Повелитель мух (перевод В. Тельникова) - Голдинг Уильям. Страница 16

Ральф подался вперед.

— Что?

— Разве только мы станем бояться друг друга.

Со всех сторон загикали, засмеялись. Хрюшка пригнул голову и торопливо продолжал:

— Так давайте выслушаем того малыша, который болтал про зверя, и, может, мы объясним ему, какой он глупый.

Малыши затараторили между собой, затем один из них встал и чуть вышел вперед.

— Как тебя зовут?

— Фил.

Для малыша он держался очень уверенно: он протянул руки, покачал рогом, точно как Ральф, обвел всех взглядом, чтобы привлечь к себе внимание, и лишь тогда заговорил:

— Вчера ночью мне снился сон, страшный… Я отбивался. Я был один в лесу и отбивался от этих, ну, на деревьях висят. Тут я испугался и проснулся. Стою я у хижины, а эти… которые извиваются, ушли.

Жуткая реальность этого описания, такого правдоподобного и непереносимо страшного, сковала их всех молчанием. А детский голос звенел из-за белой раковины Ральфа.

— И вижу, как что-то движется между деревьями, что-то большое и страшное.

Он замолчал, напуганный своими воспоминаниями, но все же гордый произведенным впечатлением.

— Ему приснилось, — сказал Ральф. — Он ходил во сне.

Соглашаясь, собрание угрюмо перешептывалось. Малыш упрямо покачал головой.

— Я спал, когда эти, ну, которые извиваются, нападали, а когда они ушли, я проснулся и увидел, как что-то страшное пробирается между деревьями.

Ральф забрал рог, и малыш сел.

— Ты спал. Никого там не было. Ну кто станет ночью разгуливать по лесу? Ну кто? Кто из вас выходил?

Все усмехнулись при мысли о том, что кто-то мог отважиться войти ночью в лес. Вдруг поднялся Саймон, и Ральф ошалело посмотрел на него.

— Ты? Для чего тебе нужно было шляться ночью?

Саймон, решившись, схватил рог.

— Мне нужно было… сходить в джунгли…

— Ладно, — сказал Ральф. — Больше этого не делай. Понял? Ночью не ходи. И так хватает глупой болтовни о зверях, а уж когда малыши увидят ночью, как ты…

В издевательском гоготе можно было уловить не только осуждение, но и страх. Саймон хотел что-то сказать и уже открыл рот, но рога у него уже не было, и ему пришлось вернуться на свое место.

Когда собрание утихомирилось, Ральф повернулся к Хрюшке.

— Ну, Хрюшка?

— Тут еще один. Вот этот…

Малыши вытолкнули Персиваля на середину собрания, а сами — скорей обратно. Он стоял один по колено в высокой траве и, глядя под ноги, пытался вообразить, будто скрыт от взглядов весь, до самой макушки. А Ральф вспомнил другого малыша, вот так же стоявшего тогда в траве, но поспешил увернуться от воспоминания. Эту мысль он давно загнал в самый темный угол сознания, откуда ее могло вытащить на свет только прямое и настойчивое напоминание, как это. Малышей так и не пересчитали: отчасти потому, что их невозможно было собрать вместе, и еще потому, что Ральф и так знал ответ по крайней мере на один вопрос — тот, который задавал Хрюшка на вершине горы в день пожара. Малыши попадались и русые, и темноволосые, и веснушчатые, и все они были грязные, но на их лицах вызывающе отсутствовали сколько-нибудь заметные изъяны. Лилового пятна во всю щеку с тех пор никто не видел. Но то, о чем говорил и кричал тогда Хрюшка, не забылось. И молчаливо признавая, что он все помнит, Ральф кивнул Хрюшке:

— Ну, спрашивай его. Хрюшка опустился на колени с рогом в руках.

— Ну, малыш, как тебя звать?

Тот съежился, словно хотел с головой уйти в траву.

— Персиваль Уимис Мэдисон, графство Гемпшир, Харкорт Сент-Энтони, дом викария, телефон… телефон… теле…

И словно эти сведения отпустили где-то в глубине его существа сжатую пружину тоски, малыш заплакал. Лицо его искривилось, из глаз хлынули слезы, рот широко открылся, превратившись в черный квадрат. Несколько мгновений малыш казался воплощением немого горя, затем раздался рев, громкий и протяжный, словно опять затрубили в рог.

— Замолчи ты! Замолчи!

Персиваль Уимис Мэдисон не замолкал. Могучий поток тоски, вырвавшись на волю, был уже неподвластен ни приказанию, ни угрозе.

— Перестань сейчас же, слышишь?

Остальные малыши теперь тоже зарыдали. Каждый вспомнил и свои собственные беды, а может быть, осознал и общее горе. Положение спас Морис.

— Смотри на меня! — закричал он.

Он сделал вид, будто споткнулся и упал. Встал, потер зад, сел на качающийся ствол и тут же свалился с него на траву. Клоун из него получился никудышный, но и этого оказалось достаточно, чтобы Персиваль и остальные малыши, все еще всхлипывая, засмеялись. И вот уже все они неизвестно с чего так покатились со смеху, что вслед за малышами захохотали и большие.

Раздался голос Джека. Джек не взял рог, и, хотя это было против правил, никто ему ничего не сказал.

— Ну так как же насчет зверя?

С Персивалем случилось что-то странное. Он зевнул во весь рот, покачнулся, и Джеку пришлось подхватить его, чтобы он не упал.

— Где живет этот зверь?

Персиваль поник в объятиях Джека.

— Видно, зверь этот очень умный, — язвительно сказал Хрюшка, — раз он сумел спрятаться на таком острове.

Персиваль что-то пробормотал, и собрание снова разразилось хохотом. Ральф вытянул шею.

— Что он там говорит?

Выслушав ответ Персиваля, Джек разнял руки. И Персиваль, успокоенный присутствием людей, упал в высокую траву и заснул. Джек кашлянул и небрежно пояснил:

— Он говорит, зверь этот выходит из моря.

Смех замер. Ральф невольно обернулся — черная ссутулившаяся фигура на фоне лагуны. Все посмотрели туда же, думая о бескрайних водных просторах, о таинственных океанских глубинах, об этой неведомой сини, в которой может быть все что угодно, и прислушиваясь к долетающему через лагуну бормотанию прибоя. И вдруг заговорил Морис — так громко, что все вздрогнули:

— Папа рассказывал, что в море есть и такие животные, которых люди еще не знают.

Снова вспыхнул спор. Ральф протянул мерцавшую раковину, и Морис послушно взял ее. Собрание смолкло.

— Вот Джек говорит, бывает страшно просто потому, что люди так устроены… ну, верно. И что на этом острове одни только свиньи водятся, тоже, я думаю, верно. Но точно-то он не знает… ну, наверняка… Мой папа говорил, что есть такие, как их?.. еще чернила выпускают… кальмары, что ли? Так они бывают ярдов на двести в длину и целиком кита проглатывают. — Он помолчал и весело рассмеялся. — Я, конечно, не верю ни в какого зверя. Правильно Хрюшка сказал, что жизнь нужно объяснять по науке… но ведь мы не знаем точно, наверняка. Правда?

— Кальмар не может выходить из воды! — закричал кто-то.

— Может!

— Не может!

В следующее мгновение на площадке собраний заметались тени, яростно споря и жестикулируя. Ральфу это показалось взрывом безумия. Страхи, звери, а про то, что костер — самое важное, так и не договорились. Хочешь им что-нибудь растолковать, уходят в сторону и переводят разговор на эти неприятные вещи.

И, выхватив из рук Мориса белеющую в темноте раковину, он дунул что было силы. Потрясенное собрание стихло. Саймон дотронулся до раковины. Ему так нужно было высказаться — дух захватывало, но выступать перед всем собранием было страшно.

— Может быть, — начал он неуверенно, — может быть, зверь этот… есть.

В ответ собрание огласилось яростными криками, и Ральф даже встал от изумления.

— И ты, Саймон?! Ты веришь в него!

— Я не знаю, — сказал Саймон. Сердце у него колотилось так, что он задыхался. — Но только…

Разразилась буря негодования.

— Замолчите все! — закричал Ральф. — Рог у него!

— Я думаю, что зверь… это мы сами.

— Чушь! — заорал Хрюшка, от возмущения даже позабывший о правилах.

— Мы сами стали вроде… — Саймон запнулся, отчаянно пытаясь найти слова, которыми можно было бы выразить, в чем главный порок человечества. Внезапно пришло вдохновение:

— Что на свете самое грязное?!

В недоуменной тишине отчетливо прозвучало в ответ произнесенное Джеком грубое ругательство. Разрядка была как гром. Малыши, забравшиеся на «качалку», полетели в траву и не вставали. Охотники визжали от восторга. Саймон был повергнут в прах; хохот бил его со всех сторон, и, беззащитный, он шмыгнул на место. Наконец установилась тишина. Кто-то крикнул, не дожидаясь своей очереди: