За миг до полуночи - Андреева Наталья Вячеславовна. Страница 29
– Нет, – покачала головой Люся. – Он честный. В родную деревню поедет.
– Ну, как знаешь.
– Еще два года впереди. Ему еще учиться и учиться.
Люсе было двадцать с маленьким хвостиком, и ей казалось тогда, что два года – это ба-а-альшой срок. Огромный. Тогда это была десятая часть ее жизни. Потом стала пятнадцатой, двадцатой, и с каждым годом время летело все быстрее и быстрее. Но тогда она подумала, что разлука с любимым будет не скоро, и сильно не загрустила.
Не прошло и полгода со дня свадьбы, как Ада пришла с новостью.
– Я беременна, – без предисловий сказала она.
– И что? Рада? – жадно спросила Люся, которая теперь мечтала о детях страстно. Но сначала надо соединиться с Петей. Расставить все по местам. Ада же равнодушно ответила:
– Не знаю. Ведь надо же иметь детей. Так положено, если люди женаты. Папа рад.
– А Слава?
– Слава? Все нормально, – невпопад ответила Ада. И Люся догадалась, что у Лопухиных проблемы. Но дальше эту тему обсуждать не стала.
Когда у Ады родился мальчик, приехала в роддом с цветами поздравить. Откинув уголок одеяльца, неожиданно всплакнула:
– А тот был лучше. Такой хорошенький!
– Тише ты, – испуганно оглянулась Ада. – Не хватало еще, чтобы кто-то узнал о родах на нашей даче!
– Ему сейчас уже три годика, – вздохнула Люся.
– Слышать об этом не хочу, – оборвала Ада. – Не осложняй мне жизнь.
И вновь Люся не стала развивать больную тему. Аду она навещала. Нянчиться с младенцем ей было не впервой. Тогда, правда, и недели не выпало, о чем она горько жалела. Зато теперь помогала Аде с охотой. В отличие от Наи, которая лишь брезгливо скривила рот:
– Фу! Пеленки!
В то время женщины друг от друга отдалились. Люся знала, что Ная очень много работает, ей приходится несладко. И у нее вновь роман. И вновь с Димой. Но ссора из-за Пети вбила между ней и Наей клин. Отношения все еще были прохладными. Люся по этому поводу переживала, а Ная хоть бы что! Она просто не заходила к подруге, чтобы невзначай не наткнуться на Петю. Так оно и шло.
Два года пролетели незаметно. Не успела Люся опомниться, как Петя пришел к ней с бутылкой вина, положил на стол красный диплом, и торжественно сказал:
– Надо бы обмыть.
Она то смеялась, то плакала. Учеба закончилась! Какое счастье! Петя уезжает по распределению в родной колхоз! Какое горе!
– Приезжай ко мне, – глухо сказал Петя, подняв голову с ее груди. Они лежали в постели, горел ночник, в комнате было душно, Люся чувствовала, как по лицу текут слезы. Ей было так хорошо! И так больно.
– Ну, хочешь, я останусь? – с отчаянием спросил он.
– Нет, что ты! Тебя ж там ждут!
– Когда-нибудь это закончится. И я вернусь.
– Когда-нибудь… – эхом откликнулась она. И вздрогнула невольно: – А вдруг ты там женишься? Сам же рассказывал, какие у вас девушки. В колхозе. А я что? Тетеха.
Люся не удержалась и всхлипнула.
– Я люблю только тебя, – заверил Петя. – Через три года мы поженимся.
…Они поженились чуть раньше. Почти три года Люся моталась в Тамбовскую область, а Петя при каждом удобном случае наведывался в Москву. Выбивал командировки и летел в столицу, к любимой. Пока его мать не сказала:
– Распишитесь уж. Перед людьми стыдно. Свадьбу отпраздновали скромно. И не потому что были стеснены в средствах. Деньги молодой специалист Петр Рябов в колхозе-миллионщике получал хорошие. Его мать работала дояркой на ферме и тоже не обижалась. Да и Люсина зарплата была в то время на уровне. Денег им хватало, и могли бы в такой день пошиковать. Но перед людьми было неловко. Живот у невесты еще не выпирал, Люся всегда была пухленькой, и определить, беременна она или нет, на пятом месяце было сложно. Но разве от людей скроешь? Все знали. Деревня есть деревня.
Рожала она в Москве. У Петра Рябова была посевная, он к тому времени заметно продвинулся и вышел в начальники. Колхоз не мог без него обойтись. Люся не роптала. Меж тем положение было серьезным. Люся плохо себя чувствовала и на работу ходила с трудом. Было такое ощущение, что на спину положили свинцовую плиту. С каждым днем эту плиту все труднее было носить. Весной ее положили в больницу на сохранение. Врач-гинеколог задумчиво смотрел на результаты анализов, потом долго мял Люсин живот и, наконец, сказал:
– Не нравится мне все это.
– Что не нравится? – испугалась Люся.
– Здесь болит? – и он надавил Люсе под грудь. Та не выдержала и ойкнула. – Вижу: болит. И анализы у тебя плохие. Почки. Боюсь, как бы не случилось выкидыша. И роды будут тяжелые. Возможно, придется кесарить. Но ты не переживай. Авось, обойдется. Я еще с коллегами посоветуюсь.
«Господи, только бы с ребенком ничего не случилось! – молилась Люся. – Вот тебе и наказание! Вот и расплата! Нечего было детей в роддоме бросать! Надо было взять мальчика! Как-нибудь справилась бы!».
Это был тот самый роддом, куда она с подругами почти шесть лет назад принесла младенца. Мария Казимировна по-прежнему работала старшей сестрой. И Ада рожала здесь же, но у нее проблем не было. То есть были, но другого плана. Лопухины жили плохо, постоянно ссорились, и не раз Ада приходила к подруге в слезах.
«Вот она, расплата! – в ужасе думала Люся. – Каждому, значит, свое. Только бы с ребенком ничего не…»
Воды отошли внезапно. Почти на месяц раньше срока. Ночью Люся встала с постели и потянулась к бутылке с минеральной водой, потому что последнее время мучилась изжогой. И вдруг по ногам потекло. Она ойкнула и лежащая на соседней койке женщина подняла голову:
– Что случилось?
Дежурный врач, едва глянув на Люсю, сказал:
– На стол.
Она не понимала, что происходит. Почему над столом, куда ее положили, висит круглая лампа. Вернее, много ламп, расположенных по кругу. Потом они разом вспыхнули, и Люся зажмурилась. Над ее рукой склонилась женщина в марлевой повязке.
– Считайте.
– Раз, два, три…
Очнулась она от жгучей боли. В тело то и дело впивалась игла, Хирург зашивал разрезанный Люсин живот. Она не застонала, только закусила губу. Но анестезиолог заметила, что Люся очнулась, и сказала:
– У вас девочка. Поздравляю.
И Люся потеряла сознание.
Ей пришлось провести в больнице две недели. Приносили девочку, маленькую, слабенькую, и Люся едва сдерживала слезы. Крохотный ротик несколько дней не справлялся с налившейся материнской грудью. Когда девочка, наконец, смогла ее сосать, Люся заплакала от счастья. Ребенок лежал у ее груди, и Люся тихонько напевала колыбельную. Это был самый счастливый день в ее жизни. Она почувствовала, что эта девочка станет для нее всем. Что любовь к ней затмит все, даже Петю.
Тот – приехал в день выписки, на такси, с огромным букетом. Бледный от волнения, принял от медсестры пищащий сверток. Загорелые обветренные руки невольно дрогнули.
– Осторожнее! – вскрикнула Люся.
И по лицу мужа поняла, что и для него эта девочка станет всем. Он полюбил ее всем своим сердцем. А любить Петр Рябов умел, Люся это знала. Муж щедро одарил медицинский персонал больницы. Потом отвез жену и дочь домой, в московскую квартиру. Ребенок уснул, а Петр еще долго сидел на кухне, пил крепкий чай, смотрел в окно. За окном была ночь, лицо Рябова было чернее тучи. Люся вошла на кухню, посмотрела на мужа и испуганно спросила:
– Что случилось?
– Я думаю, в Москву пора перебираться. Что-то случится, чует мое сердце. Нельзя больше так жить.
– Как? – недоуменно спросила Люся.
– На себя надо работать. Частная собственность нужна. Не то все разворуют. Бьюсь, бьюсь, а все одно никакого толку. Не могу я так. Сердце ноет. Добро жалко.
И Петр Рябов сжал огромный кулак. На его лице было написано отчаяние. Люся с уважением посмотрела на мужа: хозяин. И не пьющий. Не любят его в деревне, хотя и уважают.
– Что ж, – сказала она. – Жить есть где. Работу найдешь. Переезжай.
Но не сразу Петру Рябову удалось переехать в Москву. Не отпускали его из колхоза. Председатель долго уговаривал остаться, сыпал обещаниями, но Рябов был непреклонен. Уеду. Наконец, договорились: до осени. Уберешь урожай – и на все четыре стороны. А пока лето на дворе – работай. Делать нечего, Люся осталась одна с ребенком. Девочку назвали в честь прабабушки Петра Рябова: Асей. Люся не возражала. Как муж сказал, так тому и быть. Ася – это как у Тургенева. Хорошо!