Журавль в руках - Булычев Кир. Страница 16

Люди не брались за пищу. Они доставали откуда-то черепки (один подставил ладони) и покорно ждали, пока солдат зачерпнет из котла этой похлебки, сегодня еще более ничтожной, чем всегда, разбавленной, и можно будет отползти в угол, обмануть себя процессом поглощения пищи.

Я был достаточно начитан в истории, чтобы знать, что в одиночку, даже вдесятером, не изменить морали и судеб этой горы и других таких же гор.

Донкихотствовал мой лесник, сражался с ветряными мельницами. А я? Насколько допустима и простительна позиция благополучного, даже сочувствующего наблюдателя? Успокой себя, сочти дурным сном дохнущих с голоду рабов — где же тогда предел реальности? И когда же начнется противление злу?

Теперь мне втрое нужней было найти лесника.

Я брел по муравейнику, сам схожий с муравьем, в тесном шлеме, который больно жал уши. Пот стекал на глаза, и бешенство брало, оттого что нельзя было его вытереть.

Я думал, что непременно найду Сергея — гора не так уж велика и расположение ходов в ней подчиняется определенной системе, и я уже мог начерно ее себе представить: по разным уровням к центру сходятся радиальные туннели, причем освещены только основные. Я заблудиться не могу. Мне угрожает лишь встреча с местным начальником или любознательным сукром, который решит со мной побеседовать либо усомнится, что мои джинсы сшиты в муравьином ателье. Необходимо лишь последовательно, не пропустив ни одного уровня, обойти все коридоры, даже если на это уйдет вся ночь.

Я заблудился через несколько минут. решил заглянуть в черный узкий проход, в конце которого был виден отблеск факела. Шагов через двадцать скользский от падающих сверху капель пол пошел вниз. Я хотел остановиться, но ноги не послушались — чтобы не упасть, я мелко побежал вниз, все круче, и сорвался.

Падение было не дальним, я даже не ушибся. Плеснула, всхлипнула черная вода в темноте. Воды там, в провале, было на ладонь, она была ледяной и какой-то живой. И тот же нечто скользское дотронулось до руки, и я вскочил, движимый омерзением,- да, скорее омерзением, чем страхом, и побежал, загребая ботинками ледяную воду и расталкивая нечто, кружившееся вокруг чуть светившимся хороводом.

Забыв о всегдашней близости стен, я ударился, не выставив рук, и, оглушенный, сполз по стене, в упругую, ледяную воду, которая нехотя расступилась, каждой каплей осязая меня, принюхиваясь и словно решая — оставить ли меня здесь навсегда, впитать ли, расстворить в себе или вытолкнуть, исторгнуть как чужое, Ненужное.И это понимание намерений жидкости, наполнившей подземелье, заставило меня опереться на ружье, как на костыль, вырываться, метаться, разыскивая в стене щель или отверстие — это отверстие должно было находиться где-то повыше — иначе жидкость нашла бы путь в гору, чтобы отыскать и преследовать ледяным любопытством тех, кто населяет темноту.

…Носок башмака наткнулся на ступеньку — лестницу, вырубленную в камне. Я ударился лбом о верхний край лаза. Ствол ружья звякнул о камень, и этот звук был реален. Лестница оказалась короткой. Дальше шел туннель. Стало теплее и суше.

Впереди далеким, желтым пятном замерцал факел.

Я отыскал темницу, в которых были заперты пленники, я вышел потому, что вскоре нагнал солдата с котелком похлебки. Котелок был невелик, на несколько человек. Я знал, что иду правильно.

Темница охранялась. Стражники сидели на корточках у грубо сколоченной двери, и, когда подошел солдат с похлебкой, один из них поднялся, отодвинул засов. Второй, вооруженный большим топором с двумя асимметричными лезвиями, встал за его спиной. Солдат с котелком не зашел внутрь, а наклонился и поставил котелок на пол камеры и хотел было выйти, но его остановили голоса изнутри. Солдат с топором рассмеялся; видно, то, что там происходило, было в его глазах очень забавно.

И тогда я услышал голос лесника. Обыкновенный голос, словно ничего такого и не случилось.

— Дурачье, — сказал он, — русским же языком говорят: как хлебать будем, если руки связаны?

Лесник будто догадался, что я рядом, будто хотел показать мне, где его искать.

Вот и все. Я пришел. Но не мог пока сказать об этом.

Я не сомневался в том, что мы уйдем. Я не планировал никакой боевой акции, да и любое планирование вряд ли имело смысл. Надо было все сделать как можно скорее, пока обстоятельства мне благоприятствовали. Солдат, который принес котелок, расстегнул кирасу и достал из-за пазухи стопку неглубоких плошек. Его товарищи спорили, стараясь разрешить проблему: как накормить пленников, но держать их при этом связанными.

Наконец они пришли к компромиссному решению. Из камеры выволокли двоих

— лесника и Кривого. Руки у них были связаны за спиной. Двое стражников навели на них копья, один — тот, что с топором, — зашел сзади, еще один развязал им руки. При этом солдаты покрикивали на пленных, толкали их, всячески выказывали свою власть и силу, что исходило скорее от неуверенности в ней и от привычки самим подчиняться только толчкам и окрикам.

Лесник с трудом вытащил из-за спины затекшие руки и поднял кисти кверху, медленно шевеля пальцами, чтобы разогнать кровь. Момент был удобным — как раз разливали по мискам. Я был совершенно спокоен, уверен в себе — может, очень устал и какая-то часть мозга продолжала упорствовать, полагая, что все происходящее — не более как сон. А раз так, то со мной ничего не может случиться.

— Ироды железные, фашисты, — без особой злобы ворчал лесник. — Вас бы сюда засадить. Доберусь я еще до ваших господ, ой как доберусь…

Солдат прикрикнул на него, толкнул острием копья в спину.

— Сам поторопись, — ответил лесник. Разговаривал он с ним только по-русски. Будто ему было безразлично, поймут ли его.

— Ну вот, — продолжал он, поднимая с пола плошку, — даже ложку не придумали. Что я, как свинья, хлебать должен?

Вопрос остался без ответа. Солдаты смотрели на него с опаской, как на экзотического зверя.

— Нет, такой мерзости я еще не пробовал, — сказал лесник. — Так бы и плеснул тебе в морду…

И я понял эти слова как сигнал.

— Плескай! — крикнул я. И мой голос показался мне оглушительным. Звук отразился от внутренних стенок моего шлема и ударил в уши.

Лесник услышал. Реакция у него была отменной. Он не потерял ни доли секунды. И лишь когда плошка с похлебкой полетела в незащищенное лицо нагнувшегося к нему солдата, а вторая плошка вылетела из рук Кривого, я понял, что они это сделали бы и без меня. Не рассчитывали они на мою помощь. Больше того, Кривой понимал по-русски, и последние слова лесника относились к нему. Были сигналом.

А дальше, в следующую минуту, было вот что: почему-то я не стрелял — как-то в голову не пришло. Я бросился на стражников сзади, размахивая ружьем, как дубинкой, и моя акция была совершенно неожиданной как для стражников, так и для лесника с Кривым — я-то забыл, что вместо лица у меня железное муравьиное рыло. Ложе ружья грохнуло о шлем солдата, шлем погнулся, солдат отлетел к стене, сбил с ног другого стражника, и мной почему-то овладело желание немедленно заполучить двойной топор, которым размахивал солдат, правда, угрожая более своим, чем чужим. Я вцепился в древко топора и рванул его к себе — ружье мне мешало, но солдат с перепугу отпустил топор, и я оказался обладателем двух видов оружия, а на самом деле выключился из битвы за перевооруженностью. Пока стражники старались понять, что за гроза обрушилась на них с тыла в образе одного из них, Кривой свалил ближайшего к нему противника, еще с одним справился лесник и отнял у него копье. Остальные стражники сочли за лучшее сбежать, вопя как резаные.

Я с ружьем и топором бросился к леснику, и заглушенные шлемом мои возгласы испугали Кривого, который встретил меня выставленным навстречу копьем. Но Сергей Иванович соображал быстрее. Я полагаю, что он сначала узнал свое ружье, потом связал с ним страшилище в муравьином шлеме и разорванных джинсах.