тебя подобной солнцу сотворил над миром зла,
Подчинил тебе он в небе все небесные тела.
Оттого твоим щедротам нет ни меры, ни числа,
Оттого в твоем сиянье роза снова ожила!»
Поклялись они друг другу дивной клятвой крепче стали
И, беседуя друг с другом, успокаиваться стали,
И счастливые минуты для влюбленного настали,
Жемчуга из уст открытых, словно молнии, блистали.
Сели вместе, улыбнулись и в лобзании невинном
Обнялись агат с агатом и слились рубин с рубином.
Он сказал: «Лишить рассудка можешь взглядом ты единым,
Лишь мое больное сердце наполняешь духом львиным!»
И расстался с девой витязь, и вернулся он назад.
Озираясь, как безумный, шел он ночью наугад.
На сияющие розы сыпал он хрустальный град,
Обручил он с сердцем сердце, чтобы верным быть стократ.
Говорил он: «О светило! Поражен судьбой коварной,
Я — кристалл, рубин и роза — принимаю цвет янтарный.
Как три года проживу я вдалеке от светозарной?
Изнывая от печали, я умру, неблагодарный!»
Лег на ложе, горько плачет, слезы вытереть не может,
Гнется тополем по ветру, но тоска все больше гложет.
Лишь задремлет — образ милой сердце снова растревожит,
Вскрикнет витязь и, проснувшись, в двадцать раз печаль умножит.
Так ему знакомы стали муки пламенных сердец.
Жемчуг слез сиял на розе, и ласкал ее багрец.
Утром встал он, облачился, кликнул слуг и наконец
На коне своем любимом устремился во дворец.
И послал он царедворца к Ростевану с донесеньем:
«Царь, осмелюсь обратиться за твоим распоряженьем.
Славен меч твой, все народы чтут его повиновеньем.
Это должен я напомнить всем соседним поселеньям.
Ныне я идти обязан на противников войною,
Славной вестью о царице положить конец разбою.
Я обрадую покорных, непокорных успокою,
Я пришлю даров немало, лишь дела твои устрою».
И сказал ему владыка, услыхав его слова:
«Лев, от боя уклоняться недостойно званья льва.
Мы обязаны с тобою охранять свои права.
Поезжай, но что мне делать, коль проездишь года два?»
И вошел к владыке витязь и сказал ему с поклоном:
«Государь, не думал быть я столь высоко восхваленным!
Бог, быть может, озарит мне дальний путь под небосклоном,
И тебя я вновь увижу неизменно благосклонным».
Обнял царь его, как сына, целовал его, вздыхая.
Воспитатель и питомец — есть ли где чета такая?
И покинул в день разлуки Автандил владыку края.
Ростеван мягкосердечный плакал, слезы проливая.
И покинул витязь город и скитался двадцать дней,
Постепенно приближаясь к дальней вотчине своей.
Величавый и отважный, радость мира и людей,
В вечных думах о любимой пламенел он все сильней.
И, когда он, странник, прибыл в пограничные владенья,
Поднесли ему вельможи дорогие подношенья.
Всякий, кто его увидел, расцветал от лицезренья,
Но спешил в дорогу витязь и боялся промедленья.
Здесь, в средине скал природных, где конца не видно кручам,
Славным городом владел он, неприступным и могучим.
Трое суток жил тут витязь, бил зверей в лесу дремучем,
Совещался с Шермадином, верным другом наилучшим.
«Шермадин, — промолвил витязь, — повинюсь чистосердечно,
Виноват я пред тобою: ты служил мне безупречно,
Я ж, любовь мою скрывая, тосковал и плакал вечно.
Ныне я моей любимой обнадежен бесконечно.
Тинатин меня пленила, и нарциссы в день печали
На заснеженные розы слезы жгучие роняли.
Не хотел я, чтобы люди о любви моей узнали,
Но теперь слова надежды скорбь мою уврачевали.
Мне царица повелела: «Тайну витязя открой,
И, когда назад вернешься, буду я твоей женой.
За другого я не выйду, будь он райской купиной!»
Речь ее — бальзам для сердца, истомленного тоской.
Я, владыка твой, обязан власть царя считать верховной
И служить ему повинен, как слуга беспрекословный, —
Это первое. Второе: заключив союз любовный,
Робость в годы испытаний почитаю я греховной.
Из владык и подчиненных только мы друзья друг другу.
Умоляю, окажи мне беспримерную услугу.
На тебя я оставляю все войска и всю округу,
Одному тебе я верю, обреченный на разлуку.
Предводительствуй войсками, охраняй страну от бед,
Узнавай через посланцев, весел царь наш или нет,
Шли ему дары и письма в продолжение трех лет.
Пусть никто в стране не знает, что исчез его спаспет.
На охоте и в сраженьях принимай мое обличье,
Сохраняй три года тайну и блюди благоприличье.
Я еще вернусь, быть может, — слово мне дано девичье.
Не вернусь — простись со мною и оплачь мое величье.
В этот день с печальной вестью ты предстань пред Ростеваном
И во всем ему откройся, как пристало только пьяным.
Расскажи, что я скончался: всем ведь гибель суждена нам, —
И раздай мои богатства неимущим поселянам.
Сам же, в город возвратившись, будь мне преданным вдвойне:
Не забудь меня внезапно, вечно помни обо мне.
Все дела мои устроив, помолись наедине,
Вспоминай о нашем детстве на родимой стороне».
И была для Шермадина эта весть подобна грому,
И заплакал он внезапно, и почувствовал истому.
Он сказал: «Какая радость без тебя рабу простому?
Но мольбы мои напрасны: все равно уйдешь из дому.
Ты велел мне быть владыкой и вождем твоей дружине.
Разве это мне по силам — заменять тебя отныне?
Как забуду я, что, бедный, ты скитаешься в пустыне?
Лучше я с тобой поеду мыкать горе на чужбине!»
«Нет, — ответил витязь, — должен я поставить на своем:
Коль миджнур бежит в пустыню, он не странствует вдвоем.
Мы ценой великих бедствий дивный жемчуг достаем.
Да погибнет вероломный, умирая под копьем!
С кем я мог, коль не с тобою, поделиться этой тайной?
Мог ли я другим доверить этот труд необычайный?
Укрепляй мои границы, наблюдая за окраиной.
Я еще вернусь, быть может, избежав беды случайной.
Погибают от несчастья и один и сто за раз.
Одиночество — не гибель, если бог спасает нас.
Коль не справлюсь за три года, плачь по мне в печальный час.
На владение страною я даю тебе указ».