Любовь моя - мелодия - Магомаев Муслим. Страница 42

С грустью смотрю я теперь вслед тому отлетевшему оркестру. Большой джазовый состав — непозволительная роскошь по нынешним электронным временам. Садись за синтезатор и музицируй. Заводи программу-партитуру в компьютер-оркестр. Ошибся, можешь ругать самого себя. Компьютер всегда трезв, абсолютно сдержан, всегда готов к труду, разве что не улыбается. И все-таки грустно без живого дыхания музыкантов, к которым я относился весьма деликатно. Никогда я на них не повышал голоса: они слышали его только на сцене. Оставил я себе малый состав: сам за роялем, ритм-группа. Иногда я усиливал состав медными: трубы, тромбоны. Но красок особых не было. Облегченные, ездили мы по стране и за границу: Финляндия, дважды Германия.

Помню небывалый успех концерта в Берлине 9 мая, в День Победы. Многотысячный летний зал Waldbuhne — Лесной сцены. Обычно немцы — публика достаточно сдержанная, а тут с ними что-то произошло. Концерт шел беспрерывно часов восемь, артистов было много, и каждый мог исполнить не более двух песен. В течение многочасового концерта слушатели уходили, приходили. Было нечто похожее на непрерывный показ фильма в кинотеатре. Я оказался единственным в программе, кто невольно нарушил требования организаторов этого концерта: мне пришлось выходить на сцену восемь раз! Публика не успокаивалась, требовала «бисов». Ведущая говорила мне: «Все! Пора заканчивать! Перестаньте выходить на сцену!» Но публика все вызывала и вызывала. Ведущая махнула рукой: «Пойте сколько хотите! Я ничего не могу сделать с залом». И я пел «Sole mio», другие неаполитанские песни, песни русские. У меня было такое чувство, когда я глядел на немцев, аплодировавших мне, словно не мы их победили, а они выиграли войну. Так они встречали советского певца 9 мая.

В тот свой приезд в Берлин я попросил нашего посла разрешить мне (так тогда полагалось) задержаться в ГДР на несколько дней, потому что мне хотелось послушать Владимира Атлантова, который должен был петь в «Отелло» на сцене Берлинской оперы через три дня. Посол оказался прекрасным, чутким человеком и продлил мое пребывание.

ТАКОЕ ВОТ КИНО

Кто из нас не любит кино? Я, например, люблю его очень. И у меня сильная ностальгия по нашим старым, прекрасным, чистым и умным фильмам. А вот мои актерские отношения с кинематографом напоминают сказку про Колобка: я от дедушки ушел, я от бабушки ушел… То есть мне не раз предлагали сниматься, а я отказывался.

Первое предложение поступило, когда мне было двадцать с небольшим. Кинорежиссер К.Горрикер разыскивал меня через постпредство Азербайджана. Он хотел, чтобы я снялся в фильме «Каменный гость» по опере Даргомыжского и «Маленьким трагедиям» Пушкина. Дядя Джамал, зная мою любовь к Пушкину, к опере, радостно поспешил сообщить мне об этом. Я разделил его радость, но задумался: Даргомыжский написал партию Дон Жуана для тенора, а я баритон. Кроме того, известно, что блестящий повеса Дон Жуан был далеко не мальчик. Я же в двадцать три года выглядел моложе своих лет — худющий, длиннющий, тонкошеий.

Режиссер Горрикер приехал к нам домой. В беседе выяснилось, что нет никаких проблем: Дон Жуана можно омолодить, получится молодой, да ранний. Я согласно кивал, потом спросил: «А как быть с диапазоном?» Режиссер и тут нашелся: обещал снизить голос героя. И возраст вниз, и голос вниз. Хорошо, партию тенора можно транспонировать до баритона, а что делать с партией Лауры, с меццо-сопрано? Куда же ниже? Ниже идут уже мужские голоса. Не забасит ли Лаура?

Режиссер, как ни в чем не бывало, парирует: «Мы и с Лаурой что-нибудь придумаем». Я понял, что у него своя задача — сделать ставку на популярное имя, чтобы народ пошел на фильм-оперу. Мне очень не хотелось отказываться, все-таки фильм музыкальный, это мое. Но решил отказаться по причине музыкального модернизма режиссера.

Собирались снимать фильм «Земля Санникова». Мне предложили главную роль. Опыт сомнения у меня уже был, и опять я ревниво подумал, что режиссеру нужен не актер, а популярный певец, который и петь-то не будет. Но вот как он сыграет это никому не известно. Одно дело петь, другое играть вокально-драматические роли на сцене, и совсем иное вести диалог естественно и комфортно, по законам сценического мастерства, чувствовать себя в строгих рамках мизансцены. Недавно смотрел этот фильм по телевидению. Дворжецкий в нем сыграл прекрасно. Себя в этой роли представить не мог. И при этом подумалось, как бы это я снимался среди льдов и снега?

Однажды пришло письмо от кинорежиссера Александра Зархи. Появилась возможность обессмертить себя в роли Вронского в «Анне Карениной». Я был обескуражен, зато дядя Джамал был от радости на седьмом небе. Но опять я крепко задумался: Зархи режиссер маститый, рисковать не будет. А материал роли — это же с ума можно сойти! Сам Лев Толстой! Потом к сомнениям добавился страх. Это сколько же нужно смелости, даже нахальства, чтобы головой, да в классический омут?! Теперь-то я знаю, что отвело меня от «беды» дилетантство! Например, я всегда любил и до сих пор люблю рисовать и лепить. Но чтобы перейти к живописи, мне потребовалось много лет. Одно дело любить это. Любишь и люби, тешь душу, отдыхай за мольбертом. И это вовсе не значит, что ты должен замахиваться на выставки и называть себя художником-профессионалом. Так и в кино. Зачем на экране быть дилетантом, если ты умеешь другое, причем лучше других? То, чему учился и в чем преуспел? Потому в случае с Зархи дело не дошло даже до проб. А если бы и дошло, я не мог себя представить в роли побежденного. Чтобы мне с дежурной улыбкой сказали: «Спасибо, но, к сожалению, вы нам не подходите»? Зачем мне это нужно? Расстраивать себя, а главное, ставить в неловкое положение известных людей? Да и не мог я себе позволить, чтобы мудрый Зархи вынужден был бы сказать мне, что я, увы, хуже Ланового. Это и так понятно. Во-первых, потому, что Василий Лановой — профессионал; а во-вторых, потому что Лановой — личность! И в кино он личность. Недавно мы говорили с ним по поводу этого фильма. Лановой, как оказалось, даже и не знал, что мне предлагали роль, которую так прекрасно сыграл он. Хотя и признался, что роль Вронского очень трудная, даже каверзная. Василий спросил меня: «Почему ты тогда не попробовал?» — «Ты же на сцене тоже пробовал петь, почему же не стал певцом?»

Теперь, когда смотрю фильмы, в которых я не состоялся как кинозвезда (и где даже до проб дело не дошло), то вижу, что все там прекрасные актеры и все на своем месте.

А вот с режиссером Григорием Рошалем, задумавшим снимать фильм про Карла Маркса, дело дошло до пробы: уж больно я был, по его мнению, похож на поэта Гервега, романтика-мечтателя. Режиссер сравнил мою фотопробу с портретом поэта — просто одно лицо. Мне позвонили, поздравили, но я отказался: еще до звонка со студии у меня было время как следует подумать. Фильм вышел без меня. Он называется «Год как жизнь».

Я был в Баку, когда раздался звонок из Москвы. Звонили по поручению кинорежиссера Леонида Гайдая:

— Не хотите ли попробоваться на роль Остапа Бендера?

— А с чего это вы решили, что я похож на Остапа Бендера?

— А почему бы и нет?

— !!!

Удивлен был несказанно. Во-первых, до тех пор я никогда не замечал за собой таких способностей, как у товарища Бендера. Во-вторых, я никак не мог осилить до конца «Двенадцать стульев». Мне было стыдно признаться в этом, но я не мог понять, почему всем нравится Остап Бендер и его юмор. Оказалось, что я вовсе не одинок в своем отношении к этому шедевру советской литературы: почти то же я услышал однажды по телевидению от одного популярного писателя-сатирика. Зато помню, как в юности сын моей тети Муры Лева, когда читал «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка», хохотал как сумасшедший, а я не понимал, что смешного во всех этих выражениях. Я предпочитаю другой юмор. В разговоре с помощником режиссера я и попытался объяснить это: англичане, американцы не понимают наших анекдотов, они не смеются, когда им их рассказывают. А мы не понимаем их анекдотов. Мы шутим — им не смешно, а когда говорим серьезно они почему-то смеются. Так же и мне бывает не смешно там, где другие смеются до упаду. «Может быть, тебе дать ключи от квартиры, где деньги лежат?» Скажут и хохочут, а мне почему-то это не кажется смешным. Поговорил я с Москвой, повесил трубку, посмеялся про себя. Это и вправду смешно. Представьте себе такое: выходит на сцену Кремлевского Дворца певец Муслим Магомаев, а по залу шум: «Бендер, Остап Бендер из Баку!»