Детская книга войны - Дневники 1941-1945 - Коллектив авторов. Страница 86

23 марта 1943 года. От Вити все еще ничего нет. Не может быть, чтобы он ничего до сих пор нам не написал. Почти месяц как уехал. Что с ним? Как плохо без него. Он был нашей опорой, нашей защитой. Нет дня, нет часа, чтобы мы его не вспоминали. Вспоминаем Папу и плачем. (...)

Девочки ежедневно приглашают нас пойти с ними в клуб, но мы каждый раз отказываемся. В чем идти-то? Они вечером все надевают белые кофточки, и где только они их взяли, такие хорошие, какой-то шелк, у них есть и обувь, а мы в чем пойдем? Кроме бушлата да огромных кирзовых ботинок у нас ничего нет. Правда, у меня есть платье из дома, но на ноги-то надеть нечего. Голова моя наголо острижена, остригли, когда была в бреду во время болезни тифом-туляримией. Я сделала из прядки волос кудряшки и пришила их нитками к кусочку плотной бумаги. Кладу на голову, надеваю синий берет, а поверх него черный кружевной шарфик, концы которого опускаю по бокам, издали можно подумать, что у меня по бокам свисают две косы. И не знаю, кто назвал меня «Дарико», другие называют «Карениной».

И вот 20 марта, мы впервые отважились, я, Мария и Тоня, пойти в клуб, там была художественная самодеятельность, после танцы. А Жигимонт дала мне надеть свои галоши. Ой, какие они красивые (после кирзовых ботинок 42-го размера), ну прямо как туфли лаковые. Художественная часть очень понравилась, да и как не понравиться, больше полгода не слышать музыки и песен. Я даже танцевала с Марией, а потом она с Федей ушла, мы остались с Тоней. Меня пригласил на танец один мальчик. Мы познакомились, он летчик, зовут его Валей. На следующий танец меня опять пригласили на танец. А потом танцевала с Валей, он спросил, кто я и откуда, я сказала. Когда танцы кончились, он немного проводил нас. Пришли домой, а в ушах еще долго звучали звуки вальса, фокстрота и танго. Мама сказала, есть нечего, а танцуете на голодуху-то. Протанцевались, а поесть нечего.

28 марта 1943 года. Из БАО нас рассчитали 25 марта, приглашали ехать с ними дальше, но я не согласилась. 25-го же мы с Тоней уехали в Сталинград. Ехали поездом без остановки до самого Воропоново. Сошли уже под вечер. Идти, но куда, где переночевать - до Сталинграда 30 км. Мы пошли, собственно, сами не зная куда, кругом степь, ни домика, ни огонька. Увидели вышку и направились к ней, но успели сделать несколько шагов, как услышали: «Стой, кто идет? Ни с места, а то стреляю». Мы остановились. Подошел боец и стал нас ругать: «Куда вас несет, здесь мины». Перепугались до смерти и попросили его указать нам дорогу. Он показал дорогу и добавил: «Здесь недалеко есть землянка, там можно переночевать». Приходим. Вышла пожилая женщина и сразу спросила: хлеб есть? Мы отдали две лепешки, что Мама дала нам в дорогу. Поместились в уголке, не успели еще задремать, как в землянку повалило много мужчин - военных и невоенных. Все пили водку, пели песни, ругались. Потом началась драка. (...)

3 апреля 1943 года. Только что пришли с Тоней, были на танцах. Смешно даже, но мы ходили на танцы в клуб летчиков. Вот что значит молодость, весь день мы ничего не ели, голодные, а вечер наступил - пошли на танцы. Аня Жигимонт опять давала мне надеть свои галоши, вот бы мне такие, но где их взять? Еще не совсем стемнело. Явился Валя со своим другом и пригласил нас на танцы. Мы оделись, а когда вышли, ни Вали, ни его друга не было. Мы были удивлены, почему они нас не подождали. Тогда мы пошли одни без провожатых. Когда мы пришли, музыка играла и танцы начались. В дверях стояли парни, мы смутились и хотели уйти домой. Кто-то из них даже спросил: «А вы, девочки, пришли танцевать с кем?» В это же самое время какие-то другие ребята подхватили нас и втолкнули в толпу танцующих. Мы танцевали с Тоней. Я видела Валю, он видел меня, но даже ни разу не подошел ко мне. Интересно, что у него за цель, пришел пригласил и, не дождавшись, ушел. Вел себя так, будто бы он не узнал меня вовсе. Интересно, в чем же дело? Думаю, что в том, что плохо одета, видимо.

Как только начинала играть музыка, мы, не дожидаясь никого, шли с Тоней танцевать. Стоять и ждать, когда тебя пригласят, было очень неудобно, ведь мы всего второй раз пришли на танцы. Нас несколько раз пытались разбить, но мы уже назло танцевали одни. В перерыве между танцами к нам подошел паренек и, обращаясь ко мне, попросил поводить его, ответила «водить не умею». Заиграли последний танец - фокстрот «Черные глаза», мы с Тоней пошли и почти без перерыва кружились в обе стороны, а потом услышали со всех сторон: «Ну и молодцы девчата, а говорили, что не умеют водить». Как только смолкла музыка, мы быстро оделись и почти бегом выбежали на улицу, так бегом до самого дома.

Только подумать, мы в таком одеянии ходили на танцы с Тоней. Мама говорит, и какая вам охота танцевать голодными.

Дневник Зои Хабаровой

Свой дневник Зоя начала вести ещё за два года до оккупации фашистами Крыма, когда ей было всего 12: «Я всегда была скрытная, даже в семье чувствовала себя одинокой, мне не хватало родительской ласки, дневник стал моим другом...» Отец работал в ялтинской поликлинике зубным врачом, мама - главным бухгалтером в санатории «Аэрофлот». Начальником санатория был Виктор Иванович Мальцев, часто упоминаемый в дневнике, - впоследствии он стал командующим авиацией у генерала Власова, в 1946 году казнён. На Зоиных страницах мы встречаем внучку Багратиона, вдову Айвазовского, которая жила в одном доме с Хабаровыми; видим, как буквально рекой льётся по тротуарам массандровское вино, вылитое из хранилищ, чтобы не досталось врагу...

Сама Зоя после драматических кратких записей на последней странице - арест родителей по надуманному обвинению, по 58-й статье, высылка бабушки с дедушкой - скитается по знакомым, работает в военном госпитале. С запиской от следователя по делу родителей: «Помоги этой девочке. Это самая большая ошибка в моей жизни», адресованной знаменитому московскому адвокату Фальку, берущему баснословные деньги за выступление, она едет в столицу. Фальк действительно помогает, бесплатно. Родители на свободе. Зоя идёт учиться на доктора. Дочери бывших заключённых это было невозможно, но дочери Александра Хабарова помогали те, кого он в годы оккупации спас из лагерей: под видом страдающих зубной болью заключённых приводили к врачу, в кабинете Хабарова они переодевались в гражданскую одежду и растворялись затем в толпе, а в лагерь под конвоем в их робах отправлялись красные комиссары. Восемь жизней спас отец Зои. Эти люди и помогли ей получить образование.

Вскоре Зоя переехала к мужу в Москву, родила двоих сыновей, проработала в стоматологии 55 лет, в лихие 90-е, уже на пенсии, принимая пациентов дома. Дневник, который тщательно прятала от родителей, часто потом порывалась уничтожить: «Я и не думала, что он представляет собой документ!» С помощью знакомых набрав текст на компьютере, Зоя Александровна ветхие странички однажды всё-таки выбросила... Уцелела одна: сейчас она в Керченском музее. Несколько страниц Зоя Александровна, ныне живущая в Новой Москве, печатать не разрешила: «Там про любовь, такую, которая меняет жизнь, такую, которой любит только душа, и более ничего... Напечатаете их, когда я умру».

1939 год

10 ноября. Папа решил окончательно нас увезти из Севастополя. Твердит одно - скоро война. Я не хочу уезжать.

17 ноября. Мама собирает вещи. Я прошу оставить меня хоть до каникул. Мама сердится. (...)

21 ноября. Вчера попрощалась с подругами и Верой Романовной. Завтра уезжаем. Кот Васька едет с нами. Как мне жаль расставаться с моим городом. Я ведь знаю здесь каждый дом. Аптека, где работала Александра Александровна. Там кроме лекарств есть кролики и морские свинки. Александра Александровна уехала в Ленинград раньше нас. Папа и ее уговорил уехать от войны. На углу у нас булочная. Там всегда горячий хлеб и вкусные слойки.