Ромашка - Далекий Николай Александрович. Страница 26

Вернер перехватил взгляд девушки и прикоснулся пальцем к голому плечу, на котором виднелся белый рубец.

— Ты смотришь на этот шрам? О, у меня на теле много таких отметок. Удивительное дело — девять осколочных и пулевых ранений и все — легкие царапины. Смерть проходит мимо. Но когда–нибудь…

— Не надо об этом думать, Людвиг.

— Да, да, не надо ни о чем думать, — согласился летчик. — Не следует портить эти десять дней. Ведь завтра мы снова сможем побродить немного?

— Часа полтора — не больше, — сказала девушка. — После завтрака.

Так начались их ежедневные прогулки за город, доставлявшие большое удовольствие майору Вернеру. Летчик не пытался ухаживать за Анной Шеккер и называл ее «сестричкой». Видимо, он нуждался в обществе девушки — простой, бесхитростной, наивной, и ему было приятно болтать с ней о всякой всячине.

Оксана использовала каждый удобный момент, чтобы глубже заглянуть в душу этого человека. Ее интерес к Людвигу–Станиславу возрастал.

Как–то она спросила:

— Что бы вы делали, Людвиг, если бы попали в плен?

— В плен меня могут взять только мертвым, — ответил летчик, не задумываясь, так как, очевидно, давно уже решил для себя этот вопрос. — Я не представляю себя с поднятыми руками.

В другой раз речь зашла о количестве врагов, уничтоженных Вернером на восточном фронте.

— Трудно сказать, что там делалось на земле, но я думаю, что общая сумма будет кругленькой, — сказал Людвиг, хмурясь.

Оксана сделала вид, что она обрадовалась.

— Сто человек? Неужели? Вернер невольно рассмеялся.

— Нет, я имел ввиду тысячу. Ты, Анна, не представляешь, какая смертоносная сила современный бомбардировщик, управляемый опытным пилотом. Сто человек можно уничтожить за один удачный вылет. У меня был такой случай…

Летчик поморщился, словно проглотил горький комок, и продолжал:

— В прошлом году осенью мне, несмотря на очень плохую погоду, разрешили боевой вылет в одиночку. Такие вылеты мы в шутку называли «блуждающий волк». Трудность полета, когда земля покрыта сплошной низкой облачностью, заключается в том, что можно легко заблудиться или разбить машину при посадке. Однако добыча «блуждающего волка» всегда бывает богатой, так как противник не ожидает в такую погоду воздушного нападения. Я избрал для бомбежки крупный железнодорожный узел и точно вывел самолет на объект. Мы вынырнули из тучи на высоте двухсот метров. Станция была забита эшелонами. Много было цистерн. Но среди эшелонов стояли два поезда с красными крестами на крышах вагонов. Я мог раздумывать только одно мгновение, и я крикнул штурману: «Сыпь!» Что там творилось, на этой станции!.. После этого меня мутило два дня. Ведь я прекрасно видел красные кресты…

— Война… — тихо сказала Оксана.

— Да, ничего не поделаешь, война, — кивнул головой Вернер.

Однажды, после очередного купанья в реке, Оксана снова увидела на майке летчика вышитое гладью яблоко с черным кружком посредине и зеленым листочком у черенка. На этот раз майка была сиреневого цвета.

— Вы так метите свое белье? — спросила девушка, показывая на вышивку.

Летчик смутился.

— Нет, это нечто вроде талисмана, — неохотно ответил он и тут же добавил с усмешкой: — Ты должна знать, что мы, летчики, очень суеверны и любим всякие талисманы. Один мой приятель Пауль носил на шее шелковый мешочек с волчьим клыком. Правда, самолет Пауля был сбит еще под Киевом. Талисман подвел. Возможно, Пауля надули, подсунули ему вместо волчьего клыка что–нибудь другое…

— Что же?

— Откуда я знаю? — с неожиданной резкостью сказал летчик. — Клык шакала, гиены или какого–нибудь другого хищного животного.

«Нет, это не талисман, — отметила про себя девушка. — Если бы он верил в талисман, то не стал бы так зло издеваться над погибшим товарищем».

— Клык волка может служить символом силы, — сказала Оксана, — но что должно означать яблоко — я не могу догадаться.

— Я очень люблю фрукты, Анна, — попробовал отшутиться Людвиг.

— Нет, нет, — запротестовала девушка. — Тут что–то другое. Ну, расскажите, не будьте таким скрытным, Станислав.

Вернер сразу же изменился в лице.

— Не называй меня так Анна, — сказал он строго, глядя в глаза девушки. — Так называть меня может только мать.

— Разрешите и мне. Вы же называете меня сестричкой.

— Это совершенно разные вещи, понятия. Я к тебе хорошо отношусь, но это не значит, что ты должна обращаться со мной с такой бесцеремонной фамильярностью. Пожалуйста, не воображай, Анна, что тебе все позволено.

Он выговаривал ей сердитым тоном, осаживал зарвавшуюся девчонку, ставил все на свои места.

— Я не хотела вас обидеть, Людвиг, — виновато сказала Оксана и нежно прикоснулась пальцем к его руке. — Я думала, вам будет приятно… Честное слово!

— Ты не понимаешь… — смягчился Вернер. — У каждого человека есть что–нибудь очень дорогое, сокровенное, к чему он не разрешает прикасаться другим. Для меня дорого каждое воспоминание…

Летчик не договорил, но Оксана поняла, что он имеет ввиду: имя Людвиг — для всех, имя Станислав — только для матери.

— Теперь я, кажется, догадываюсь, что означает яблоко, вышитое у вас на майке, — мягко, со скрытой усмешкой, произнесла девушка. — Это — яблоко раздора. Как только мы заговорили о нем, так сразу же поссорились.

Летчик рассмеялся, к нему снова вернулось хорошее, благодушное настроение.

— Ты знаешь легенду о Вильгельме Телле? — спросил он, поглядывая веселыми глазами на девушку.

— Да, я где–то читала о Вильгельме Телле. Это меткий стрелок. Чтобы проверить, как он стреляет из лука, его заставили сбить стрелой яблоко, лежавшее на голове сына.

— Прекрасно! Вот это яблоко и вышито у меня на груди, — поспешно и не без гордости заявил Вернер.

— Не понимаю… — удивилась девушка.

— Это знак тайного ордена «Простреленное яблоко». Я один из немногих оставшихся в живых рыцарей этого ордена, основанного капитаном бароном Шварцкопфом. Всех рыцарей было шестнадцать. Сейчас изображение пробитого пулей яблока на груди против сердца имеют право носить только четверо. Когда они погибнут, тайный орден прекратит свое существование, если не найдутся еще какие–нибудь дураки и не возродят его.

Хотя Людвиг говорил с иронией, в его голосе все же слышались горделивые нотки. Оксана с восхищением смотрела на летчика. Анна Шеккер обожала все романтическое. Людвиг понял, что она ждет от него рассказа о чем–то необычном и увлекательном. Видимо, его самого подмывало рассказать о тайном ордене, и он не стал томить любопытство Анны.

— В полку, куда я попал после окончания летной школы, был один летчик–ас — капитан барон Шварцкопф. Он воевал в Испании, отличился там в боях с красными, получил награды. Для нас, молодых, еще не участвовавших в боях летчиков барон Шварцкопф был неким божеством, идолом, на которого мы готовы были молиться. Когда он что–либо рассказывал, мы смотрели ему в рот, боясь пропустить хотя бы одно слово. Барон был, несомненно, человеком очень храбрым, отчаянным, но его храбрость, — это я понял значительно позже, — имела какой–то болезненный, истерический характер. Он был удивительно метким стрелком. Что–то поистине феноменальное. К тому же он считался у нас в полку чемпионом по выпивке. Но как бы барон не был пьян, он всегда крепко держался на ногах. Напившись, мог выиграть пари, стреляя в подброшенную высоко в воздух бутылку, или сесть за руль автомобиля, а однажды даже поднялся на самолете, сделал круг над аэродромом и затем прекрасно посадил машину.

— Вы мне напоминаете барона, — сказала Оксана. — Помните, как вы пьяный вели автомобиль?

Летчик сконфужено улыбнулся.

— Очевидно, я в чем–то подражаю барону Шварцкопфу. Не скрываю, он имел большое влияние на меня. Очень большое! Да, кое–что он оставил мне в наследство…

Вернер умолк. Покусывая губы, он задумчиво смотрел вдаль.

— Да, барон был сильной личностью. Он обладал какой–то огромной притягательной силой. Когда он напивался, то становился страшным, как демон. Внешне это было заметно только по его глазам. Я не могу передать тебе, что делалось с его глазами: их закрывала какая–то пелена, но через эту пелену барон Шварцкопф видел то, что мы не могли увидеть. Тогда на него находила блажь, и мы, те, кто уже был посвящен в рыцари ордена, знали, что сейчас начнется «игра в яблочко».