Семь троп Питера Куинса - Брэнд Макс. Страница 25

— Не мне учить вас благоразумию, сеньор!

— Видал я его в аду, — разозлился Питер. — Кто-кто, а я не стану плясать под его дудку.

С дрожащими от страха губами Хуан Гарьен поднялся со стула, хотя внешне изобразил лишь легкое неодобрение.

— Вы говорите о сеньоре Монтерее? — справился он.

— О ком же еще?

— Сеньор, если вы благоразумный человек, то не станете надолго задерживаться в этой стране!

— Еще что! — распалился Питер. — Сперва мне грозил Тигр, теперь Монтерей. Плевал я на них. Иди и скажи это своему вельможному мудрецу.

— Вы очень смелый человек! — покачал головой Хуан и, не договаривая до конца, повернулся и вышел.

— Вот еще что, — вспомнил Питер. — Скажи ему, когда…

Он открыл дверь вернуть Гарьена, но только распахнул ее, как что-то, блеснув перед глазами, просвистело мимо и стукнулось о косяк. Лоб словно обожгло огнем. Питер увидел тяжелый нож с длинным прямым лезвием — такой же, предупреждая, впился в стену над головой Мартина Эвери.

На сей раз это не выглядело предупреждением. Питер ощутил довольно чувствительную боль, и его охватило бешенство. Обычно во время боя, как и большинство тех, кто полагался скорее на ловкость и находчивость, нежели на голую силу, он становился воплощением хладнокровия. Но на этот раз потерял всякую осторожность. Словно тигр рванул по коридору, выскочил за угол, но не увидел перед собой ни души!

Побежал дальше. Добежав до лестницы, заметил фигуру — по ступеням спускался Хуан Гарьен!

— Сеньор! — удивленно взмахнув руками, попятился от него Хуан.

Куинс ринулся на него, как голодный волк на добычу. Прямой левой уложил парня наповал. Представьте сто шестьдесят фунтов веса, собранных в один железный кулак. Представьте, что кулак этот мчится как выпущенная из лука стрела. И тогда легко поймете, что стало с беднягой Хуаном. Ноги оторвались от земли, тело перевернулось в воздухе, тяжело рухнуло на спину и откатилось к стене. Схватив Гарьена за волосы, Питер поставил его на ноги и стал бить головой о стену.

— Грязный убийца! Трусливый пес! — забыв об испанском и переходя на сочное западное наречие английского, кричал Питер.

Тут он заметил, что полуоткрытые глаза Хуана потухли, тело обмякло — словом, пеон отдавал Богу душу. Питер ослабил железную хватку, и тот с безжизненно болтавшейся головой повалился мешком как один из Гомеровых воинов, пораженный мечом. Питер смотрел на жертву, и бешенство постепенно уступало место презрению. Он уже начал было сожалеть, что поддался ярости, более того, подумал, что вышло бы, если бы он так безрассудно бросился на более достойного противника, и вдруг обратил внимание на торчавшую из-за пояса Гарьена рукоятку ножа. Это же немое свидетельство того, что не пеон бросил просвистевший мимо лица Питера нож! Если не Хуан, то кто же тогда? Мог Хуан Гарьен сообщить кому-нибудь другому о результате переговоров и приказать тому совершить убийство? Нет, по всей видимости, Хуан не успевал ни с кем повидаться и перекинуться словом. Оставалось единственное объяснение — их разговор подслушивали.

Короче говоря, отсюда следовало, что у него больше врагов, а у Монтерея больше агентов, чем он предполагал. Второй вывод — он только что пришиб невинного человека. Неизвестно, что неприятнее. Тут Хуан заморгал и вздохнул. Питер взял парня под мышки и снова поставил на ноги. Довел его до комнаты, которую они только что покинули, и осторожно водрузил на стул. Хуан поднял глаза, потряс головой, пробормотал что-то непонятное и вскочил со стула. Ожидая пулю или нож под ребра, Питер отскочил в сторону.

— Хуан, — произнес он извиняющимся тоном, — я поторопился! Ужасно сожалею!

— Моя челюсть тоже! — И, к изумлению Питера, парень, взявшись рукой за челюсть, весело расхохотался. Чуть спустя добавил: — Если бы это случилось при свидетелях, я убил бы вас, сеньор Куинс. Но поскольку никто не видел, ограничусь замечанием, что кулак у вас как железная дубинка. На что вам револьвер?

Такое доброе расположение духа пострадавшего в придачу к собственному любопытству и угрызениям совести за содеянное растопили последние сомнения, если они еще оставались у Питера.

— Хуан, — решительно заявил он, — этот довод убедил меня, что твой хозяин, должно быть, порядочный человек. Ты готов, этой же ночью отправляемся в Каса-Монтерей?

Гарьен как ребенок захлопал в ладоши.

— Ради этого, — восторженно замахал он руками, — я готов согласиться, чтобы меня двинули еще разок! Когда я доставлю вас, меня ждет повышение.

— Какое повышение? — спросил Питер.

— Мне дадут более высокую должность, — пояснил Хуан Гарьен, все еще потирая место, по которому прошелся железный кулак.

Глава 20

В ПУТИ

Они сразу отправились в путь. Прекрасный конь Хуана уже ждал его под седлом. Питер оседлал Злого Рока. Длительный отдых и обильный корм сделали свое дело — серый будто помолодел. Округлились бока и живот, шея снова гордо изогнулась. По всему было видно, что конь застоялся и рвался на волю — при появлении хозяина он заржал и забил копытами.

Оба всадника пустили коней дружным галопом. Мчались, пока горная дорога не стала круче. Тогда перешли на легкую рысь и так ехали большую часть пути. Но коням доставалось — приходилось то карабкаться по кручам, то спускаться по опасным склонам, то петлять меж камней и острых скал в извилистых ущельях. Прежде чем они покрыли эти тридцать или сорок миль, наступил рассвет, окрасив небосвод сначала в розовые тона, затем в желтые, потом им на смену хлынули потоки солнечного света, и утреннее светило стало уверенно подниматься вверх по небосклону.

Ближе к концу пути они вступили в приятную долину с крутыми откосами по обеим сторонам и плоским ложем, разделенным на возделанные поля, разгороженные мексиканскими изгородями. Изгороди эти состояли из стволов мескита, скрепленных между собой проволокой и оплетенных колючими и вьющимися кустарниками. Даже вблизи такая плотная изгородь высотой в четыре фута не позволяла разглядеть огороженного поля и казалась непроходимой даже для змей или насекомых.

— Через такую изгородь, — заметил Куинс, — никому не пробраться.

— Олень перепрыгивает, иногда лошади, — ответил Гарьен, — но, если задевают ногами за шипы, больше никогда не предпринимают попыток.

Доехав до конца долины, они увидели крестьян, вспахивавших большое поле деревянными сохами. Питер остановил коня и удивленно протер глаза. Такими орудиями не иначе пользовались в библейские времена и уж никак не позднее! Они представляли собой деревянные рогатины — прямой ствол служил оглоблей, а выступавший под острым углом сук играл роль лемеха, конец которого оставлял на земле лишь заметные царапины, не больше. Соху лениво тянула пара быков, останавливавшихся после каждого шага. Муж управлял упряжкой, а жена следом старательно бросала в крошечную борозду зерна кукурузы. Когда отдышался Злой Рок и у самого Питера уши привыкли к тишине долины, до него стали доноситься слабые, отдаленные, но отчетливые голоса людей.

— Чья это земля? — спросил он.

— Сеньора Монтерея.

— Ага! Значит, нам уже недалеко?

— Пока далеко. Мы уже давно едем по его земле. Поглядите назад! — Хуан указал на неровные очертания оставшейся позади горы, разрезанной по склону темным ущельем. — Перевалив через эту гору, — пояснил он, — мы въехали на земли Монтерея. И надо добраться вон до той горы впереди нас, прежде чем покинуть его владения! — И Хуан указал на возвышавшуюся над остальными, пропадавшую в далекой дымке, словно парившую в небе, другую вершину.

— Вот это да! — изумленно воскликнул Питер. — Выходит, у него тут целое королевство!

— Вы правы, сеньор, — поспешил подтвердить его спутник. — Он и есть король!

Питер некоторое время молча переваривал эту реплику. Вскоре долина повернула, и их глазам предстала деревня. Питер аж разинул рот от потрясения. Она походила на виденные им в книгах картинки африканских селений, разве что жилища имели вид прямоугольников, а не цилиндров. Но крыши те же самые, крытые небрежно набросанным тростником. Подъехав ближе, он увидел грубые сооружения, без окон, с дверями, завешенными мешками или одеялами. Все, начиная от замшелых тростниковых крыш, говорило об ужасающих бедности и запущенности, а Питер знал, что мексиканцы, даже живя в бедности, стараются содержать свое жилище в чистоте. Жалкий вид и ничтожные размеры хижин особенно бросались в глаза в сравнении с видневшимся на отдалении внушительным белостенным домом, со всех сторон окруженным затенявшими его деревьями.