Блокада. Книга 4 - Чаковский Александр Борисович. Страница 16

— Мы приняли решение направить вас в Ленинград полномочным представителем Ставки. Как на это смотрите?

— Я готов, — ответил, поднимаясь, Воронов.

Он произнес эти слова почти автоматически — так же беспрекословно он взялся бы за выполнение любого другого задания Сталина. Однако с легким чувством разочарования подумал о том, что его отсылают из Москвы в дни, когда решается судьба столицы.

— Хорошо, — сказал Сталин, направляясь к письменному столу, и стал сосредоточенно выбивать из трубки пепел в большую стеклянную пепельницу. Он явно хотел дать Воронову время свыкнуться с неожиданным решением.

Разумеется, выбор Сталина пал на Воронова не случайно. Не только потому, что этот крупный военный специалист, несколько педантичный, спокойный человек, выходящий из равновесия лишь в тех случаях, когда ему приходилось отстаивать права его любимой артиллерии, был в то же время волевым военачальником. Выбор на Воронова пал еще и потому, что тот уже бывал в Ленинграде в первой половине сентября в составе комиссии ГКО и оказал тогда командованию фронта большую помощь.

Говорить все это Воронову сейчас Сталин считал излишним. Вообще, объявляя тому или иному человеку о каком-либо решении, касающемся его дальнейшей судьбы, он обычно лишь излагал суть дела, предоставляя человеку самому разбираться в причинах и следствиях.

Выбив трубку и положив ее в карман куртки, Сталин вернулся к столу с картами. Пододвинув лежавшую в стороне карту Ленинградского фронта, сказал, не оборачиваясь к вставшему рядом Воронову:

— Несмотря на трудное положение на Западном фронте, мы решили осуществить во второй половине октября наступление силами войск Ленфронта, включая пятьдесят четвертую армию. Здесь! — Он протянул палец к карте. И добавил, указав на две расположенные одна против другой красные дужки со стрелами: — Отсюда и оттуда. С двух сторон.

Воронов молчал, с трудом скрывая свое изумление. Разумеется, будучи одним из заместителей наркома обороны, он знал, что Генштаб получил приказ разработать план операции по прорыву блокады Ленинграда. Но то, что Сталин не отказался от ее проведения даже сейчас, когда враг рвался к Москве, было для него неожиданностью, даже большей, чем собственное назначение в Ленинград.

Сталин стал неторопливо излагать план операции. Воронов слушал его внимательно, в то же время мысленно представляя себе конфигурацию Ленфронта не на карте, а на местности, которую он хорошо знал, восстанавливал в памяти номера соединений, частей и имена их командиров.

— Как вы относитесь к плану операции? — спросил, взглянув на него, Сталин.

— Мне представляется, что она задумана правильно, товарищ Верховный главнокомандующий, — ответил Воронов. — Если и есть возможность прорвать блокаду, то именно здесь. — Он провел пальцем воображаемую линию на карте. — Однако…

— Что «однако»? — настороженно перебил его Сталин.

— Единственное мое сомнение заключается в том, что для координации действий по прорыву, может быть, больше подошел бы общевойсковой командир. Я ведь артиллерист, товарищ Сталин.

Сталин внимательно посмотрел на Воронова, чуть заметно усмехнулся и сказал:

— Артиллерия — бог войны.

Эти слова, которым предстояло потом повторяться сотни раз — в газетных статьях, речах и книгах, были произнесены впервые именно в эту минуту.

Лучшего подарка Воронову, для которого не было в жизни ничего дороже столь близкой его сердцу артиллерии, Сталин преподнести не мог.

На сухощавом, обычно бесстрастном лице генерала вспыхнула улыбка.

— Это верно! Это очень правильно, товарищ Сталин! — воскликнул он.

— Если у вас нет принципиальных возражений, — снова заговорил Сталин, сделав ударение на слове «принципиальных», — то будем считать вопрос решенным…

И, уже не глядя на Воронова, медленно произнес:

— От успеха этой операции зависит очень многое… Прежде всего жизнь ленинградцев. Или мы прорвем блокаду, или в городе начнется голод…

Он снова умолк, а затем сказал уже обычным, деловым тоном:

— Вам следует немедленно вылететь в Ленинград. Позвоните в ВВС и скажите от моего имени Жигареву, чтобы вам дали самолет и истребители для сопровождения.

— Товарищ Сталин, — сказал Воронов, — может быть, сейчас, когда каждая боевая машина на учете…

— Речь идет не просто о вашей безопасности, — недовольно произнес Сталин. — Вы повезете с собой пакет особой важности. В нем будет боевое задание — план предстоящей операции. Если пакет попадет в руки немцев…

Он нажал кнопку, прикрепленную под доской стола, и спросил у вошедшего Поскребышева:

— Пакет для Воронова из Генштаба доставлен?

— Только что привезли, товарищ Сталин.

— Принесите сюда.

Через минуту Поскребышев вернулся с большим конвертом из серой шершавой бумаги, запечатанным в трех местах массивными сургучными печатями, и протянул его Сталину.

— Это… что такое? — спросил тот, закладывая руки за спину.

— Это… это то, что в Генштабе подготовили по вашему заданию для Ленинградского фронта, — несколько растерянно ответил Поскребышев, все еще держа огромный конверт в вытянутой руке.

— А известно ли писарям из Генштаба, что сейчас идет война и важные документы должны готовиться так, чтобы их легко можно было ликвидировать в случае опасности? — с уничижительной усмешкой произнес Сталин.

— Я… не знаю, — еще более смущенно проговорил Поскребышев, — мне передали…

— Вот и вы передайте об этом умникам из Генштаба, — прервал его Сталин. — Все переделать. Документ перепечатать. На папиросной бумаге. Конверт должен быть обычного, нормального размера. Все срочно переделать! — повторил он, повышая голос. — Товарищ Воронов будет ждать.

Перелет в Ленинград был трудным.

Осложнения начались еще в Москве, на Центральном аэродроме, когда выяснилось, что экипаж военного самолета, выделенного Воронову, ни разу за последние месяцы в Ленинград не летал. К тому же шел дождь с мокрым снегом и видимость была плохая.

Воронов позвонил с аэродрома в Управление гражданской авиации, летчики которого регулярно летали в осажденный город по северо-западной трассе Москва — Хвойная — Ленинград, и попросил помочь.

Прошло около двух часов, пока выделили другой самолет, экипаж которого хорошо знал маршрут.

Но теперь возникло новое осложнение. Командир экипажа, бывший полярный летчик, буквально умолял Воронова отказаться от прикрытия истребителей, которые уже выстроились на взлетной полосе, готовые к старту.

Большой, грузный, в кожаном пальто-реглане летчик стоял перед Вороновым и, типично по-граждански взмахивая руками, говорил:

— Не надо нам этих «ястребков», товарищ генерал, послушайте меня — не надо! Без них спокойно долетим, я ручаюсь! Зачем они нам, только «мессеров» привлекать будут!

Воронов покачал головой, но летчику показалось, что генерал колеблется, и он громко, потому что гул моторов заглушал его голос, с еще большей настойчивостью продолжал:

— По метеосводке видимость — дрянь, туман. Мы над Ладогой на бреющем пролетим, тихо-спокойно! А тут чуть не целая эскадрилья. Прикажите отставить!

Воронов понимал, что аргументы летчика не лишены основания. Но что он мог сделать, если самолеты прикрытия приказал направить сам Сталин и отказаться от этого не удалось?

— Ничего не могу изменить, — твердо сказал Воронов, — полетим с прикрытием. — И, чтобы летчик не подумал, что он просто трусит, добавил: — Таков категорический приказ!

Он нетерпеливо посмотрел на часы и направился к трапу.

…Уже через полчаса самолет попал в полосу сплошного тумана. Время от времени он проваливался в воздушные ямы, в тогда Воронов, не отдавая себе отчета в бесполезности этого движения, хватался рукой — не за подлокотник, а за внутренний карман кителя, в котором лежал боевой приказ Ставки, на этот раз уместившийся в обычном, почтового размера конверте.

До Ленинграда оставалось еще не менее двух с половиной — трех часов лёта.